Мы с Тёмой Кирюхиным живём в одном доме, оба холосты и оба пятый год вламываем на скудной ниве просвещения. Тёма преподаёт в двух школах математику, в третьей физику, а по утрам помогает грузить контейнеры с мусором. И ещё у него есть хобби: он постоянно что-то изобретает. Но, сколько я знаю, ему ещё никому не удалось втюхать своё изобретение за реальные бабки, а вот тратиться на них ему приходится изрядно.

Я, в отличие от Тёмы, ленив и бездарен. Поэтому я преподаю в одной школе труд, и на уроках его же халтурю. То есть, я нахожу заказы на изготовление не очень сложных предметов, поручаю работу пацанам, а потом мы честно с ними делимся вырученными деньгами. Короче говоря, кручусь, потому что бездарен, ленив, а кушать и пить от этого хочется не меньше, чем Пушкину или Киркорову. Об одежде говорить не приходится: ещё немного, и мне придётся косить под шотландца или индуса, поскольку на этот случай у меня припасена клетчатая парадная скатерть и новая простыня.

Кстати, что касается пить. На пиве я, равно как Кирюхин, деньги не экономлю. В общем, в один гадюшник мы с ним иногда захаживаем частенько, едим леща, пьём пиво и интеллектуально беседуем. В тот день беседа походила на монолог. Поскольку трепался я, а Кирюхин всё больше отмалчивался, думая о чём-то своём. А потом неожиданно спросил:

- Ты в космосе когда-нибудь бывал?

- Нет, - кратко ответил я, с сожалением разглядывая останки леща.

- Я тебя серьёзно спрашиваю, - загорячился Тёма.

- И я не шучу, - возмутился я. – Сказано тебе – не был – значит, не был. Ещё вопросы есть?

- Есть предложение: могу свозить тебя в космос.

- Это как? Так же, как свозят по утрам твой мусор?

- Нет, я серьёзно!

- Ну, свози. Мне завтра всё равно делать нечего.

Предупреждаю сразу: разговариваем мы с Тёмой не очень грамотно. Я имею в виду классическую грамматику, нормативную лексику, неавторскую пунктуацию, изящную риторику и прочую морфологию. За что постоянно получаем втык: он в одной из своих школ от исторички, я в своей единственной – от певички. Ну, да что с нас взять: он математик, я – трудовик.

- Да чё завтра? Сегодня вечером и полетим. Заходи к девяти, а я побегу: мне ещё гипермодулятор надо доделать…

 

Я не ручаюсь за точность пересказываемой мной терминологии, но, кажется, он так и сказал – гипермодулятор. Мне трудно судить, что это такое, но явно не из составных частей токарного станка и не из семейства рашпилей. Короче говоря, в девять вечера я был у Тёмы. Хотя, как человек благоразумный, в действенность его изобретений не верил. Но делать мне было нечего, ящик с его «сегоднячком», Якубовичем и американским кинофуфлом меня уже достал, а посещение Тёминой хазы обещало подарить мне хороший повод похохмить над другом детства, юности и собратом по почётному, но хреново оплачиваемому ремеслу российского преподавателя.

- Ну, где твой транспорт? – с тонкой, по моему убеждению, иронией поинтересовался я.

- Вот, - ткнул пальцем изобретатель в подобие детской коляски для четверни, но больших размеров и на лыжах вместо колёс.

- Гм, - я продолжал тонко иронизировать и посему оставался предельно серьёзен. – А где же пульт управления?

- Вот, - и Тёма достал плоскую коробочку, похожую на пульт дистанционного управления обыкновенным телевизором.

- И что, можно ехать? – спросил я.

- Садись.

- А она не сломается?

- Ну, что ты!

