Ольга Петровна начинала готовиться к двенадцатому октября заранее. В

этом году она связала новую шляпку, обновила воротник на пальто, отдала

в ремонт ботинки – ей вдруг показалось, что подошва в одном месте может

оторваться в самый неподходящий момент.

Пока Ольга занималась этими приятными хлопотами, она всё время ловила

себя на мысли: «Главное – не позвонить! Всё нормально, ничего не

случилось, иначе бы мне Любочка сообщила».

 

И вот этот день настал. Ещё лёжа в постели, не открывая глаз, Ольга

Петровна почувствовала, что что–то произошло: «Трамваи стучат по

зимнему глухо, а машины едут шумно, как по лужам и свет... В комнате

необычно светло для раннего утра».

Действительно, на улице всё белым - бело и берёза за окном покрыта

нежным, воздушным, похожим на зефир, снегом.

«Это хорошая примета!» – обрадовалась Ольга Петровна.

Пока приготовила завтрак и обед для старенькой мамы: «Может быть,

задержусь», прибрала в квартире: «А вдруг на улице холодно и решим

приехать ко мне…», пришлось ещё и утюг доставать – подгладить

приготовленные ещё с вечера брюки. Пока сделала все все дела, подошло

время собираться.

Перед дорогой глянула в зеркало: «Хорошо, что с молодости не крашусь, и

проблем нет ни с губной помадой, ни с тушью, причесалась и пошла», –

Ольга Петровна подмигнула своему отражению, заглянула в комнату к

маме: «Я ушла» и захлопнула дверь.

На лестничной площадке остановилась, прислушалась. Нет, Ольга

Петровна прислушивалась не к звукам подъезда, она слушала себя.

«Началось!» – опять обрадовалась Ольга. Она ждала этого момента, она

знала, что это случится, потому что это происходило каждый год в этот

день. Ольга Петровна перешагивала порог дома и оставалась один на один

с собой, с воспоминаниями и с предчувствием долгожданной встречи.

 

На крыльце остановилась. Снег был уже не белый и пушистый, а мокрый,

ноздреватый, расплывшийся, берёзы стояли голыми, снег облетел. Во

дворе, на газоне две девочки пытались сделать снеговика. Маленький

снежок быстро облипал мокрым снегом, но становился неуправляемым,

собирал снег неровно, клочками, захватывал и чёрную мокрую землю.

Тогда

девчушки останавливались, брали веточку и счищали грязные пятна со

снежного кома.

«Надо же, прямо как в жизни. Начинается с маленького случая, события, с

какой–нибудь случайности, а потом, как снежный ком накручивается,

наматывается, налипает…» – Ольга Петровна смотрела на знакомые улицы

уже из окна трамвая, – «И грязные места потом как будто кто–то счищает,

а остаётся всё только самое светлое».

В трамвай вошёл парень с девушкой. Девушка держала в руках три белых

цветка.

«Нет, это не хризантемы, а у меня были хризантемы. Белые, пушистые и

пахли они снегом и осенью», – Ольга Петровна снова отвернулась к окну.

 

Это было в самом начале их знакомства. Оля жила тогда в старом

одноэтажном, говорили, бывшем купеческом, доме. Сергей пришёл поздно

вечером, постучал в окно.

На крыльце обнял: «Закрой глаза». Горячих Олиных щёк коснулось что–то

прохладное, чуть колючее, с едва уловимым запахом опавших листьев.

– Хризантемы! Мне!?

– Как видишь, хризантемы, – последние осенние цветы. Сам себя не

узнаю: цветы покупаю, от внеурочных отказываюсь – на свидания бегу,

да ещё и стихи писать начал, шутливо ворчал Сергей входя вслед за

Ольгой

в комнату.

Вот послушай, – он прислонился спиной к теплому боку русской печки.

– Три белых хризантемы

Везу тебе в трамвае,

Три белых хризантемы…

– Признание в любви, – обняла его Ольга.

– Я этого не говорил, дорогая. Эти слова для меня святые. Не знаю, что

должно произойти, чтобы я их сказал.

 

– Остановка «Киевская», – нерешительно, наверное, стесняясь своей

«непристижной» профессии, объявил мальчишка–кондуктор.

«На этой остановке мы вышли в тот, в наш первый день», – вспоминала

Ольга Петровна

– Поедем, я покажу тебе свою работу, – сказал Сергей, и они целый день

лазили по недостроенным домам, по затопленным талой водой

теплотрассам, участвовали в комиссии на приёмке лифтов, рассматривали

сварку в узлах и ругались с прорабами.

–Устала? Пошли обедать! – И они ели в какой - то рабочей столовой.

