Предисловие обывателя, удостоверяющее рассказ автора

 

Город наш не велик и не мал, и не слишком известен, но вовсе не плох, совсем недурен, скорее хорош, и в некотором смысле даже превосходен, - словом, всем городам город. И есть в нашем замечательном городе все, чтобы жить в нем прилично, достойно и, не побоимся этих слов, прекрасно.

Как и полагается любому уважающему себя городу, расположен он на семи холмах, хотя, может быть, и не на семи, никто их не считал, эти холмы, но холмы, точно, есть, и может быть, даже не холмы, а горы, это уж как посмотреть. Благодаря этим холмам, а может быть, и горам, расположен наш город несколько беспорядочно, можно сказать, разбросан, или даже рассыпан по склонам и отрогам, так что центр его находится в чаше, которую создала сама природа, чтобы было нашему горожанину уютно и спокойно.

И вообще, балует природа нашего горожанина, щедро осыпает дарами, являет свои чудеса, прелести и достоинства. Есть, например, в нашем городе река, самая-самая, полноводная, длинная, великая, такая, что редкая в мире река может с ней сравниться, а уж в Европе ей равных, точно, нет. Она так и называется – Река, потому что какие реки могут быть, кроме этой. И не всякая птица долетит до середины Реки, да не всякая и полетит, да и зачем ей лететь, этой птице-то, если и около берега поджидает ее множество птичьих радостей и удовольствий.

А уж если заговорили мы о Европе, то следует сказать, что жители наши относятся к ней весьма снисходительно, ведь очень уж мала эта самая Европа. А вот на территории нашей губернии легко помещаются три больших европейских государства, да еще несколько поменьше, и даже после этого достаточно места останется, чтобы разместить пару-тройку государств ближневосточных, а может быть и дальневосточных, это уж как размещать.

За честь считаться потомками отцов-основателей нашего города борются представители разных народов, время от времени подбрасывая на чашу исторических весов факты и вновь открывшиеся обстоятельства, свидетельствующие в пользу того, что основали город именно хазары, или непременно булгары, а то и с абсолютной точностью тюрки. Достоверно же известно лишь то, что живут в нашем городе представители разных достойнейших народов, причем в согласии, дружбе и даже любви. И это обстоятельство вместе с фактом существования семи холмов, заставляет нашего жителя причислять город наш к плеяде самых прекрасных городов всех времен и народов, чувствовать некую сопричастность к великим, подобно тому, как чувствует свое глубинное родство с доберманом и ротвеллером карликовый пинчер. А произошедшее в результате упомянутой любви между народами превосходное смешение кровей делает наших женщин самыми красивыми в мире.

Улицы наши города проворные и живые. Как часто они, начинаясь параллельными, становятся перпендикулярными, как часто, пересекаются там, где этого совсем не ожидаешь! Как любят они делать петли, плутать и внезапно менять названия! Какой чехардой иногда сменяются номера домов, выбивающиеся из ряда натуральных чисел! И все это говорит внимательному взгляду и пытливому уму о долгой и достопочтенной истории нашего города, о его безусловном и положительном отличии от тех городов, улицы которых в одночасье проведены, словно по линейке.

Недостатков же в городе нашем нет совсем, вот разве что дороги. Да, дороги в нашем городе, и в самом деле, придирчивым европейским вкусам и завышенным американским стандартам отвечают не в полной мере, вернее даже, никак не отвечают, что готовы признать даже самые большие патриоты нашей губернии. И всякий, кто возвращается в родные пределы из дальних или не столь дальних сухопутных путешествий, даже ночью сразу узнает, что пересек границы родной земли, потому что та напоминает о себе кочками, сотрясает ухабами и. подбрасывает колдобинами. Но какое нам дело до чужих стандартов и вкусов, что у нас, своих, что ли, вкусов нет? Да и кто из нас способен оценить, что хорошо и что плохо под луной, что полезно, а что бесполезно под солнцем, кто знает, какая дорога приведет нас туда, куда мы стремимся? И, памятуя об этом, наши умудренные жители весьма терпеливо, смиренно, а некоторые - даже и благожелательно относятся к тем изъянам, а точнее, шероховатостям, которые на наших дорогах то и дело встречаются. Так что со своими дорогами мы находимся в полном согласии и абсолютной гармонии.

Что же касается второго российского несчастья, отмеченного умным, но жестким классиком, то уж чего-чего, а дураков в нашем городе отродясь не живало. Так что мы с полной уверенностью утверждаем, что все, без исключения, жители нашего города могут похвастаться завидным умом, заметным здравомыслием, достойной ученостью или почтенной мудростью, а то и всем сразу. Уж стольких умников-разумников ни в одном городе не сыскать, а количество грамотеев на душу населения у нас и вообще запредельно высокое.

Так что город наш живет и процветает, в полном здравии, довольствии и благополучии, и жить бы ему так еще долго и радоваться, если бы ни некоторые обстоятельства, изменившие жизнь наших горожан в одночасье. Мы же со своей стороны заверяем всех желающих увериться, что все события, зачем-то изложенные автором в представленном описании, действительно в нашем городе происходили, кроме тех, которые произойти не могли. И все, написанное ниже правда, за исключением того, что правдой не является, и являться не может. И поручаемся за все, кроме того, за что поручиться мы по разным причинам никак не решаемся.

Что же касается преувеличений, обязательных в любом литературном произведении, то их мы даже приветствуем, ибо полагаем, что любой, обладающий хоть толикой здравого смысла, именно в подобных местах может свое похвальное здравомыслие проявить и правду от лжи попытаться отличить. Мы же смеем надеяться, что читателями сего опуса являются исключительно люди рассудительные, вполне способные самостоятельно разобраться в прочитанном, поэтому подробной экспертизой всех описанных здесь событий утомлять их не будем.

Ну, а если все же найдутся читатели, которые смогут похвастаться тем, что истину от лжи отличают всегда, то обращаемся к ним с покорнейшей просьбой немедленно сообщить об этом удивительном факте на центральный почтамт нашего города, до востребования, и мы всенепременно занесем этого умника в книгу губернских достопримечательностей и рекордов, потому что мы лично ничего подобного никогда не встречали.

 

Глава первая,

повествующая о некотором оживлении,

случившемся в Городе и Слободе

 

Оценивая разнообразные литературные произведения, пришли мы к закономерному и естественному выводу, что основным достоинством любого из них, а уж тем более летописи, к каковым мы причисляем и наше бытописание, является достоверность изложения упомянутых в них событий, случаев и фактов, а также правдивая оценка личностей, индивидов и характеров. Стремясь это важнейшее литературное достоинство сохранить, а по возможности и приумножить, мы, хотя и являемся патриотами Города, отмечаем и подчеркиваем, что странные события, казусы и неожиданности начались, увы, не в нем, а в Слободе, которая, несмотря на все наше к ней уважение, испокон веков находилась на втором плане, в городской тени, а Городу лишь сопутствовала и пыталась соответствовать.

Итак, все началось в Слободе. Собственно, Слобода давно уже была и не слободой вовсе, а городом, хотя и небольшим, но зато отделенным от нашего самым длинным в Европе мостом. Длина этого моста и приобщала слобожан к достижениям мировой цивилизации, компенсировала разбитые дороги и страшненькие домишки, неевропейские запахи и кривенькие улочки.

Есть в Слободе и озера, мутные, грязноватые, обжитые лягушками и ящерками, но на редкость теплые, продлевающие каждый купальный сезон на пару месяцев в году. И уже в мае все слобожане и многие горожане, которые испокон века норовят примазаться к слободским благам, выезжают в эти оазисы неги и тепла, чтобы получить свою долю удовольствия от общения с родной природой.

Вот этих-то озерца и стали ареной первых непонятных событий, отметивших старт сумятицы и неразберихи, которые той весной овладели Городом и его предместьями. Уже в самом начале мая многие жительницы Слободы, а чуть позже и горожанки, заметили аномальный интерес своих достойных половин к рыбной ловле. Мужчины наши и раньше любили это превосходное и мужественное занятие, а с определенного времени их интерес увеличился столь значительно, что не мог не привлечь внимания дам.

И когда старые и очень молодые, труженики и белоручки, опытные рыбаки и те, кто до этого видел рыбу только на тарелке, раскопав в сараях и гаражах старые удочки, смастерив собственные удилища, приобретя необходимое оснащение, а некоторые, даже разорившись на дорогущие спиннинги, все как один отправились на озера рыбачить, то не то чтобы подозрительные, а просто в меру бдительные жены таким рвением оказались премного озадачены.

Особое недоумение вызывал у слобожанок тот факт, что все без исключения местные рыбаки стали теперь приверженцами именно и только ночной рыбалки. В довершении ко всему улов добытчиков никак не соответствовал произведенным затратам и всуе потраченному ночному времени, поскольку возвращались кормильцы домой без малейшего намека на что-нибудь, хотя бы отдаленно напоминающее рыбу или захудалого рака, зато были совершенно обессилены и издавали резкий рыбный запах.

Нашим женщинам палец в рот не клади, и слобожанки мгновенно объединились с горожанками, к которым обычно не благоволили, с пристрастием допросили холостяков-соседей, организовались в мобильные отряды, выставили в нужных местах закамуфлированные патрули, неприметные посты и бдительные дозоры, и уже через несколько дней выяснили истинную картину происходящего.

Обнаружили же они, что левую сторону Реки, берега проток и окрестности теплых прудов облюбовали многочисленные незнакомые женщины легкого поведения, устраивавшие там настоящие непотребства и, не побоимся этих слов, натуральные оргии. Появившиеся неизвестно откуда маркитантки ночами бродили по росистым берегам, и как только показывался хоть какой-нибудь мужичонка, атаковали его, чаще по одной, а иногда и по нескольку сразу, подходили к несчастному недопустимо близко, обнимали с предельной нежностью, целовали в губы долгими, лишающими воли и памяти поцелуями и уводили в заросли, где и ласкали страдальца до самого рассвета.