И я полез в коляску. Как опытный шутник, я ждал кульминационного момента, когда можно будет исподволь посмеяться над сбрендившим другом. Но посмеяться мне не удалось. А как бы даже наоборот…

В общем, Тёма втиснулся в колясочку рядом со мной, поднял верх и натянул его на перед коляски. Таким образом, в крытой коляске образовалось специальное окошко размерами дюймов семнадцать по диагонали. Сквозь него я видел распахнутое окно Тёминой квартиры и вечернее небо. А Тёма понажимал кнопочки на своём пульте и… Когда я уже собрался разразиться особенно ядовитым замечанием на предмет задержки нашего космического путешествия, мы полетели. Выпорхнув в настежь распахнутое окно и сделав небольшой круг над нашим районом, Тёмина коляска стремительно взмыла вверх.

- Ты, ты, - растерянно бормотал я, - что это за штука?

- Буксер называется, – гордо ответил Тёма, с вдохновением нажимая на кнопочки.

- Да ты меня не понял! – завопил я. – Что это за шутка!?

- Какие шутки, - отмахнулся Тёма, - мы сейчас в космосе будем. И чё ты вопишь? Я ведь тебя не силой сюда сажал…

Я подавленно замолчал: если человек прав, то не стоит с ним спорить.

 

А буксер своё название оправдал вполне. Сначала мы буксовали в нижних слоях атмосферы, потом – в средних, затем – в верхних.

- Трансатмосферный разжижитель не доработан, - бормотал Тёма.

Зато, когда мы выбрались из атмосферы, Тёмина колымага показала изрядную прыткость. О чём засвидетельствовали планеты нашей родной Солнечной системы, которые стали выпрыгивать из чёрной бездны и пропадать за обрезом обзорного оконца с резвостью теннисных мячиков. Затем мы надолго, как мне показалось, замерли в центре звёздной карусели. Мириады огоньков вращались над нами, с каждым новым оборотом выстраиваясь в ином, не менее причудливом порядке. И вдруг… И вдруг в оконце полыхнуло невыносимо резким оранжевым пламенем.

- А-а-а! – радостно заверещал изобретатель. – Вот она, первая звезда из Марфы Кентавры!

- К-к-какой Марфы? – севшим голосом переспросил я.

- Кентавры, - ответил Тёма, - это тройное созвездие.

- Врёшь ты всё, - я стал помаленьку очухиваться, - я хоть и учитель труда, но ещё со школы помню – нет такого созвездия. Про Альфу Центавру слышал, про Бету Центавру помню, и про эту, Проксиму, тоже. А про Марфу Кентавру нам Синий ничего не рассказывал…

- Какой ещё Синий? – раздражённо спросил Кирюхин, колдуя над пультом. Пламя оранжевой звезды к тому времени уменьшилось до размеров нормального солнца, видимого с безопасного для самовозгорания расстояния.

- Учитель мой по астрономии, - охотно объяснил я. – Поддавал он сильно. После уроков запрётся в своём кабинете, высунет телескоп в окно и на общагу текстильщиков пялится. И жрёт её потихоньку. А с утра синий…

- Дурак твой Синий, - кратко молвил Тёма.

Я к тому времени окончательно пришёл в себя: то ли разговор на нормальные темы привёл меня в нормальное состояние, то ли помогло Тёмино хладнокровие.

- Слушай, полетели обратно, - попросил я изобретателя, - а то у меня от твоих экспериментов аппетит разыгрался.

- Полетаем ещё, - упёрся Кирюхин, - а жрать – дело поросячье. Но если сильно проголодался, то – вот.

И он протянул мне баночку из-под советского майонеза. Я взял баночку, посмотрел её на свет и обнаружил, что она набита маленькими зелёными таблетками.

- Издеваешься? – обиделся я. – Увёз черт те куда и – издеваешься?

- Да не издеваюсь, - смягчился Тёма, - это сопутствующее изобретение: одна таблетка заменяет завтрак, обед и ужин.

- Так много я не хочу, - не согласился я.

- Ну, отломи немного.

- Опять ты что-то недоработал, - сопел я, пытаясь отломить от маленькой таблетки малюсенький кусочек. – Надо было отдельно: одна таблетка – завтрак, другая – обед, третья – ужин.