Сергей

спросил:

– Ты любишь салат из помидоров со сметаной? Хочешь, я научу

тебя делать его в любое время года? – он взял полстакана сметаны, налил

туда немного томатного сока, посолил, перемешал. – Попробуй! Такой же

вкус, как и у салата.

И до сих пор, как только Ольга делает салат с помидорами, или берёт в

руки стакан с томатным соком, она вспоминает Сергея.

 

В половине двенадцатого Ольга Петровна была на Речном вокзале.

Осталось только перейти на другую сторону Красного проспекта через

подземный переход. Ольга спускалась осторожно по залитым талой водой

ступеням. «Береги себя и особенно старайся не падать. Для нас сейчас

падать опасно – с каждым прожитым годом кости наши становятся всё

более хрупкими» Когда это Сергей сказал, Ольга Петровна не помнила, но

то, что это сказал он, она знала точно.

Лестница преодолена благополучно. У Ольги Петровны хватало дел и

работы дома, магазины были все рядом, если надо было съездить по делам,

приезжал кто–нибудь из сыновей, Алёша или Максим, и везли «маман»

куда ей нужно. Ольга вошла в переход и остановилась. В тоннеле, забитом

киосками, лотками, столами была абсолютная темнота. Положение немного

спасал свет от выходящих наверх лестниц.

Ольга Петровна осторожно пошла. На зрение она не жаловалась,

обходилась без очков, только в темноте стала плохо видеть. «Что Вы

хотите, возраст» – развёл руками врач на профосмотре года два назад,

когда она ещё работала. Продавцы стояли в дверях своих киосков, курили,

у некоторых были в руках фонарики и они направляли их под ноги

проходящих мимо людей. Погасив сигарету, шагнула к Ольге Петровне

девушка:

– Давайте, помогу. У меня фонарик есть.

– Нет, нет, спасибо большое. Я ничего, ещё что–то вижу, дойду, –

отказалась от помощи Ольга, а сама подумала: « Света нет, темно – плохая

примета, не к добру это…»

Когда Ольга Петровна выбралась из перехода, поднялась по лестнице, её

сердце так колотилось, что ей пришлось присесть на плиту низкого

бетонного ограждения.

«Сейчас, сейчас сяду на нашу скамейку и всё будет нормально. Время ещё

есть, отдохну немного и снова буду в форме».

Мимо шли люди, в основном молодые: студенты, девушки на высоких

«шпильках», в коротких курточках, несмотря на холодную погоду,

мелькали голые животики, почти все были без шапок. «Ну, и что молодёжь

ругают: «Голые животы, брюки ниже пупа спущены…» Нас тоже за мини–

юбки да за шорты гоняли, не в этом дела–то…» И вновь Ольга Петровна

вспоминает.

– Тётя Оля, ну почему я никак не могу познакомиться с хорошим парнем, –

вертелась перед зеркалом Любочка, – вон их сколько по улицам ходит. Что

я, уродина какая?

– Любочка, мне твой папа, так однажды сказал: «Знаешь, почему у одних

женщин мужиков – хоть отбавляй, а другие всю жизнь одни или на

перекладных? Потому что первые женщины настолько самостоятельны,

умны и независимы, что нам, мужикам, интересно узнать их поближе,

узнать что за секрет у них такой есть, что они на нас и не смотрят. А у

вторых и вид, и взгляд такой… оценивающий, типа: « Ну, ну, посмотрим,

годишься ли ты мне в мужья?». Да ещё и «боевую окраску» себе сделают,

да все свои прелести на вид выставят: «Вот я какая! Смотри, оценивай!»

Зачем такая женщина мне нужна, когда у неё всё и для всех на виду». Не

сказала тогда Оля Любочке, шестнадцатилетней дочери Сергея, что она

ещё спросила у её папы:

– А, я? Меня–то ты как заметил?

– Помнишь, мы с ребятами сидели у одного костра, а ваш отдел свой

костерок организовал. Ты была, длинная, худущая, доска–доской, смотреть

не на что… Кофточка у тебя была такая полосатая и «хвост» высоко

завязан.

–Ну, и чем же я тебе понравилась?

– Кофточкой… И «хвостом»! Не знаю, это не определяется словами.

 

Вот и набережная. Они всегда встречались у первой скамейки около самой

широкой лестницы.

Ольга стояла на верху этой «самой широкой» лестницы и не узнавала…

Ничего не узнавала! Не было скамеек, не было зарослей сирени… Даже

липовой аллеи не было!

Ровный унылый газон, обрамлённый, как траурной рамкой, широким и

высоким поребриком.