Обманутые жены, терпеливо и методично понаблюдав за бесчинствами парочку ночей и собрав необходимую информацию, на третью с блядством решили раз и навсегда покончить, вооружились кто чем придумал, и провели массированное избиение приезжих шлюх: таскали за длинные волосы, царапали крупные белые груди и бледные лица, пинали, щипали. Те, по-видимому, осознавая свою вину, даже не сопротивлялись, лишь тихо улыбались и растворялись в прибрежной темноте.

Досталось и уродам, променявших заботливых жен на простоволосых волох, большинство мужей и сожителей было изловлено и посажено под домашний арест, хотя некоторым удалось, воспользовавшись сумятицей, на время скрыться. Но, поразмыслив, все без исключения беглецы вернулись домой с повинной, чтобы, отбыв заслуженное наказание, влиться в привычную жизнь и больше на левый берег не ходить.

Жаждущие же покаяться и снять с души камень незапланированной измены, честно признавались, что были эти бабоньки хороши, черт знает чем, но хороши. Лишь один небольшой дефектик, крохотный изъян был у этих милашек: гладкая, атласная, а может, и шелковая кожа и длинные влажные волосы издавали ощутимые запахи тины и рыбы. Но это ничего, потому что небольшой запах, как известно, любви не помеха, да и вообще, именно легкие изъяны подчеркивают подлинное совершенство, как например, родинка или небольшое косоглазие превращают красивое лицо в ослепительное, потрясающее, сводящее с ума.

Мужики, отлученные от дармовых прелестей простоволосых незнакомок, долгое время тосковали, бледнели, на причесанных и надушенных жен внимания не обращали, а некоторые даже пытались бежать, но отмытые, обласканные и откормленные борщами и котлетами приходили в норму и возвращались в лоно семьи. Хотя некоторые еще долгое время при каждом удобном случае норовили все же потихоньку улизнуть из дома под вечер и до поздней осени бродили в окрестности озер. Но неведомые создания после памятного боя с левой стороны исчезли и больше не появлялись, несмотря на все призывы и ауканья зомбированных ими несчастных.

В Городе же странные события начались несколько позже. Майскими короткими ночами в окрестностях старого городского кладбища кое-кто из припозднившихся горожан стал жертвой нападения всклокоченного длинноволосого мужика в нелепой длиннополой одежке, то ли сюртуке, то ли лапсердаке, в темноте не разберешь. Нечесаный мужик приобрел нехорошую привычку по ночам приставать к прохожим, внезапно выскакивая из темных мест, хватая за грудки и истошно голося:

- Что делать, я спрашиваю вас, что делать?!

И когда опешившие прохожие ответа на сакраментальный вопрос не давали, сначала тряс их, как плодовые деревья, за грудки, затем начинал громко рыдать, стенать, поливая слезами груди своих жертв, а в конце концов обречено махал рукой и удалялся. Большинству жителей придурок особого урона не нанес, но некоторых сильно напугал, а пенсионерку Марию Кондратьевну, любимая болонка которой так разбаловалась, что требовала прогулок ровно в час ночи, чуть не довел до кондрашки. Но не на ту нарвался, потому что смелая женщина вовремя опомнилась и так отхлестала мерзавца кстати оказавшимся в руках собачьим поводком, что мало тому не показалось, и он вынужден был броситься наутек так что пятки засверкали.

И только один раз ночной хулиган нашел посочувствовавшего, которому и открыл душу, посвятил в истинные причины своего душевного неравновесия и эмоциональной неустойчивости. Бродя в потемках, неопрятный маньяк наткнулся на мирно почивавшего под козырьком троллейбусной остановки фрезеровщика с соседнего с кладбищем завода, как всегда кинулся к нему, стал трясти за обшлага спецовки, настойчиво взывая и даже завывая:

- Как быть, я вас спрашиваю, как быть?

Когда пребывавший в приятном расположении духа рабочий все же проснулся, то вместо того, чтобы закатать идиоту, нарушившему его сладкие грезы, в лобешник, добродушно ответил маньяку:

- Как быть, спрашиваешь? Как быть – водку пить!

И пролетарий достал из кармана дежурные полбутылки спиртяшки и граненный стограммовый стакашек. Нарушителя общественного спокойствия долго уговаривать не пришлось, а после приема дозы успокоительного ему сильно полегчало и он рассказал своему целителю, что именно его так тревожит, заставляя мотаться по ночам и пугать благопристойных старушек.

Оказывается, в подобное смятение чувств его привела пропажа его собственных серебряных очков, которые он случайно забыл на кладбищенской скамейке, а когда вернулся, то обнаружил, что их и след простыл, потому что кто-то быстренько приделал им ноги. И плача, показал, какая именно прекрасная и совершенная оправа была у замечательных очков, для чего сложил пальцы обеих рук колесиками и приставил их к подслеповатым глазам, демонстрируя собеседнику, как ловко очки сидели на носу и как шли их законному владельцу.

- Че ж ты хотел-то, - резонно заметил рассудительный фрезеровщик. – На кладбищах все прут, даже цветы поломанные и яйца протухшие, а тут очки в серебряной оправе, понятно, их сразу скоммуниздили. Да ты не волнуйся, делов-то.

Беседа с добрым фрезеровщиком, по-видимому, отвратила ночного бродягу от попыток разглядеть вещи в себе при помощи оптических приборов, так что он поиски цейсовских очков прекратил, равно как и свои ночные шатания. Но не успели горожане и дух перевести, как тут же подоспели и новые события.

Во-первых, Город атаковали двойники. Сначала пошли слухи о наличии двойников у самого Губернского Градоначальника, которого несколько раз одновременно видели в разных местах, о чем имелись вполне заслуживающие доверия свидетельства достойных персон и разноцветной прессы. Так, тринадцатого мая гордость и надежда Города около полудня ухитрился побывать на встрече с послом из дружественного Того, собиравшегося наладить массовые поставки в губернию драгоценного розового дерева, высушенных носорожьих рогов, выделанных по специальной технологии гиппопотамовых шкур, огромных тамтамов и другого такого же необходимого обывателям товара, на открытии модного магазина свистков и, между всем прочим, на заседании Городского Собрания.

Позже особо внимательные горожане отметили, что телевизионные новости сообщают исключающие друг друга подробности из жизни и других видных городских деятелей. Министра дорог, например, именовали одновременно присутствующим в двух различных районах губернии, разнесенных более чем на полтысячи километров, в одном из которых он разрезал ленточку, открывающую въезд на новый понтонный мост, сооруженный военными, а в другом взглядом профессионала оценивал разницу дорожных покрытий на границе нашей губернии с соседней.

Вскоре и многие обыватели столкнулись с этим не вполне понятным явлением лично, нос к носу и с глазу на глаз. Клерк Алексей Сидорович Половинкин, например, придя на службу в один из городских комитетов, увидел, что его место занято каким-то не очень приятным мужчиной, одетым в его парадный костюм. Приглядевшись, возмущенный Иван Сидорович уловил в чертах нахала некоторое сходство со своими собственными. Этот факт не понравился уважаемому служащему еще более, и он обратился к узурпатору с закономерными вопросами, завершив их череду заверением, что тотчас же обратится, куда следует.

Припертый к стенке нахал не испугался, отвратительно захихикал, приподнялся над служебным креслом, и растаял в воздухе, прихватив с собой и дорогой костюм, который с того дня из гардероба уважаемого гражданина исчез. Поскольку Алексей Сидорович был примерным работником и имел обыкновение приходить на службу раньше всех, свидетелей этого инцидента не оказалось, и начальство достойному работнику не поверило. Рассудительная же милиция, куда законопослушный горожанин обратился с заявлением о пропаже костюма, дела не завела, а велела вспомнить, куда гражданин Половинкин ходил накануне досадного происшествия. Потому что ведь наверняка ходил, и даже очень ходил, иначе бы наутро растворяющихся в воздухе мужиков не увидел, так что пускай ищет свое старье в том притоне, где сам же его по пьянке и оставил. Однако впоследствии и сотрудники других уважаемых учреждений стали утверждать, что с ними тоже произошли аналогичные случаи, в результате чего по городу покатились неторопливые волны слухов.

Странные и тревожные события обступали Город, подкрадывались к нему и с дальних пределов губернии, из многочисленных Козлоковок и Кузябаевок. С восточных окраин начали поступать сообщения, что тамошние сайгаководы видели странных животных, отдаленно напоминающих сайгаков, но с торсами и лицами хрупких юношей. Черты лиц, а может быть, и морд, неведомых существ были, что вполне понятно, монголоидными, а сами существа - узкоглазыми и раскосыми, скуластыми, но бледными, незагорелыми, что вызывало естественное недоумение местных жителей, чернеющих уже к началу мая. Поскольку ни один из тружеников степей, лицезревших нетипичных кентавров, не был обременен ни фотоаппаратом, ни сотовым телефоном, запечатлеть неправдоподобных животных не удалось.

А на севере губернии в недавно зазеленевших лесах местные жители, отправившиеся за березовым соком, обнаруживали огромные поганки и мухоморы высотой с куст волчьей ягоды или боярышника, а некоторые даже с небольшое дерево. Фотоаппаратов с телефонами и здесь под руками ни у кого не оказалось, но нашлись трудолюбивые энтузиасты и умельцы, спилившие чудовищные грибы, притащившие их в собственные дворы и даже ухитрившиеся засушить растительных гигантов.

Заинтригованные городские ботаники, прослышавшие про чудеса родной природы и не поленившиеся посетить грибные места, в лесах, как и полагается в мае, обнаружили лишь не поражающие своими размерами сморчки и строчки, но предъявленные им сухие мухоморы, размерами превышающие грибки на городских детских площадках, на глаз сочли неподдельными. Однако везти их в Город на квалифицированную экспертизу решительно отказались по причине их огромных размеров и неподъемной тяжести, хотя кое-кто из перспективных ученых уже начал задумываться о написании диссертаций, позволяющих методом скрещивания решить важнейшую народнохозяйственную задачу, каковой, без сомнения, является выращивание чрезвычайно крупных грибов.