- Да куда же столько? – отмахнулся Тёма. – Видишь, места и так не хватает, а питаться надо.

- Сколько же ты летать собираешься? – всполошился я: таблетками баночка была набита до отказа.

- Да ты не волнуйся, - успокоил меня Кирюхин, - вот открою какую-нибудь планету и – обратно.

- Ну, так открывай быстрее, нечего дурака валять. Завтра, положим, я ещё свободен, а вот послезавтра у меня четыре урока. Нужно пацанам из седьмого «Б» работу дать: мне в борделе имени дня Независимости пятьсот номерков заказали.

При воспоминании о заказе у меня потеплело на душе. По опыту я знал, что приезжие проститутки, в отличие от местных бизнесменов, с заказом меня не кинут. И честно заплатят за номерки, а не пойдут их тырить в соседнем доме.

- Нашёл! – вдруг завопил Кирюхин. – Вот она!

Я глянул в оконце и – правда. Зелёненькая такая, кругленькая, а вокруг голубое свечение: значит, атмосфера. Мы в ней опять побуксовали и, наконец, приземлились. Вернее, припланетились. Тёма отдёрнул верх колясочки, предварительно сверившись по той же коробочке, с помощью которой он водил свой буксер, на наличие кислорода, и мы с ним выбрались наружу. И ступили на идеально зелёный мох, из-за которого планета и была такой зелёной. Этот мох рос ровным ковром и благоухал чем-то неповторимым, отчего кислород на планете казался ещё лучше, чем был на самом деле. Кое-где во мху торчали идеальной белизны валуны. Не успели мы, как следует, осмотреться, как в ближайшем валуне отвалилось подобие люка и из валуна повыскакивало до дюжины зелёных аборигенов, смахивающих на наших лягушек, но величиной со среднюю корову. Зрелище, я вам доложу, не для слабонервных, к коим я себя не причисляю, да и певичка зовёт меня пнём деревянным. Но это она зря. А может, потому, что не совсем ко мне равнодушна. Хотя в чём-то она права. В смысле пня, потому что нервы у учителей труда и физкультуры (я со своим дружу, и мы иногда друг друга подменяем) должны быть на уровне. Вернее, они должны быть в два раза крепче, чем у дворников, у каковых работников совка и метёлки зарплата в два раза выше учительской. Я имею в виду труд и физкультуру. Впрочем, это касается и хирургов. Знаю я одного. Живёт по соседству. Так вот, он если кого и зарежет за свою зарплату, то сильно убиваться, опять же, в силу своей зарплаты, не станет. К тому же у него жена – терапевт, и двое детишек. Впрочем, что их теперь поминать, поскольку и учительница пения, ругающая меня пнём, и хирург, зарезавший не одного учителя географии (президента ему, конечно, зарезать не дадут), и мои пацаны из седьмого «Б» остались далеко позади или спереди, а может быть, сбоку. А рядом стояли зелёные хозяева зелёной планеты. Кирюхин, надо отдать ему должное, выказал не меньшее хладнокровие, чем я, и зелёных мы встретили достойно. Аборигены задирать нас не стали, но желание наладить контакт имели очевидное. Поскольку заквакали не вразнобой, а по очереди. При этом всякий, начинавший говорить, подпрыгивал и в прыжке хлопал себя правой нижней лапой по тому месту, где должно было бы находиться левое ухо. Наверно, таким мудрёным макаром аборигены приветствовали нас.

- Слышь, – прошептал я Кирюхину, возящемуся со своим многострадальным пультом, - как общаться будем? Я, например, не то, что по-лягушачьи, по-английски ста слов не знаю.

- Сейчас, сейчас, - пробормотал Тёма, - вот задействую лингвосейсмический блок.

И задействовал. Из коробочки что-то забубекало и закирдыкало.

- Чего это он? – не понял я.

- Сейчас гляну на языковый индикатор, - успокоил меня Кирюхин, - так, включаю… Мать твою! Э-э-э, слушай, - спросил он меня, - ты по-узбекски понимаешь?

