КВАДРАТЮРНЫЕ ИСТОРИИ

 

 

Это цикл квадратюр. Квадратюра - это квадратная микроатюра. Микроатюра - это еще меньше, чем миниатюра. Квадратная, потому что 4 предложения самое большее по 4 строки.

 

Чжуан Чжоу и Учитель Мэн (из старого)

 

Чжуан Чжоу был на три года младше Учителя Мэна, однако, будучи от рождения человеком необузданного нрава, он часто пренебрегал правилами поведения и относился к Учителю Мэну без должного почтения.

Учитель Мэн очень огорчался этим, но, как человек по натуре добрый, не наказывал Чжуан Чжоу, а пытался воспитывать его, проводя длительные беседы о гуманности-жэнь, сыновней почтительности-сяо и правилах-ли.

Чжуан Чжоу так это надоело, что когда Учитель Мэн умер, Чжуан Чжоу, хотя и был уже больным 80-летним старцем, поклялся всеми правдами и неправдами прожить ещё хотя бы три года, чтобы сравняться с Учителем Мэном.

Оказавшись на небесах в одном возрасте, Чжуан Чжоу и Учитель Мэн перестали ссориться и даже подружились.

 

Мэн-цзы и Сюнь-цзы (из старого)

 

Мэн-цзы был по натуре человек добрый, а Сюнь-цзы - злой.

При этом Мэн-цзы был на 59 лет старше Сюнь-цзы, так что, когда они встретились, Мэн-цзы уже утратил желания своего сердца, а Сюнь-цзы ещё даже не обрёл самостоятельности.

Поэтому говорить им было совершенно не о чем.

Так молча и разошлись.

 

Сэр Джон (из старого)

 

Бывший президент какой-то страны, старый дипломат, философ и развратник, человек неопределённых занятий, всегда при деньгах, холостяк, сэр Джон курил трубку, только трубку и ничего, кроме трубки.

Клубы заморского дыма тяжело опускались на грубый ковер необъятной величины, устилавший пол кабинета, на стол, заваленный в несколько слоев бумагами, книгами (преимущественно раскрытыми) и фотографиями, на гигантское кожаное потёртое вертящееся кресло, в котором восседал экс-президент, на его халат и тапочки, на горящий камин, бросавший кровавые огненные блики на книжные полки, которые в этом доме заменяли собою стены.

Сэр Джон поперхнулся дымом и отбросил копыта.

"Операция закончилась", - прошептал мужчина в широкополой шляпе и приказал долго жить.

 

Выход (из старого)

 

Будни, тяжёлыми серыми кирпичами ложившиеся на здание его жизни, в конце концов погребли его под собой.

Будучи в сильном хмелю, он перепутал смерть с просветлением и громким голосом - так, чтобы слышала вся пивная, - объявил о выходе из эмбрионального состояния.

И отдал Богу душу.

Но тот, зажав нос, чтобы не чувствовать перегара, душу не принял.

 

Что бы значило это? (из старого)

 

Когда умерли даже воспоминания, я спросил у змеи: что бы значило это?

Но она не могла говорить, потому что брюхо её неимоверно раздулось из-за проглоченного на прошлой неделе буйвола.

Она лишь посмотрела на меня грустными глазами и лизнула руку.

Скрючившись, я отошёл к ближайшим кустам.

 

Терроризм (из старого)

 

Террорист, подложивший бомбу под Управление, оказался его бывшим Директором.

Управление, не дрогнувшее от мощного взрыва, оказалось иллюзией.

Добровольные собрания людей оказались принудительными собраниями нелюдей.

Деревня оказалась Городом.

 

Обнимающий (июнь 2007)

 

И вот в одной руке он держал леденящий огонь, а в другой - обжигающий лёд.

Ещё никогда мечта всей его жизни не была так близка: стоит только хлопнуть в ладоши.

Но сил уже не осталось: он так и умер со скрюченными руками, будто в попытке обнять весь мир.

Но мир не хотел, чтобы его обнимали.

 

Пишущий (июнь 2007)

 

Было трудно: лёд не трогался, ветер не двигался, солнце мерцало, а жизнь заканчивалась.

Хотелось выйти, войти, переставить мебель, продолжить дневник, заварить чай.

Потом вдруг стало легко и спокойно: лёд не трогался, ветер не двигался, солнце мерцало.

Тогда он вышел, вошёл, переставил мебель, открыл дневник и, отхлебнув глоток свежезаваренного чая, написал: <Было трудно:>

 

Дворик (июнь 2007)

 

В московском дворике была чёрная котельная, три могучих дерева и красная груда битого кирпича.

Дождь падал с крыш на потрескавшийся асфальт, змеился в трещинах, причмокивая травой и мхом, и растекался блестящими лужами между корней трёх деревьев.

Дома тяжело дышали влажными, распахнутыми провалами чёрных ходов и страшно глядели высокими, тёмными, без белков занавесок, окнами на что-то в центре двора.

Не на что-то, а на кого-то, и этим кто-то был он сам, и он думал <Вот вырасту!>, и он вырос и глядел в ответ, но глядеть было не на что: вокруг удивительно маленькой забетонированной площадки мчались тупые автомобили туда-сюда, туда-сюда, ни на кого не глядя.

 

У белой стены (июнь 2007)

 

Он иногда думал: как бы всё сложилось, если не здесь, у закруглённого внутреннего угла белой стены, а в каком-нибудь другом месте он предложил ей руку и сердце..

И хотя церковь не действовала, в ней расположилось какое-то казённое учреждение, старинная стена сияла свежей побелкой архитектурного памятника, и в солнечный день сама себя косо перечёркивала своей же тенью.

Годы наваливались на них тяжёлыми кольцами, кольцо за кольцом, как на деревья, окружавшие угол стены, обвивали липкой сетью, виток за витком, как паутина под стрехой крыши.

Но ему казалось, что это лишь оболочка, что стоит только разломать, разорвать, и внутри окажется то же самое, что было тогда, неизменное, как белая стена, и его охватывало то же самое щемящее чувство, но только тогда оно было направлено в будущее, а теперь - в прошлое.