По поводу же происхождения грибных мутантов все единодушно сошлись во мнении, что скоро на губернских землях и не такое вырастет, ведь предупреждали же умные люди, что нельзя идти на поводу у наглых англичан, которые, стараясь избавиться от своего ядерного дерьма, выискали дураков, которые согласились за копейки организовать в собственном доме радиоактивную помойку. Но жадность, как известно, фраера погубит, и не за горами то время, когда и у самих губернских жителей появятся рога и копыта. Но и пастырям мутировавшего стада не поздоровится, отольются кошке мышкины слезки, и они тоже станут рогатыми и хвостатыми, да поздно пить боржом, когда почки отказали

Все эти псевдофакты, отправившись в уже почти переполненную копилку губернских домыслов и слухов, взбудоражили и обнадежили местного обывателя. Поэтому, когда на Город напали монстры, взлетела ракета, и ушли на запад танки, народ уже был подготовлен, уже давно чего-то ждал и был готов к новым неожиданностям и поворотам городской истории.

 

Глава вторая,

живописующая новые напасти, которым подверглись

губернские мужчины

 

После непродолжительного затишья в городе снова начались неожиданные и даже непристойные события, и напастям, разумеется, опять подверглись мужчины. Казусов, достойных подробнейшего описания, в те майские дни произошло немало, но мы ограничимся рассказом лишь об одном из них, ставшем широко известным благодаря поистине народной славе той персоны, с которой он произошел, а о прочих, чтобы не утомлять читателя, лишь упомянем.

Костя Дубов был мачо и городской секс-знаменитостью, и непростой этот статус старательно поддерживал уже около двух десятков лет. Костины стильные прически, необыкновенные головные уборы и сногсшибательные рубашки давно стали городским мифом, а его шикарный автомобиль знали все местные хорошенькие. Источники Костиного благосостояния были тщательно замаскированы, однако денежки у него водились, причем немалые. Честолюбивый повеса был давно женат, хотя чужие женщины, причем очень молоденькие и очень красивые, продолжали оставаться конечной целью всех его многочисленных усилий. Госпожа Дубова на шалости мужа давно уже закрыла глаза, справедливо полагая, что если она всерьез будет обеспокоена приватными занятиями своей озабоченной половины, то очень скоро окажется в психушке, черного же кобеля не отмоешь даже до коричневого.

Но в мире нашем, печальном и бренном, увы, нет ничего вечного, и с годами мужская сила городской достопримечательности, которую в молодости он растрачивал бездумно и небрежно, начала заметно убывать. Но сметливых девиц было не провести, кепочек, маечек, потрепываний и пощипываний для сохранения репутации было недостаточно, поддержание мифа требовало иных усилий. И злые женские языки уже давно поговаривали, что то самое, отличающее настоящего самца от тщеславного очковтирателя, у Кости уже давно пошло на убыль, и все его ночные появления, многочисленные публичные волокитства и ухаживания – лишь жалкие потуги скрыть этот прискорбный и для менее известного мужчины факт.

Тем теплым майским вечером, который стал роковым для его мужественности, Костя почувствовал уже давненько не посещавшее его вполне конкретное намерение, и отправился кататься по городу, высматривая девиц. Наконец извилистая траектория фаллического поиска вывела Костин автомобиль на Большую Собачью, где ночами поджидали мужчин девицы, ни при каких обстоятельствах не практикующие бесплатной любви.

Сам Костя за женские объятия принципиально не платил, полагая, что перекочевавшие из его кошелька в женские сумочки или лифчики купюры станут концом его мужской карьеры, но иногда любопытничал, приезжал сюда и разглядывал жриц любви из окна авто. Внезапно его взгляд приметил совсем юную девочку, стоявшую у стены университетского корпуса, нежную, свежую, чистенькую, скромную, просто цветочек, розанчик, бутончик, помпончик. Знаток и ценитель юных дев притормозил, рассматривая малышку.

"Боже, какое чудо, мне сказочно повезло, эта точно в первый раз", - подумал Костя, наплевав на принципы, вышел из машины и, поигрывая ключами, пошел к девушке. Она стояла, прижавшись к стене и отводя глаза от подходящего к ней мужчины.

- Покатаемся?

Девочка кивнула, покорно пошла к машине. А Костино сердце при виде ее угловатой фигуры и неровной походки остро кольнуло восхищением и вожделением.

- Ко мне?

- Как хотите.

Ее покорность подстегивала, побуждала торопиться и Костя мгновенно доехал до вокзала, развернулся, и помчался в квартиру, которую несколько лет назад купил для подобных встреч. В подъезде он пропустил местную Лолиту вперед, рассматривая тонкие ноги, трогательные лопатки, открытую короткими волосами длинную шею. В квартире же церемониться не стал, решилась, значит, решилась, и коротко предложил:

- Пойдешь в ванную?

Молчаливая крошка отрицательно покачала головой и села на роскошный диван, а Костя опустился рядом и, давая желанию вырасти, закурил.

- Тебя как зовут?

- Лиля.

Малышка сидела молча, напряженно ждала. Покуривая, мачо привычным жестом небрежно откинул легкую юбочку, увидел между слегка раздвинутыми ножками чуть выпуклый, прикрытый трикотажными беленькими трусиками цветок девственности и затрепетал. Подумал: "Давно не видел такого белья. Придется ее кое-чему поучить". Потушил сигарету и, чувствуя полузабытое волнение, подрагивающими руками расстегнул пуговки на лифе замершей скромницы. А когда поднял глаза на лицо девочки, оцепенел и потерял дар речи.

Рот предполагаемой девственницы кривился в нехорошей усмешке, ноздри похотливо подергивались, из прозрачных белесых глаз лилась такая неподобающая юному созданию гнусь, которую Костя не встречал ни у одной нимфоманки со стажем. Подобный, переполненный похотью, женский взгляд приличествовал разве что Мессалине или Лукреции, но Костя не успел вспомнить этих выдающихся имен, потому что девочка жадно впилась бледными губами в его рот и заработала языком так, что каждая клеточка Костиного тела почувствовала эти движения.

Волк поменялся ролями с агнцем, испытывая непривычный страх и ощущение зыбкости собственного существования. В этом зыбком перевернутом мире Костя терял свою исключительность и неповторимость, множился, обретая сразу несколько тел и ощущая себя одновременно усталым солдатом, входящим в склонившуюся над корытом прачку, издыхающим жеребцом, загнанным визжащей, словно валькирия, всадницей, и несчастным угрем, засосанным из реки наслаждения мощным чавкающим насосом. Он больше не чувствовал себя единственным в мире Константином Дубовым, а превращался в целую рощу алмазных дубов, Гериных фаллических деревьев, мгновенно вырастающих из земного лона, твердеющих, крепчающих, приносящих невыносимую боль и доставляющих беспредельное наслаждение. И сам же вился между воспрявших деревьев вопящим непристойности вакхическим хороводом, резвился на росистом греческом лугу веселым стадом мускулистых фавнов, не упускающих своим похотливым вниманием все, что способно передвигаться.

А затем, потеряв листья, ветви, кору, а заодно и собственную кожу, обнажился до глубин израненной плоти, воссоединился сам с собой, воспрянул, восстал, воскрес, вновь стал единственным и неповторимым, воплощаясь в огромный космический корень мужественности, вселенскую мандрагору; обращаясь Приапом, человеком-членом, фаллосом-рекордсменом, лучшими мировыми чреслами; становясь зевсовой олимпийской молнией, половым орудием невиданной мощи, угрожающей боеголовкой, нависшей над всем отличным от него миром.

- Я схожу с ума, - мелькнуло у него в голове и погасло, потушенное очередным извержением самого высокого во Вселенной вулкана.

Время остановилось, поддерживая обеспеченное именем жертвы постоянство, зависло, показывая, как бесконечна секунда, обнажило беспредельность опустошения и бессилия. Истекающий, изливающийся и многократно заканчивающий свое существование Костя уже устал, как Сизиф за тысячелетия подземной каторги, как все вместе взятые египетские рабы, построившие треклятые пирамиды, а неистовая девка все не отпускала его.

Бедняга без сил лежал на спине, покорно познавая муки женщин, насилуемых изголодавшимися кочевниками, и смотрел в склонившееся над ним искаженное желанием лицо. Мироздание раскачивалось вместе с этим лицом, грозя обрушиться и раздавить, умертвить попавшего в бесконечную вагинальную ловушку, в женскую Черную дыру, и неумолимая смерть приближалась, становясь почти желанной.

Но внезапно картина перед его глазами начала стремительно меняться. Губы его мучительницы стали кроваво-красными, веки потяжелели, почернели, волосы потемнели, удлинились и змеились теперь тугими длинными прядями, нос заострился, еще недавно круглые щеки запали, а мелкие ровные зубки удлинились, выделясь влажными клыками. И с удивлением Костя заметил, что изможденное, порочное лицо, требующее подобного же, исхудавшего, истончившегося от излишеств тела, разительно не гармонировало с фигурой преобразившейся женщины.

Словно переспевшие груши, налились и отвисли ее груди; раздались и потяжелели чрезмерные, розовые, будто на картинах Кустодиева, бедра; округлились и пополнели до этого худенькие плечи; до рубенсовских размеров увеличилась помягчавшая чаша живота. Теперь это были части немолодого, женского, изрядно пожившего и усердно любившего, многократно рожавшего, но все еще цветущего тела, тела, от которого он отказался бы даже в тюрьме или на необитаемом острове.

Стеная, плененный страдалец наблюдал, как в довершении ко всему коротко стриженные полудетские ноготки отросли, покрылись пурпурным лаком, загнулись, как у гарпии, а затем впились в его бедную грудь, стали раздирать ее, разбрызгивая пурпурную же кровь по белой простыне, обещающей в скором времени превратиться в саван, норовя добраться до уставшего, замирающего и отчаявшегося сердца.