- Два слова, - с готовностью ответил я, - рахмат и якши. А ещё знаю про бешбармак, что это жратва такая.

- Иди ты со своим бешбармаком! – разозлился Кирюхин. – Я чё-то в лингвосейсмическом блоке напутал: он мне с ихнего на узбекский переводит…

- Ну, здрасьте, - я даже присел на колясочку. – Чё делать-то? И ребята, вроде, неплохие. И говорят вежливо. А мы их даже без слов поприветствовать так, чтобы они нас поняли, не можем. Я, например, своей правой задней клешнёй и до правого уха не дотянусь, не то, что до левого. Слушай, а попробуй ты им что-нибудь сказать?

Тёма сказал, и из коробочки захрюкало. Аборигены дружно пожали плечами: они то квакали.

- Надо лететь туда, где хрюкают, - не растерялся Тёма.

- Не полечу! – отказался я. – Давай учить их язык, а они пусть учат наш. Вот, например.

Я достал из кармана авторучку, показал её ближайшему аборигену и по слогам произнёс:

- А-вто-ру-чка!

Тот быстренько смотался в свой валун, притащил оттуда какую-то штуковину, похожую на две детские рогатки без резинок, состыкованные друг с дружкой «рукоятками», и проквакал:

- Ква-а-а-квак-ку-а-ва-квак.

Мы с Кирюхиным переглянулись.

- Всё ясно, - глубокомысленно произнёс Тёма, - эта штука так называется.

- Ещё бы знать: что это такое? – задал я справедливый вопрос.

- Сейчас выясним, - пообещал Кирюхин, достал блокнот и принялся поучать: - Бло-кнот, а-вто-ру-чка, пи-шу…

Он почеркал в блокноте и победно посмотрел на меня.

Аборигены не замедлили с ответным объяснением. Четверо из них встали в круг и принялись хлопать друг друга принесённой штуковиной по головам. Хлопали они по принципу виз а ви, а передавали строго слева направо. Пятый абориген, стоящий особняком, комментировал происходящее медленно, членораздельно и, по его мнению, вполне доходчиво.

- Ну? – спросил я Кирюхина. – Выяснил?

- А чё ты подкалываешь? – разозлился Кирюхин. – Сам ведь с авторучкой вылез. Ты бы им ещё логарифмическую линейку показал. Или бешбармак… Кстати, ты куда дел протеиноконцентрат?

- Проте… что? – не понял я.

- Ну, таблетки?

И хоть называет певичка меня пнём, я сразу понял, что Тёма собирается демонстрировать своё сопутствующее изобретение.

- Ты только не вздумай по-научному называть, - прошептал я ему, - скажи просто – еда. А то процентосрат какой-то…

Тёма согласно кивнул, вытряхнул из баночки таблетку, показал её аборигенам и со словами «еда-еда» собрался отправить таблетку в рот. Я вовремя схватил изобретателя за руку, и выдавил из его пальцев таблетку себе на ладонь.

-Ты чё, дурак, хочешь от несварения околеть на этой лягушачьей планете? Ты это брось: у меня заказ из борделя имени дня Независимости.

И я сам поднял таблетку на уровень своего лица, отчётливо произнёс «еда» и отгрыз от сопутствующего изобретения маленький кусочек. Затем протянул недоеденную таблетку ближнему аборигену, пальцем другой руки ткнул в некое подобие рта на его физиономии и поощрительно похлопал его по плечу, повторяя:

- Еда, еда, ешь, дурак, не отравишься.

Тот недоверчиво принял своей скользкой лапой таблетку, сунул её в рот, проглотил, помолчал, затем подпрыгнул и, продолжая прыгать, принялся хлопать себя одной верхней лапой по животу, другой по заднице. Остальные аборигены оживились и быстренько выстроились в очередь.

- Понравилось, - просиял Тёма.

Я щедро роздал таблетки (из соседних валунов тоже набежало народа), припрятав три: одну Тёме, две – себе.