Что же делать? Куда идти? Они же потеряются, не встретятся! – Ольга

Петровна даже не вспомнила, что у неё в кармане лежит мобильный

телефон, а в нём есть номер телефона Серёжи. Они договорились не

созваниваться, и свято выполняли этот договор. Если случится самое

страшное, должны созвониться между собой их дети, а потом уже

сообщить оставшемуся.

Ольга спустилась на набережную, огляделась. Слева большая территория,

огороженная высокой металлической сеткой. Там стоят закрытые киоски,

сине–красно–белая раковина сцены, над ней полусорванный плакат:

«Присоединяйся! Единая Россия».

Они с Сергеем были, вернее, старались быть, вне политики.

Приспосабливались? Да, приспосабливались.

Недавно Ольга где–то прочитала: «Политика – как погода. Если её нельзя

изменить, к ней надо приспособиться».

Ольга и у себя в доме раз и навсегда установила правило: «Здесь о

политике не говорят в форме спора и выяснения истины, тем более за

ужином или за праздничным столом».

Политика их всё–таки коснулась, не прямо, косвенно, но успела внести

свои коррективы в их судьбы.

«Оля, ты же знаешь, у меня на работе не приветствуются разводы, даже,

более того, статус «разведённый» очень плохо влияет на получение

следующего звания».

Оля всё понимала. Работа «в органах» давала стабильность для семьи,

уверенность в завтра, несмотря на все перипетии перестроечного времени.

 

Ольга Петровна повернула вправо. Большая часть набережной тоже

огорожена, но лёгкими, временными металлическими стойками. Внутри

этого ограждения все было заставлено старыми автомобильными

покрышками.

«Это для картинга», – догадалась Ольга. Старший внук просто бредил

этими машинками, гонками и прочими автомобильными темами.

«Что же делать? Осталось пятнадцать минут! Парапет набережной!

Конечно, здесь он меня увидит!». Ольга Петровна подошла к чугунному

парапету. Вода ушла, и обнажилось песчаное дно, сплошь усеянное

пластиковыми бутылками и металлическими банками. Ольга прошла к

старой иве, которая росла в воде, но здесь было ещё хуже – мусор висел на

ветках и так закрывал оголившееся дно под деревом, что земли вообще не

было видно.

«Вода! Вода должна быть та же. Сейчас я буду смотреть на воду и

успокоюсь, перестану волноваться. Чего я волнуюсь–то? Что случилось?

Подумаешь, скамеек нет, мусор валяется… Обь–то та же осталась…» –

Ольга Петровна вглядывалась в свинцовую, почти неподвижную воду, как

будто пыталась увидеть там что–то знакомое, близкое. Нет, вода тоже была

чужая. Холодная, неподвижная,.

«Мост. Наш Коммунальный мост. Какой он огромный, если смотреть отсюда,

снизу. Однажды мы шли из центра на окраину города пешком через этот

мост и тогда он не показался мне таким огромным.

Где мы только не были, куда мы только не ходили. В зимнем лесу варили в

чайнике пельмени, , сами шли на лыжах через речку по льду на чью–то

дачу, а ребятишек несли в за спиной в рюкзаках. А озёра! Наше ночное

Кривое озеро, костёр, уха, вода в озере как парное молоко… А потом

возвращение.. Возвращение к своим проблемам».

Ольга услышала совсем рядом мальчишеские голоса. К парапету подошли

два мальчика лет двенадцати и стали смотреть на воду, оглянувшись на

Ольгу, достали по сигарете, закурили. Изображая из себя взрослых,

покурили, сплёвывая в воду, стрельнули горящими сигаретами : «Моя

дальше улетела, тебе щелбан». Пошептались, потом один встал так, что

Ольге не стало видно второго и только по тоненькой струйке, брызнувшей

в реку, Ольга догадалась, что делают мальчишки. Она не выдержала:

«Мальчики…», но мальчишки с хохотом убежали.

 

Только сейчас Ольга Петровна посмотрела на часы. Прошло уже десять

минут после условленного часа.

Казалось, что стрелка отсчитала положенное Ольге время. То время, когда

она должна быть подтянутой, весёлой, с искринками в глазах,

неунывающей «главной оптимисткой Новосибирска и Новосибирской

области».

Теперь Ольге Петровне было всё равно, куда идти. В голову лезли разные

мысли, которые приходят неизвестно откуда и не по одной, а сразу толпой,

оглушая человека, лишая его воли и здравого смысла.

«Он никогда не опаздывал. Тридцать пять лет и всегда вовремя. Значит,

случилось что–то, о чем ещё никто не знает. Авария, несчастный случай,

нет, нет, у него опять заболело колено, и он не может дойти», –

ссутулившись Ольга Петровна шла по пустой набережной. Свернула на

неприметную тропинку, поднялась по ступеням, и оказалась перед кустом

с

корявыми, без единого листика, мокрыми ветками. Шагнула в сторону и

увидела скамейку. Обыкновенную, старую, давно не крашеную

деревянную

скамейку с массивными фигурными боковинками. Скамейка стояла на

небольшой площадке, огороженной невысокой балюстрадой, тоже

фигурной, белой, местами облупившейся, местами сколотой, но не

потерявшей былую торжественность и классическое изящество.