Глядя в затуманенные сучьи бельма, Костя постиг метаморфозу общеизвестного слова, его превращение в страшное, случайно попавшее в память понятие, излишнюю и ненужную раньше лексему, бессмысленный прежде архаизм, ставший сейчас единственно верным и самым значимым словом на свете:

- Не сука, а суккуб!

И Костя, поняв, кто перед ним, покорно попрощался с жизнью и позволил своему бедному сознанию не поддерживать больше связь с жестоким, распинающим его миром.

Его истерзанное, исцарапанное, искусанное, окровавленное тело нашли через день. Всполошившаяся жена, знавшая о приюте Костиной любви, но за последние годы отвыкшая от продолжительных отлучек мужа, спустя сутки забеспокоилась и подняла тревогу, допросила бдительных старушек-соседок и заставила службу спасения сломать непробиваемую дверь.

Для полноты картины добавим, что примерно в эти же дни суккубы посетили еще несколько десятков мужчин, и все алчущие, вожделеющие, жаждущие, страждущие, ищущие полнейшего, безусловного, абсолютного наслаждения его в полной мере получили.

Но самая леденящая душу история приключилась с менеджером Кузькиным. Тот отправил в деревню любимую жену навестить захворавшую тещу, а сам, наслаждаясь редкой свободой, отправился покататься на прогулочном теплоходе, где и познакомился с пышногрудой яркой блондинкой лет двадцати восьми. Они достигли между собой такого похвального взаимопонимания, что при выходе с теплохода блондинка уже держала его под ручку, тесно прижимаясь к его боку хорошо ощутимой грудью, а он ее – за горячую широкую талию. После же посещения расположенного неподалеку кафе их единение выросло настолько, что Кузькину удалось без особых усилий уговорить воркующую молодую даму отправиться к нему домой, где и продолжить тет-а-тет столь приятно начатый вечер.

Дома блондинка отлучилась в ванную попудрить носик, а Кузькин в предвкушении утех кинулся на широченную кровать, их с женой гордость. Дама задерживалась, и Кузькин с напряжением прислушивался. Вот, наконец, в ванной хлопнула дверь, но вместо быстрого бега мокрых женских ножек в коридоре послышалось очень медленное шарканье. Недоумевая, Кузькин привстал, а когда в дверях спальни показалась гостья, подпрыгнул на своем великолепном ложе.

Вместо сияющей после душа обнаженной пятипудовой красотки на пороге, покачиваясь, стояла разваливающаяся старушенция, правда, тоже голая. При виде прозрачных беленьких волосиков, позволяющих рассмотреть во всех подробностях розоватый, в старческих пятнах, череп, синеватых иссохших ножонок, желтеньких ручек, более всего напоминающих куриные лапки, почти полностью облысевшего лобка, длинноватых пустых грудок, которые любой мог бы с легкостью скатать в небольшие рулончики, если бы, конечно, захотел этим заняться, и соответствующего всем этим прелестям дряхлого личика, Кузькину захотелось завыть и умереть.

Но он не успел этого сделать, потому что старушня опередила его. С огромным трудом она доковыляла до постели, с которой едва успел соскочить очумевший Кузькин, с облегчением шмякнулась на нее, раскинув ручки и ножки и широко открыв беззубый ротик, и задергалась в крупных конвульсиях. И пока Кузькин решал, бежать ему или кричать, благополучно преставилась.

Кузькин кинулся в ванную, все еще лелея надежду, что произошла какая-то путаница, и его новая знакомая продолжает принимать душ, а старуха забрела в квартиру случайно, из подъезда. Но ванная была пуста и полна прекрасными запахами женщины, готовящейся к ночи любви. Все еще надеясь, что это розыгрыш, Кузькин вернулся в спальню, насколько смог, рассмотрел старуху, даже осмелился приподнять сморщенную лапку – та, не задержавшись, упала. Старуха была абсолютно, безнадежно мертва.

- Это как же она ухитрилась так накраситься, - с недоумением подумал Кузькин. – Вот это пудрят бабы нам мозги.

С ужасом представил себе бедолага, что скажет ему жена, когда увидит на своей постели сине-желтую мумию, как будет хохотать весь Город, рассказывая друг другу, какую красотку он привел домой для того, чтобы скрасить одиночество, и понял, что выходов всего два. Первый – закатать труп в ковер, положить в багажник автомобиля и вывезти куда-нибудь на свалку. Вряд ли старуху будут искать, кому она нужна такая дряхлая, родственники только спасибо скажут. Второй выход - вынести в сумке, предварительно расчленив. Тут и тары-то большой не понадобится, вон она какая мелкая.

Менеджер вышел на балкон и с тоской увидел, как кипит и бурлит дворовая ночная жизнь.

- Эти до утра не разойдутся, - обреченно подумал Кузькин. – Надо расчленять. Скажу всем, что везу продукты в деревню.

Он вернулся в комнату, посмотрел на свою будущую ношу, представил, как будет перепиливать эти синенькие ножки, перерубать немощное тельце, как будет складывать все это добро в сумки. После чего на мужскую репутацию наплевал, пренебрег семейным счастьем и сдался милиции. На удивление быстро приехавшая милиция выслушала рассказ Кузькина, вдоволь нахохоталась, составила протокол, но труп не тронула, велела вызывать скорую помощь.

И пока Кузькин ждал, когда та приедет, когда наржутся врач и санитары, пока выпьют по рюмке с устатку и от избытка чувств, окончательно рассвело, и во дворе опять появились все те же собачники, соседки, да в придачу еще, и торговки молоком. Так что вся общественность с интересом, удовольствием и в мельчайших подробностях смогла лицезреть, кого выносят на носилках из квартиры бедной Клавы, и насладиться комментариями пьяных санитаров. А некоторых при знакомстве с этой историей даже осенила приятная мысль, что теперь-то они точно знают, в чью голову угодит брошенная с космической станции банка из-под пива, так что все остальные могут не беспокоиться.

Скрыть посещение суккуба не удалось ни одному из мужчин, поскольку полученные ими свидания столь плачевно сказались на здоровье несчастных, что все они, включая беднягу Кузькина, были вынуждены прибегнуть к экстренной медицинской помощи. А многие горожанки после этих прискорбных случаев сто раз пожалели о том, что так беспощадно изгнали милых и ласковых, безопасных для мужского здоровья левобережных блондинок, поминали их добрым словом, дивясь тому, какими все-таки разными могут быть ищущие любви женщины, и в очередной раз уверясь в том, насколько полезной в любом деле является разумная мера.

 

Глава третья,

перечисляющая случившиеся в Городе странные,

очень странные и слишком странные события

 

Чья-то неведомая, но сильная рука, забавляясь, снова поймала Город в волшебный силок и теперь умело затягивала петлю общественного удивления, недоумения и растерянности. И все еще дремлющий, недавно блаженствующий город затрепетал, проснулся и начал озираться, пытаясь найти автора хулиганств и проказ. Сеть чудес и чар накрыла город, заставляя брошенных на произвол судеб городских жителей выпутываться из ее забавных, а иногда и опасных ячеек, кто как может, и сейчас мы об этом расскажем.

На сей раз таинственные силы посягнули на самое привычное, понятное и необходимое, заставив удивляться сотворенному самим человеком, причем не тому, что по замыслу своему изначально было призвано шокировать и смущать, а тому, что по природе своей предназначено было успокаивать и умиротворять, давать насыщение, превосходное расположение души и тела и так необходимые любому живущему покой и негу. И обескураженные горожане теперь широко раскрыли удивленные рты не перед воплощениями творческого разума, не перед творениями человеческого духа, не перед произведениями высоких технологий, а при вкушении хлеба насущного, пищи, еды, кушаний, блюд, лакомств и иже с ними.

И в одно прекрасное воскресное утро многие жители, собиравшиеся позавтракать этими полезными и приятными на вкус продуктами, вскипятили в самых разнообразных по виду и фасону сосудах воду, распаковали разноцветные и разнокалиберные пачки и уже вознамерились кинуть разносортные колбасные изделия в кипяток, как вдруг услышали визги, писки, крики и даже вопли примерно следующего содержания.

- Не ешь меня, положи обратно!

Многие, в тот день так и не позавтракавшие, поначалу сильно испугались, и, так и не удосужившись самостоятельно понять, что происходит, позвали на помощь родственников и соседей. И только сообща смогли уразуметь, разобраться и осознать, что о спасении умоляют именно те, которых только что собирались съесть. Некоторые, неподготовленные и слабые духом, при осознании этого неочевидного факта даже и сознание теряли, кто-то попросту бежал с чистеньких и не очень чистеньких кухонь, кто-то, по недомыслию причиняя себе долговременный вред, начинал звонить в разные серьезные и достойные учреждения.

Но самые смелые, подготовленные регулярным чтением фэнтези, просмотром кинострашилок и собственными ночными кошмарами, оскорбленные недоверием близких и дальних, ухитрялись даже в столь нетривиальных ситуациях головы не потерять. И, стремясь уверить окружающих, в том, что с ними самими все в порядке, приобщали случайных свидетелей к странному событию, для чего прилюдно экспериментировали, беря непокорные сосиски и угрожающе занося их над кипятком, в результате чего добивались повторного крика, вопля, призыва или плача и с удовольствием смотрели, как на этот раз в обморок падают недоверчивые жены, мужья, соседи и сотрудники МЧС.

Когда волна вопящих сосисок пошла на убыль, в дело собственного спасения включились и другие продукты. Инженер Сергей Николаевич, прогуливаясь в свой обеденный перерыв по центральным улицам, задумал съесть пирожок с капустой, купил его, горяченький, ароматный, аппетитный, и уже было отправил в рот, как услышал:

- Не смей, сволочь!

Оскорбившийся Сергей Николаевич оглянулся по сторонам, пытаясь установить источник обидного оклика, но никого и ничего подходящего не обнаружил, снова поднес пирожок ко рту и услышал еще раз прямо у себя под носом:

- Я кому сказал, не ешь меня, а то плохо будет!