Наевшись, аборигены принялись потчевать нас.

- А-у-квак, - сказал один пожилой, по моему мнению, лягушкообразный и протянул мне зелёный шар величиной с небольшой арбуз.

- А-у-квак, - согласился я и понюхал «арбуз». Не вынюхав ничего подозрительного, я отъел небольшой кусок, пожевал и ощутил вкус мандарина, предварительного обмакнутого в селёдочный рассол.

- Дай мне, - не выдержал Кирюхин и в один присест слопал треть ауквака.

- А ничего, – сказал я, - только пить после этой штуки хочется.

Аборигены, словно поняв мои слова, снова сгоняли к валуну и притаранили конусообразную ёмкость с плескающейся в ней зеленоватой жидкостью.

- Кву-а-кви-а, - важно произнёс всё тот же пожилой и протянул ёмкость Тёме. Кирюхин сделал изрядный глоток.

- Ух, ты! – довольно крякнул он. – Что-то вроде ерша, но много вкуснее.

- Дай мне! – заволновался я.

Квуаквиа оказалась хороша. А местные притащили ещё ауквака, мы уселись рядком на шелковистом мху и организовалась межпланетная пьянка-гулянка. Аборигены, нарезавшись квуаквиёй, исполнили какой-то акробатический танец, а мы с Тёмой в ответ спели дурными голосами «Вот цветёт рябина». Затем Кирюхин предложил сделать местным ответное угощение.

- А чем ты их будешь угощать? – резонно осведомился я. – Таблетки они все сожрали, а выпивки у нас нет.

- Да есть немного, - раскололся мой друг. – У меня главный узел буксера – гравитационный парализатор – на спирте работает.

- Соображаешь? А как мы обратно полетим?

Я хоть и был навеселе, но о заказе из борделя имени дня Независимости не забывал.

- Да мы угостим их аварийным запасом, - успокоил меня Кирюхин.

Меня долго уговаривать не пришлось: спирт пить я и сам не дурак.

 

Утром меня разбудили душераздирающие вопли. Вопил изобретатель.

- Ты чё? Всегда с похмелья так орёшь? – спросил я его.

- Какое похмелье! – горестно взвыл Кирюхин. – Мы весь спирт сожрали!

- Ну, освежись квуаквиёй, - посоветовал я и завалился на другой бок.

 

Нет, певичка всё-таки права. Вернее, была права. Или это я для неё был? Как, впрочем, и для остальных, потому что и для неё, и для седьмого «Б», и для борделя имени дня Независимости я, считай, что умер. Ведь я не сразу сообразил, что мы выжрали не только аварийный запас спирта (стал бы из-за этого Кирюхин так убиваться), а весь спирт. Вот и сидим мы с Тёмой на этой планете из созвездия Марфы Кентавры, начинаем понемногу переквакиваться с местными (добрейший народ: кормят нас, поят и никуда не гонят), обросли зеленоватой щетиной и занимаемся каждый своим делом. Кирюхин разобрал свой буксер и мастерит самогонный аппарат для изготовления топлива, питающего парализатор, а я пишу длинное письмо физруку, который в моё отсутствие будет вести у пацанов уроки труда. В письме этом прошу я его, во-первых, передавать привет певичке, во-вторых, не терять связей с борделем имени дня Независимости, и, в-третьих, хоть малой частью вырученных денег делиться с пацанами, чего он из-за своей жадности может не делать. И закажут тогда мои пацаны физрука какому-нибудь двоечнику из девятого «Г», и некому будет обучать школьников, как правильно изготовить фальшивый штамп для палёных напильников или закалить отмычку для директорского сейфа. А допишу письмо, засуну его в баночку из-под майонеза и стану ждать очередного межгалактического смерча, который бывает в данной местности раз в три оборота зелёной планеты вокруг своего солнца. Авось, подхватит моё послание и унесёт в космос, а там его, может быть, кто-нибудь и подберёт…

 

1997 год