И скамейка, и площадка были засыпаны разноцветными, яркими сухими

листьями. Ни луж, ни грязного талого снега здесь не было.

Ольга Петровна смахнула листья, устало опустилась на скамейку. Перед

ней в ровном как просека, просвете между кустами, деревьями, засохшими

колосьями травы была видна река, противоположный берег и бело–голубой

трехпалубный пароход, неподвижно стоящий посредине реки. Серая река

сливалась с серым асфальтом набережной и, казалось, что это огромная

заасфальтированная площадь вплоть до другого берега, а посредине её

монумент в виде корабля.

Ольга снова посмотрела на часы. «Полчаса… Не придёт. Когда–нибудь это

должно было случиться. Когда–нибудь, но не сегодня! Сейчас, сейчас я

что–нибудь придумаю, и всё выяснится. Серёжа всегда говорил:

«Придумай

что–нибудь, у тебя голова быстрее моей соображает».

«Дорогой, какую часть моего тела ты любишь больше всего, – дурачась,

спросила как–то Оленька, положив голову на грудь любимого.

– Дорогая, я всегда любил, и вечно буду любить самую прекрасную часть

твоего тела – твою голову». Тогда двадцатипятилетняя Оля не знала как

отреагировать на такой ответ: то ли с гордостью рассмеяться, то ли

обидеться. Сейчас, вспоминая, Ольга Петровна лишь слегка грустно

улыбнулась. «Голову… Видимо, во всём виновата моя голова».

«Мы никогда, никогда не будем жить вместе, прости, но ты должна это

знать сейчас. Мы оба лидера, и через год, в лучшем случае через два,

разбежимся, оставив несчастными кучу людей и детей». И он женился на

Наташе, которая по всем параметрам подходила к его идеалу жены: из

деревни, спокойная, домашняя, шьёт, вяжет, готовит, звёзд с неба не

хватает, значит, на мужа будет молиться. А потом пришёл: «Как у тебя

дела? У меня плохо». И развёлся. Но Ольга не смогла разрушить свою

большую и дружную семью. Потом начались проблемы с детьми, сначала у

Сергея, потом у неё…

«Через год или два разбежимся… А встречаться, жениться, выходить

замуж, разводиться и снова встречаться – это нормально? Нет, нет, он был

прав, он всегда прав… Господи, пусть он придёт, пусть ничего не случится

ни с ним, ни с его родными…» – Ольга Петровна сидела, не поднимая глаз,

крепко сжав руки.

 

Сколько времени она так просидела, Ольга не знала. Потом она услышала

шелест листьев, лёгкий ветерок пробежал около лица, и на колени, на

сжатые в кулачки руки опустилось белое облачко. Облачко было холодноё,

слегка шуршащее подсохшими листьями. На Ольгу пахнуло нежным

запахом первого снега.

Она прижала цветы к себе, не поднимая глаз, тихо сказала: «Три белых

хризантемы везу тебе в трамвае, три белых хризантемы…»

– Признание в любви, – это был его голос. Ольга Петровна подняла

заплаканные глаза.

– Как ты меня нашёл?

– Ты как обычно «ушла в себя» и не слышишь собственного телефона, а он

трезвонил раз пять. Я и шёл на его звонок, позвоню и иду.

– Да, я его достала, хотела тебе позвонить, да так на скамейке и

оставила.

– Пойдём, ты совсем замёрзла. Прости, что опоздал, я на машине, а везде

такие пробки.

– Пойдём, я что–то устала. Нет, нет, Серёжа, со здоровьем всё в порядке,

это я переволновалась и устала. Ждать устала.

– Олька, ты же у меня молодцом всегда была, не кисни. Дай–ка я тебе

шарф поправлю, и ещё что–то надо было сделать… О–о, я же тебя не

поцеловал. Позвольте щёчку. Вот теперь порядок. Я Вас, Ольга Петровна,

под локоточек и пошли, нас ждёт столик в одном уютном местечке.

– Да, Сереженька, пошли. Я уже в порядке, – улыбнулась Ольга Петровна.

По самой широкой лестнице набережной не торопясь поднималась пара

немолодых людей: статный седой мужчина в форме полковника и

хрупкая,

невысокая женщина. Он наклонялся и что–то ей говорил, а она поднимала

к нему лицо, улыбалась и согласно кивала головой.