До Сергея Николаевича уже дошли к тому времени кое-какие слухи, и он, не желая рисковать, на потраченные деньги наплевал и выбросил дерзкое мучное изделие в подвернувшуюся кстати урну а сам, оглядываясь по сторонам, быстро ретировался восвояси, с ужасом представляя себе, что произошло бы, если бы он все-таки решился съесть громогласную выпечку.

А слесаря Степана уговорила не есть ее селедка. Предвкушающий удовольствие Степа пришел в свою слесарку, принеся с собой бутылку беленькой, ржаную булку и селедку, намереваясь побаловать себя после успешно проведенной операции по прочистке унитаза. Стремясь подчеркнуть значимость произошедшего, слесарь потом особо упирал на то, что только что купленная им рыба была отменная, серебристая, прозрачная от жира, настоящий залом, а не какая-нибудь уцененная сельдь. В руках умелого слесаря водка благополучно открылась, буханка дисциплинированно дала себя нарезать, но когда нож был поднесен к разложенной на газете рыбе, та открыла узкий ротик и смотря Степану прямо в глаза желтыми выпученными глазками, произнесла нежно и жалобно:

- Отпусти меня, Степа, отнеси в реку, а?

Степан говорил потом, что именно тон превосходной закуски смутил его нежное сердце, разжалобил и заставил отложить так долго предвкушаемый ритуал потребления до тех пор, пока он не отнес рыбу к Реке и не выпустил ее, лишь слегка сожалея о содеянном. Вернувшись, Степан помянул потерю лакомой селедочки так славно, что смог вразумительно рассказать о случившемся только спустя несколько дней.

А пенсионерка Виктория Федоровна задумала побаловать себя бараньей котлеткой, которую и приобрела в близлежащем супермаркете в количестве ровно одна штука. Смущенная ценой приобретенного, гурманка приложила все усилия, чтобы оправдать вложенные в алкаемое блюдо средства, и поджарила котлетку на отличном масле и на маленькой чугунной сковородочке, которая, не в пример новомодным легким изделиям, позволяла без особых усилий добиваться чудесной золотистой корочки и не менее чудесного традиционного вкуса. Пожилая дама сервировала стол, с любовью выложила приготовленное на старинную немецкую тарелку, налила себе в хрустальный фужер домашнего винца и с удовольствием ткнула тяжелой мельхиоровой вилкой в скворчащую и истекающую душистым соком благодать. И, уподобясь папе Карло, услышала:

- Ой-ой-ой, как больно!

Виктория Федоровна, справедливо рассудив, что к винцу она еще не приложилась, отнесла случившееся за счет аберрации слуха, естественной для ее возраста, и попытку повторила. После третьей неудавшейся попытки пожилая дама решила, что отправлять в помойное ведро такое недешевое и взывающее к спасению блюдо нерачительно и неэтично, и, не страшась новых расходов, упаковала котлету в пластиковый контейнер, оставшийся после покупки пирожного, а затем направилась в районную санэпидемстанцию, чтобы провести проясняющую суть дела экспертизу.

И только один человек ухитрился отведать вопящей пищи. Бывший инженер, а ныне бомж Григорий Ильич, роясь ранним утром в мусорном баке, нашел большую слегка надкусанную сардельку. Обнюхав ее и найдя вполне пригодной для вкушения, проголодавшийся Григорий Ильич вонзил в нее редкие зубы, а потом, не обращая внимания на призывы к спасению, несущиеся из его собственного рта, спокойно доел найденное, даже и не подумав выплюнуть.

Когда общественный резонанс достиг критического уровня, в расследование гастрономических событий включились специальные службы и организации. Тогда-то специалисты, аналитики и привлеченные эксперты и выяснили, что никаких закономерностей, связей и корреляций между отдельными случаями продуктовых воплей не наблюдается, равно как и не удается обнаружить абсолютно никаких функциональных зависимостей между тирадами, произнесенными взмолившимися съестными припасами, и качеством, весом, маркой, ценой последних, а также личными характеристиками приобретших их персон.

Но мы до сих пор не вполне сдержали своего обещания рассказать читателям о целой сети невероятных событий, а ограничились лишь незначительными кулинарно-гастрономическими фактиками. Но из одних сосисок и сарделек приличная сеть, понятное дело, никак не получится, даже если вплести в нее куриные ножки, котлеты и пирожки, поэтому пора нам уже добавить для надежности в это хитросплетение чего-нибудь более прочного и солидного.

И начнем мы с памятников. Как-то, проснувшись поутру и выйдя на еще влажные улицы, некоторые особо внимательные горожане, работающие или проживающие в центре, заметили, что памятник Великому Вождю, стоящий на Центральной площади, развернут в аккурат на сто восемьдесят градусов и теперь многозначительно указывает на Губернскую Управу, то ли укоряя тех, кто в ней находится, то ли призывая всех прочих жителей к ее немедленному штурму и захвату.

А еще через день заметили и другие скульптурные метаморфозы. Памятник суровому Классику, стоящий в самом истоке Западной улицы, обнаружили в том же самом истоке, но теперь уже сидящим и по детски свесившим ноги с высокого постамента. Это изменение вызвало целую волну однотипных сентенций, и практически все, проходившие мимо Классика горожане, позволяли себе бессмертную шутку, весело произнося:

- Кто ж его посадит, он же памятник!

- Сел и ножки свесил, - радостно отвечали им другие.

Многие горожане, прослышав об этом анекдоте, специально приезжали из отдаленных районов в центр, и толпились около пьедестала, обсуждая неожиданно случившуюся позу и споря о технологиях, позволивших посадить писателя за такие малые сроки. Это же событие инициировало одно небезынтересное открытие, которое посетило вдруг уже известного нам обывателя, тоже забредшего посмотреть на удивительное преображение. Кое-кто наблюдал, как слегка подвыпивший мужчина, по виду обычный работяга, долго всматривался в сидящую на граните персону, а затем закричал с пылом Архимеда:

- Так это же тот самый мужик, который искал свои очки!

А затем сбивчиво стал рассказывать другим зевакам историю про то, как неделю назад ночью познакомился с этим самым мужиком, да что там познакомился – выпивал с ним и беседовал по душам! Непонятный рассказ заставил усомниться окружающих в первоначальной оценке и почти все решили, что работяга не слегка поддал, а нажрался в драбадан. Мужичонка долго не уходил с площадки, подмигивал Классику и, покачиваясь, говорил:

- Он, точно он! Я ведь и в школе проходил, "Как быть?", называется. И ведь не наврал, очки-то и правда сперли.

Изменил позу и монумент Первому Космонавту, открывающий путь на любимую горожанами Набережную. Космический первопроходец поражал всех неправдоподобными размерами головы, такой огромной, что некоторым казалось, будто позабыл он после своего эпохального полета снять шлем, а другим и вовсе приходило на ум, что не космонавт это, а инопланетянин. Выполнен же был Первый шагающим вперед с очевидным намерением отдать рапорт о покорении космоса Партии и Правительству и размахивающим в важнейшем этом марше коротковатыми руками. Причем так, что все спускающиеся из Города к Реке легко могли перепутать заметно выдающийся вперед и находящийся примерно на линии чресел большой палец его правой, скрытой от глаз наблюдателя руки с этими самыми чреслами. И по первому времени обязательно путали и пугались А уж потом хихикали и гадали, какой-такой масон и вредитель ухитрился сделать эдакую пакость и как подобную, позорящую отечество, порнографию могли пропустить местные власти.

Теперь же размеры космической головы не изменились, но стоял Первый в позе мужичка, залихватски пляшущего "Камаринскую", подбоченившегося все такими же коротковатыми руками и выставившего вперед полусогнутую правую ногу.

- Как тут не плясать, - говорили местные знатоки космонавтики. – Американцев-то, спасибо нашим разведчикам, успели всего дня на три обогнать, так что улетел бедняга на только что покрашенной ракете и без половины приборов. Поневоле запляшешь от счастья, когда вернешься.

И уж если заговорили мы о страшилах и не известных науке животных, то расскажем и еще о паре связанных с ними курьезов и встреч. Первое неопознанное существо встретилось команде футбольных фанатов, возвращающихся с привокзального стадиона после победы обожаемого всеми местного клуба. Возбужденная ряженая толпа поздним вечером шла по самой длинной центральной улице и, не найдя сегодня достойного соперника для драки, развлекалась во всю мощь невостребованной молодецкой силы, для чего радостно пугала случайных прохожих, гудела в гуделки, пищала пищалками, грохотала хлопушками, улюлюкала и громко скандировала речевки:

 

Чтобы "Ястреб" обогнать,

Надо в поле раком встать!

 

Двигаясь со вкусом, неторопливо, они прошли уже семь длинных кварталов, когда возле углового казино увидели выруливавшего с перпендикулярной улицы огромного чудовищного зверя. Зверь слегка походил на многоголового рогатого динозавра или дракона с длинным, уходящим в темноту хвостом, и среди болельщиков нашлись внимательные студенты мехмата, успевшие натренированно пересчитать рога и головы и утверждавшие потом, что голов было семь, а рогов – почему-то всего десять, причем каждый рог урода был украшен искрящейся в неоновом свете короной. Морды у чудовища были львиные, тупоносые, гривастые, а вот лапы напоминали медвежьи, цокали по асфальту длиннющими загнутыми когтями.

- Классно прикололись, - одобрили неопознанное чудовище фанаты. – Это кто же, слободские, что ли? Где же они такой костюм взяли?

Но тут чудовище прервало неделикатные смотрины и, оглядев толпу всеми своими многочисленными глазами, издало такой звук, что стройные ряды болельщиков сломались, прогнулись назад. А тварь, привстав на задние лапы и нависая над невысокими двухэтажными домами, зарокотала оглушительным громом, выпустила из всех семи пастей лизнувшие людей языки пламени, выхватило из толпы пятерых ополоумевших от страха несчастных и размахивая ими, как победными флагами, двинулось на замерших в его тени болельщиков.

Тут-то многие и поверили тому, что видели в культовых фильмах про юрский период: оказывается, от динозавра в самом деле можно было спастись. И пока неуклюжий монстр медленно разворачивался, прыткие, поднаторевшие в побоищах и стычках парни и девушки бросились врассыпную и с невероятной скоростью припустили в разные стороны. Животное, верно оценив, что за спортивной молодежью ему не угнаться, еще немного побесчинствовало на перекрестке улиц, сорвало несколько вывесок, сплющило выставленный перед казино призовой автомобиль, зачем-то прихватило с собой светофор и удалилось восвояси.

Благоразумная губернская милиция в игры футбольных болельщиков без нужды старалась не вмешиваться, вот и сейчас особой необходимости не увидела, и когда патрульных атаковали самые смелые из потерпевших, требуя немедленно изловить и обезвредить распоясавшегося слободского гада, решила уединиться в своих машинах и уехала подальше от места массовых беспорядков. Похищенных же бедняг безотказная служба МЧС позже нашла в нескольких кварталах от рокового перекрестка разбросанными в радиусе сотни метров, бесчувственных, помятых, но, как выяснилось впоследствии вполне здоровых, хотя и потерявших всякую охоту ходить на матчи по-прежнему любимой команды.

Второй же зверь явился человеку совершенно непьющему и вызывающему у губернского народа доверие, несмотря на то, что был тот газетчиком. В отличие от множества своих собратьев был журналист Белов человеком вполне образованным, достаточно порядочным и, не смотря на возраст и специфику своей профессии, продолжавшим интересоваться жизнью во всех ее проявлениях.

Как-то вечером деятельный Белов решил полюбоваться предзакатным Городом во всей его красе и поднялся с кинокамерой на смотровую площадку на Ястребиной горе. Город, спокойный, прекрасный, залитый уходящим пурпурным солнцем, уже готовился ко сну на своей холмистой постели, и Белов, ставший к старости сентиментальным, не смог сдержать слез. Через эти-то меняющие мир слезы и увидел Белов, как легкие, раскиданные над Городом облака собираются в центре, образуя сложную структуру и складываясь в странную фигуру. И пространство изменилось, заколебалось, как воздух над пламенем костра, искривилось, свернулось, сломалось, превратилось в прозрачный лабиринт с многочисленными углами и поворотами. И Белов явственно рассмотрел, как над Городом повисло огромное существо, странное и загадочное, с каждой секундой становящееся все более плотным и тяжелым.

Это было животное, похожее на коня с львиной мордой, острыми угрожающими миру клыками и развивающимися шипящими змеями вместо хвоста. И всадник на коне присутствовал, но прозрачный, не вполне материализовавшийся и почти безвидный, вооруженный едва заметным длинным копьем. Но рациональный Белов, вместо того, чтобы снять редкое явление природы на кинокамеру, почему-то испугался до зубовного скрежета, задрожал и упал ниц, по-детски прикрыв седую голову руками. А когда устыдился своей ничем не обоснованной трусости и поднял голову, намереваясь все-таки исправить ошибку и увековечить облачную структуру на пленке, чудовище уже рассеялось, небо стало абсолютно чистым, и лишь солнце по-прежнему падало за горизонт.

Кляня себя за глупость, Белов позвонил своему другу философу Петрову и рассказал об оптической аберрации. Выслушав подробное описание странного феномена, добрейший Петров ответил непонятно:

- Облако, говоришь? Кто наблюдает ветер, тому не сеять; и кто смотрит на облака, тому не жать.

А затем задал несколько вопросов, и, не удержавшись, съехидничал:

- А небо в свиток при этом не сворачивалось?

И объяснил старому атеисту, что описание увиденного им явления слово в слово повторяет портрет одного из апокалиптических зверей, показавшегося Святому Иоанну на Патмосе почти два тысячелетия назад. Чем и побудил приятеля в скором времени впервые в жизни взять в руки ту книгу, которой тот всегда чурался и которую считал подходящим чтением исключительно для необразованных невежд и сумасшедших мракобесов.

- А кто-нибудь еще все это видел? – спросил пытливый философ.

- Не знаю, но на площадке я был один.

Тогда друг с несвойственным ему сарказмом и даже с некоторой завистью добавил, что на сей раз эсхатологический зверь продемонстрировал странную неразборчивость, а может быть, и всеядность, потому что предстал перед тем, кто ничем, ни хорошим, ни плохим, подобного не заслужил.

Нам же остается только добавить, что власть предержащие и на эти события никоим образом не отреагировали, надеясь, по-видимому, что рассосется само. А послушная пресса, так и не дождавшись высочайших указаний, лишь предупредила всех заинтересованных, чтобы временно воздержались от потребления опасных пирожков и сосисок, на что заинтересованные и ухом не повели, продолжая с удовольствием потреблять, все, что потребляли до этого. И лишь в одном глянцевом дамском журнале появилась зелененькая статейка о несомненной пользе вегетарианства, которое не способно огорошить и озадачить своих приверженцев разными вредными для пищеварения инцидентами, поскольку хорошо известно, что растения, в отличие от животных, не общаются даже друг с другом, а уж тем паче, с теми, кто собирается их вкусить.

 

Глава четвертая,

содержащая полный реестр

рукотворных и нерукотворных национальных чудес

 

Настала пора рассказать и об одной местной достопримечательности. Говорят, что именно в светлую голову почитаемого всеми Губернского Градоначальника пришел проект создания горнего национально-интернационального рая в отдельно взятой губернии, демонстрирующего единство устремлений обывателей, а заодно и разнообразящий уже порядком наскучивший и потрепанный ландшафт.

Назвать местный Эдем решили Национальной деревней, а расположить, как и полагается раю, как можно выше, на вершине Ястребиной горы, откуда хорошо видно вcю нашу грешную губернскую землю. Городская Управа выделила детям разных народов участки земли и позволила построить кто что захочет, но только очень быстро. Стараясь не отстать друг от друга в демонстрации национальных чудес, народы постарались удивить любимого, оказавшего им доверие Градоначальника разнообразной этнической экзотикой: поместьями, хоромами, башнями, замками и даже пагодами. В результате деревня получилась по виду вполне интернациональной и не по-деревенски искусственной, пугая обывателя огромными пластмассовыми подсолнухами и аистами из папье-маше.

Первым с национальными напастями столкнулся озеленитель Лисичкин. Ранним утром он дисциплинированно подстригал газон в парке на Ястребиной горе, как вдруг обнаружил яркий желтый мяч.

Подумав, что игрушку забыл накануне кто-то из гулявших здесь детей, он хотел поднять находку и уже наклонился к ней, но шар внезапно покатился прочь, что-то лопоча. Решив, что игрушка электронная, а значит, ценная, Лисичкин побежал за ней, и вскоре догнал, поднял с земли. И увидел, что конструктор дорогого мяча предусмотрел у мячика веселый рот, приплюснутый нос, темные глазки и пунцовые щечки.

- Я Колобок, Колобок, - хвастливо сказала игрушка озеленителю, - от зайца ушел, от волка ушел, от медведя ушел, и от тебя, Лисичкин, уйду.

И пока работник парка раздумывал, кто поместил в электронную память его собственную фамилию, модерновый мяч выпрыгнул из его ладоней и так резво припустился под горку, что только его и видели.

За следующую неделю служители парка, владельцы уже построенных подворий и просто зеваки стали свидетелями и других странных событий. Видели здесь низкорослых плешивых мужичков, узкоглазых и смуглых, одетых в потрепанные полосатые халаты и поношенные чувяки, разъезжающих по парку на серых ишачках и гортанно горланящих непонятные восточные песни. Поначалу их приняли за бедных представителей многочисленных национальных меньшинств, но когда лидеры заподозренных общин категорически опровергли их членство, а сами плешивые обнаружили способность растворяться в воздухе вместе с послушными ишачками, решили, что все не так просто.

Бродили по аллеям, особенно вечерами и другие мужики, но эти - огромные, плечистые, с волосатыми мускулистыми торсами, с длинными хищными руками, глумливыми жестокими лицами и острыми, приподнятыми вверх настороженными ушами. Эти взяли моду подкрадываться к светящимся окнам домов и леденящими душу завываниями, а то и отвратительными гримасами пугать мирно ужинавших хозяев.

Когда перепуганные домовладельцы покидали свои места, южные хулиганы вламывались в жилища, подбегали к столам и запускали когтистые грязные лапы в блюда с варениками или пиалы с дымящимся пловом, сжирали все подчистую, запивали тем, что случилось на столах, и скрывались в темных зарослях. Отпор поганцам смогли дать только смелые грузины, которые и опознали в уродах известных на их любимой далекой родине дэвов.

А в среднеазиатских поместьях страдали от своих собственных неприятностей. Когда здесь открывали бутылки любого калибра, из них не лилось то, что заранее предполагалось, зато с шипением выходили клубы дыма и появлялись туманные полуголые создания, которые своевольно нарушали сказочную традицию, и вместо того, чтобы предложить освободившим их людям исполнение любых трех желаний, начинали оглушительно орать на тех, кто потревожил их многовековое безделье, сопровождая средневосточные проклятия отборным русским матом, а затем исчезали, испаряясь сквозь открытые по случаю жары окна и двери.

Злобных жителей бутылок попытались провести, покупая с восточной хитростью исключительно разливные напитки, причем в магазины ходили с бидонами, кастрюлями и чайниками. Но находчивые джины, подтверждая превосходную репутацию арабских математиков, отлично разбирались в топологической эквивалентности и обмануть себя не дали, воздвигаясь из-под снятых с кастрюль крышек и просачиваясь сквозь носики трехлитровых чайников.

Сотрудники же немецкого дома стали свидетелями и вовсе неприличной сцены. Как-то раз утром они пришли на работу и застали в доме непонятно как проникшую туда парочку. На диване в гостиной развалился небритый волосатый мужлан, одетый в кружевной женский чепец и старинную полотняную ночную рубашку, нагло позаимствованные из любовно сделанной витрины с рукодельем. Рядом полулежа примостилась полуодетая старлетка в модном корсетике, пышной юбчонке и нелепой красной шляпке.

Девица низко склонилась к похитителю женского белья, что-то нежно шепча ему в огромное волосатое ухо, по-видимому, очень непристойное, потому что мужик выкатывал глаза и непотребно щерился. В своих намерениях понравиться девица зашла так далеко, что даже принесла в постель извращенцу завтрак, состоящий из румяных пирожков и еще чего-то в красивом стилизованном горшочке.

А самое печальное событие произошло на украинском дворе. Там на свежем воздухе за отменно накрытым столом отмечали день рождения губернского Министра по делам национальностей, который чрезвычайно гордился своими украинскими корнями, а родом был из почтенной и прекрасной Полтавы. В самый разгар торжества, когда над чистенькой беленой хаткой уже висела смеющаяся круглолицая луна, а звезды весело подмигивали сияющей красавице, застолье было потревожено неприятными звуками.

Внезапно завыли осатаневшие собаки, и не успел суеверный именинник перекреститься, как стол задрожал от тяжелых шагов, вбиваемых в землю с такой силой, будто кто-то заколачивал огромные сваи. Шаги приближались, заставив присутствующих напряженно замолчать в глупой надежде скрыть свое присутствие, а через несколько секунд через нарядную калитку на подворье вошла небольшая процессия.

Приземистое косолапое существо, все в комьях черной жирной земли, неустойчиво переминалось на кряжистых, узловатых, словно корни векового дуба ногах, поминутно оступаясь и покачиваясь, и протягивало к собравшимся жилистые перепачканные руки. И хозяева с ужасом рассмотрели, что лицо у него железное, а длинные набухшие веки спадают до корявых пальцев огромных босых ног.

Вели слепого уродца маленькие, отвратительные на вид люди с искаженными злобой лицами, оборванные и грязные. Над вошедшим, словно воздушный шарик над Винни-Пухом, покачивался огромный глазастый пузырь, но в тот момент никому в голову не пришло подобное сравнение, потому ужасающая сфера щетинилась тысячью протянутых клешней и скорпионьих жал и испускала физически ощущаемое гнусное излучение. И многие, слабые духом, закрыли глаза, чтобы не видеть поганого зрелища.

А приземистый слепой прогудел глухим, словно доносящимся из-под земли голосом:

- Подымите мне веки, не вижу!

И тут же отвратительные карлики, хихикая и потирая грязные ручонки, сообща подняли безобразные веки, освобождая страшный взгляд.

- Вот он! – указал железным пальцем страшила, уличая в чем-то лишившегося языка министра

Выходец из Полтавы поперхнулся куском непрожеванной осетрины и рухнул назад, опрокинув стул и громко ударившись головой о кусочек родной земли, как на грех замощенный третьего дня отборными булыжниками. Все остальные приготовились к неминуемой смерти, но кряжистое чудовище уронило веки, медленно развернулось и, ведомое своими уродливыми подхалимами, гулко удалилось в неизвестном направлении.

Но самые большие безобразия творились в окрестностях греческой усадьбы. Там слонялись какие-то ходячие полуметровые пальцы с человеческими лицами, которых запросто можно было перепутать с другими, менее пристойными органами; бродили огромные одноглазые мужики, так и норовящие схватить и отправить в рот любого зазевавшегося прохожего; шмыгали устрашающего вида зубастые распатланные тетки с темными неопрятными крыльями от одного взгляда на которых могла хватить кондрашка; бегали с громким ржанием вечно голодные жеребцы с мужскими торсами; ползали змеящиеся гады с женскими головами; ковыляли странные существа с женскими телами, ослиными ногами и коровьими рылами, не стесняющиеся, несмотря на свои жуткие образины, приставать к любому созданию мужского пола; гонялись огроменные трехглавые собачары – и все на редкость агрессивные, голодные и ненасытные во всех возможных смыслах.

А уж летал и вообще невесть кто! И птицы с металлическими крыльями и опять же женскими лицами, и веселые крылатые младенцы, и парни в машущих крылышками сандалиях, и кони, издали похожие на ногастых орлов, и вполне приличные с виду женщины, только в каких-то хламидах и очень маленькие.

И назойливых тварей били метлами, вениками и лопатами, поливали из шлангов, окатывали из ведер, крынок и кувшинов, кидали в них чем не попадя. Но нелюди не боялись, лишь встряхивались, шипели и клекотали, рычали, отбегали и отлетали на безопасное расстояние и продолжали крутиться поблизости, чего-то выжидая и кого-то подстерегая. Тогда самые мудрые, слушавшие в детстве своих бабушек, развесили над дверными косяками пучки аира и чернобыльника, которые должны были пугать и отгонять нечисть хотя бы до тех пор, пока делом наконец-то не займутся кинувшие своих многонациональных детей на произвол власти.

Именно греческие бесчинства и оргии переполнили чашу терпения служителей парка и они добились таки того, чтобы на борьбу с национальными страшилищами вызвали специальные отряды милиции и армейские подразделения. Но пока договаривались и вводили войска, чудеса пошли на убыль, а затем и вовсе исчезли.

И напрасно курсантики обшаривали кусты, в надежде найти там хоть какую-нибудь греческую красотку, напрасно зеваки пялили глаза в небо, тщетно стараясь на халяву увидеть гарпию или Пегаса, напрасно экстремалы ночами поджидали Вия и Кербера, норовя проверить свои силы, а заодно и нервы, напрасно старушки подслеповато разглядывали траву у себя под ногами, пытаясь разглядеть добрых гномов – аир и чернобыльник оказали ожидаемое действие. И этих, и всех остальных след простыл.

 

Глава пятая,

докладывающая о весьма серьезных событиях

 

Ракета взлетела на рассвете, но по летнему времени народу на улицах было уже изрядно, и нашлись многочисленные свидетели этого памятного зрелища. Выпотрошенная, лишенная своих электронных внутренностей, она стояла на углу, возле ограды бывшего военного училища, но вид все равно имела угрожающий и направленный. И вот теперь, вырывая из асфальта тяжелый цементный постамент, засыпая все вокруг песком и комьями земли, она, как брошенная кем-то гигантская морковка, круто взмыла вверх, потом скривила непонятно кем заданную траекторию и исчезла в розовом утреннем небе.

А чуть позже стало известно, что ушли и танки. Давно уже стояли они в парке на Ястребиной горе на вечном, как казалось, приколе, вперемешку с гаубицами, катюшами, ракетными установками и прочими военными антилопами-гну, безучастные к лениво рассматривающим их посетителям. Но внезапно, подчиняясь слышному только им приказу, все это разношерстное механическое стадо вяло сползло с постаментов, выстроилось в правильную колонну и направилось вон, сначала из опостылевшего парка, а затем и из призревшего, но порядком надоевшего Города.

Грохоча и бряцая, драндулеты, под проклятия автомобилистов, вырулили на объездную дорогу и направились к тракту, ведущему на запад, туда, куда они всегда стремились и где уже однажды побывали, возвратившись домой, кто с победой, а кто просто с пламенной благодарностью дружественных социалистических народов. Самостоятельная и целеустремленная кавалькада на призывы наконец-то всполошившейся милиции и приказы военных патрулей никак не реагировала, продолжая с приличной скоростью удаляться от Города в неизвестном направлении, словно недовольная федорина посуда в поучительной, но грустной сказке.

И тут же под оглушительный «Полет валькирий» взлетели соскучившиеся по небу самолеты, которые несколько лет бездельничали в знаменитом на всю страну летном городке на окраине Слободы. Незаправленные, отвыкшие летать, они, не забыв прежних уроков, сумели выстроиться длинным журавлиным клином и со сверхзвуковой скоростью, кувыркаясь от счастья, сияя в утреннем солнце, направились в сторону оцепеневшей Прибалтики, которая все время чего-то такого ждала и вот, наконец, накликала на свою голову.

Но, верные интересам родины, уже почти достигнув своевольных маленьких стран, истребители сделали крутой вираж и полетели назад, миновали любимый Город и продолжали следовать за вожаком куда-то в сторону Дальнего Востока, заставив испугаться теперь Китай, Японию, Америку, а на всякий случай, и Канаду.

За всеми этими коллизиями, оказиями и баталиями не сразу и заметили, как расцвела Главная площадь, зазеленела ярким сочным лугом, запестрела маками, васильками и ромашками. Первыми обнаружили это городские собаки, стали носиться по высокой влажной траве, лая и поскуливая от восторга. Потом на луг степенно ступили окрестные кошки, начали обстоятельно обследовать его, утопая в траве и обозначая свой путь высоко поднятыми хвостами. Немногочисленные в эти утренние часы прохожие, собиравшиеся пересечь Площадь и столкнувшиеся с неожиданной преградой, озирались в поисках табличек, запрещающих вытаптывать шикарный газон, поглядывали на окна Губернской Управы, и от греха подальше обходили неожиданно образовавшуюся поляну стороной. Но тут же появились обрадованные дети, беспечно кинулись в траву и стали собирать букеты, плести венки, ловить бабочек и стрекоз. И только через пару часов ничего не понимающие городские озеленители по указанию сверху выставили специально привезенное ограждение, украшенное упреждающими и угрожающими надписями.

А муть из губернского болота тем временем расплескалась по миру, и уже через час Министерство иностранных дел страны, заваленное нотами и заявлениями перепуганных стран, выстроилось во фрунт и, теряя дипломатический тон, обратилось с законными, хотя и резковатыми требованиями к самым высокопоставленным военным чинам. Баллисты сумели рассчитать траекторию взлета ракеты и определили место старта с точностью до полукилометра, силы ПВО почти сразу взяли на прицел бесхозные "сушки" и "тушки", а о танках немедленно сообщили, куда следует, бдительные горожане и селяне, дозвонившиеся аж до Генерального Штаба. И, несмотря на пламенные заверения Начальника губернского гарнизона, что губерния к этому ни сном, ни духом, несмотря на публичное отречение командира размещенного в Слободе авиаполка от любимых самолетиков, те, кому следует, сообща выяснили источник безобразий, заставивших переполошиться добрую половину белого света.

А еще через час сладко чмокающего во сне Губернского Градоначальника осмелились вытащить прямо из-под широкого теплого бока красавицы-жены. Но пока будили министров и глав, пока собирали совещание, в очередной раз убедились в мудрости тех, кто никогда не делает сегодня того, что можно отложить на завтра, ибо весьма вероятно, что завтра ничего делать и не придется. Вот и теперь, ишак сдох, и одна проблема благополучно разрешилась без каких-либо усилий собравшихся, потому что через полчаса стало известно: танки наконец-то вошли в соседнюю губернию и были остановлены там ударными частями Приречного военного округа.

Затем выяснилось, что актуальность потеряла и другая проблема, потому что самолеты все равно уже было не догнать, да и находились они, как доложили Градоначальнику, в непосредственном подчинении Министерства обороны. А раз именно оно прозевало, то пусть с него и спросят, почему не заправленные и не пилотируемые, но все равно опасные истребители и бомбардировщики летят на дружественный и миролюбивый Китай. Губерния же здесь совершенно ни при чем, нечего перекладывать с больной головы на здоровую. С ракетой тоже все было абсолютно ясно: наверняка предприимчивые румынские колхозники уже дружно везли ее на местный пункт приема вторсырья, и помешать им в этом не представлялось никакой возможности. Да и пускай себе везут, должна же быть людям хоть какая-то компенсация за сбежавших коз. Тогда ограничились предупреждением прессе, чтобы много не болтала, и, уставшие, разошлись по домам.

Послушная же, не желающая вредить своей малой родине пресса после получения соответствующих инструкций ограничилась скупым освещением утренних событий. Сограждан кратко и строго оповестили, что проходящие в губернии учения проводились с ведома международных военных союзов и при участии наблюдателей ООН и в очередной раз удостоверили постоянную готовность, боевые навыки, высокий уровень, неубывающую мощь и миролюбие. Так что все в порядке, в ажуре и в шоколаде. А сквалыги и жадины, вопящие о побитых машинах, снесенных заборах и разворошенных огородах, пусть задумаются не о своих копеечных колымагах и несъедобных патиссонах, а об интересах нашей великой родины и будущих поколений. А в губернии все в порядке, все чинно-благородно.

 

Послесловие автора

 

Мы надеемся, что терпеливый и снисходительный наш читатель обнаружит в себе силы пробежать глазами еще парочку страниц. На них мы собираемся сообщить ему о некоторых событиях из жизни Города, которые произошли несколько позднее и посему не были вплетены в канву основного рассказа, но о которых следует поведать, дабы закончить это повествование в соответствие с имеющимися литературными канонами.

Блудные танки, перепугавшие Украину, через день сами вернулись на место. Возвратились на родной аэродром и бойкие самолетики, и теперь находятся под особым надзором, потому что многочисленные комиссии, посетившие губернию, в настоящее время осуществляют многолетнюю научно-исследовательскую программу, которая должна выяснить возможность осуществления непилотируемых полетов истребителей и бомбардировщиков в условиях полного отсутствия горючего. А вот ракеты в Городе до сих пор нет, потому что положительного примера с самолетов и танков самовольница брать не стала, вернуться в Город не пожелала, и следы ее потерялись где-то на полях Трансильвании. Последний примечательный факт подвиг некоторых местных фантастов на написание произведений, ярко живописующих и тех, кто на ней ныне летает, и те места, куда она в своих полетах устремляется.

Журналист Белов больше ничего не пишет, а все время читает, причем одну и ту же старую книгу, и, по-видимому, будет читать ее еще много-много лет, если, конечно, Господь подарит ему необходимое для этого долголетие. Но родную природу Белов любит по-прежнему, и часто выбирается на велосипеде за город, ложится где-нибудь на лугу или в чистом поле, раскинув руки, и рассматривает бездонное небо, в надежде увидеть нечто похожее на то, что так поразило его однажды. Однако надежда эта оказывается тщетной, и по небу над ним проплывают совсем иные животные. Но и за небесными собачками, поросятами, верблюдами, слонами и гусями, белыми и пушистыми, забавными, наблюдать тоже превеликое удовольствие, так что бывший журналист ни на кого не в обиде.

Не оставили своих привычек и наши губернские мужчины и продолжают любоваться, увы, не только собственными женами. Однако вкусы их со времени майских событий несколько изменились, и предпочитают они теперь не просто блондинок, а блондинок полнотелых, волооких, почти безбровых, простоволосых и очень неторопливых. Зная эти мужские пристрастия, многие губернские дамы поменяли цвет волос, избавились от бровей, изрядно поправились и ходят, словно в кадрах замедленной киносъемки. А местные парикмахеры освоили особые методики, позволяющие всего за пару-тройку часов добиться на голове очередной клиентки такого эффекта, будто она только что встала с постели или даже отродясь не причесывалась. Духи же и дезодоранты в магазинах раскупаются исключительно с запахом свежести, моря и водорослей, а продавцы этих магазинов сетуют на то, что мировая парфюмерия никак не догадается начать производство духов с легким запахом рыбы и тины.

Единственным же в Городе мужчиной, обращающим свое благосклонное внимание только на свою драгоценную половину, остается бывший мачо Костя Дубов. Его непреходящая мужская стать по-прежнему привлекает юных красавиц, но он боится их как черт ладана, и во избежание неприятностей старается не выходить из дому без жены, которая до сих пор не может до конца поверить в произошедшие с мужем положительные метаморфозы и поэтому охотно сопровождает его повсюду.

А вот Клава Кузькина, вернувшись из деревни, всех удивила и мужа простила, даже особо и не ругала, лишь вытребовала с него давно желанную шубу, а подначивающим ее соседкам заявила, что если она будет из-за каких-то там старых проституток каждый раз разводиться с мужьями, то в губернии ни мужчин, ни судов не хватит. Любимую кровать, на которой почила престарелая разлучница, Клава, правда, сменила, причем продать прославленную колымагу так никому и не удалось, и пришлось просто отвезти на городскую свалку, где ее и подобрал бывший инженер, а ныне бомж Григорий Ильич, тот самый, который ухитрился съесть в свое время завопившую сардельку. Превосходные нервы Григория Ильича и на этот раз сослужили ему отличную службу, так что спит он теперь с превеликим удовольствием хотя и под открытым небом, но на замечательной кровати, на зависть всем нервным и душевно неустроенным.

Великий же наш земляк очки свои больше не ищет, ни ночами, ни днями, потому что, во-первых, всецело согласился с доводами своего случайного ночного собеседника, а во-вторых, убежден, что круглые очки в серебряной оправе каким-то непонятным образом оказались у одного иностранного мальчика, ставшего известным всему миру. И сколько не убеждали упертого Классика его случайные и неслучайные ночные собеседники, что этого по многим причинам не могло произойти, и сколько не перечисляли, загибая пальцы, разнообразные эти причины, он им не верит и считает, что своей популярностью мальчик обязан именно похищенным у него очкам.

Достойнейший же Губернский Градоначальник, к величайшему нашему сожалению, теперь тоже бывший, находится ныне в местах весьма отдаленных, поскольку его государственные способности по заслугам оценены, и назначен он послом в приятный и дружественный всей нашей губернии и лично ему Того. Всецело уважая тамошние превосходные обычаи и традиции, любезнейший и любящий все народы Демьян Фомич не пожелал обижать благоволящее к нему население и завел себе, как там у них и положено, еще парочку жен, похожих на его первую как две капли воды с той лишь разницей, что ночью этих двух можно отыскать только по глазам и зубам. И стоит этим красоткам хоть на секунду зажмуриться и закрыть рты, обнаружить их в темной комнате не представляется никакой возможности. Но они этого и не делают, а напротив, ярко улыбаются и широко распахивают веки, чтобы любимый муж мог разыскать их в самой раскромешной африканской темноте. Так что живет он сейчас, как ему и грезилось, почти в деревне и почти в раю

Но и после его отъезда в Городе нашем странные события, разумеется, не прекратились и время от времени скрашивают жизнь наших обывателей.

И тогда слегка темнеет солнце, и чуть-чуть искривляется пространство, и сближаются параллельные улицы, переплетаясь, словно нити в гамаке. А Город погружается в дрему, и из темных углов, из длинных подворотен, из глубоких подвалов, из приоткрытых люков, из-за деревьев и кустов, из-под кроватей и диванов влекомые людскими помыслами, воплощаемые человеческими словами появляются, пробиваются, просачиваются те, кого бояться следует гораздо менее людей. И шалят, куролесят, развлекаются, веселятся по-своему, пугая и радуя горожан. Но кто-то уже кричит сверху:

- Доколе ты, ленивец, будешь спать? Когда ты встанешь от сна своего?

И Город просыпается, и солнце снова становится ярким, восходит и заходит, и спешит к месту своему, где оно восходит; и сладок его свет; Река течет в море, но море не переполняется; и птицы поют небесные; и твари живут земные; и всякая вещь под небом пребывает в труде; и суетятся люди; и нет памяти о прежнем.

Ну, вот мы и добрались до самого конца нашего неторопливого рассказа и устали не меньше читателя, потому что, по нашему разумению, писать ничуть не проще, чем читать. И теперь, по прошествии некоторого времени, понимаем мы, как суетны и излишни любые человеческие усилия, ибо наше повествование, как, впрочем, и вся мировая литература, вполне могло бы уместиться всего лишь в одном предложении. И мы, не смея поставить фатальную точку, полагая бесконечным вопрошание, не довольствуясь неопределенностью многоточия, завершаем единственную эту емкую фразу восхищенным восклицательным знаком. Удивительны Твои творения, Господи!