У них там в Австрии, в их славном городе Вена, все намного проще: сидит этак себе, сидит какой-нибудь новоавстрийский бюргер, пупок почесывает, сосисочкой посапывает, а тут вдруг и вспоминает – ах да боже ж мой, выходные-то – совсем уж на подходе! В смысле, прямо вот буквально завтра!

– А не смотаться ли нам куда-нибудь? – вопрошает он в пространство.

– Warum nicht?!* – отзывается второй пупок, поскольку отродясь сосиски по одной не ходят – это вам не сардельки. – Warum nicht?! – в смысле: «А почему б и нет, в самом деле?! А то сидишь тут себе, сидишь по хойригерам** – света белого не видишь…» – А не поехать ли нам на сидр? Как раз сезон открывается…

– А что такое сидр? – спрашиваю я.

– Сидр, – объясняет мне Машка Австрийская (вообще-то ее зовут Maria, и отец у неё Peter, и фамилия её очен-но австрийская, даже дворянская, но ей больше нравилось, когда я называл ее по-нашенски – Марь-Петровна или, совсем уж попросту, Машка), – Сидр, – объясняет мне Машка Австрийская, – это такое слишком свежее вино из яблок – ему меньше месяца.

– А-а! – я всегда отличался умом и сообразительностью, – брага!!

– А что такое брага? – спрашивает Машка Австрийская.

– Ну, это такой наш сидр… только из чего угодно. Но я согласен и на ваш сидр.

На том и порешили.

Я только не понял, зачем надо было для этого ехать так высоко в горы?

Мы ехали, ехали, ехали… Я даже уже решил попросить их познакомить меня с самыми необходимыми местными достопримечательностями – в смысле домика неизвестного архитектора. Но, слава богу, мы остановились полюбоваться видом со смотровой площадки.

Вид был действительно замечательный. Мы стояли над самым обрывом, а под нами совершенно сказочно рассыпались по неширокой долине городишки, селеньица и… как бы это сказать получше – полюшки? – так ведь это женское имя, а не название для тех лоскутков… – одним словом, совершенно сказочный вид. Прямо хоть сейчас бросай все и начинай снимать «Старую, старую сказку». Вот только Олега Даля, увы, уже нет, а никого другого в его роли я себе представить не могу.

А тут я еще приметил цветочек чрезвычайно похожий на нашу степную гвоздику.

Гвоздика эта – наша, степная, – очень скромненький цветочек, размером всего-то с ноготок младенческого мизинца, с пятью совершенно крохотными лепестками. Но зато встречается он крайне редко – впрочем, его и приметить-то трудно. И, не знаю, как у кого, а у меня эта гвоздичка вызывает полное умиление. Представьте, выжженная, иссушенная степь, когда даже полынь и то превращается в мумию сушеную, и суслики уже перестают обращать на тебя внимание: «Уйди, противный, не видишь – дышать нечем! – а ты хочешь, чтобы я из-за тебя в это пекло нырял?!» И вдруг такой крохотный, былинный – от слова былинка – цветочек. Что-то такое совершенно невозможное, как любовь чахоточного пажа из села Безродное*** к наследной принцессе Великой Британии.

И я еще с детства знал, как проверить свою избранницу: если я дарил ей такую гвоздичку, и она приходила в тихий, лучистый восторг – мой человечек.

И вот я сорвал этот австрийский цветочек и преподнес Машке Австрийской. Машка замерла, а её матушка внушительно объяснила мне, что это растение занесено в Красную книгу и рвать его нельзя. А Машка так и молчала до самого хойригера.

Я, конечно, вовсе и не думал проверять ее, но, честное слово, мне было очень приятно. Я тихо улыбался себе в тряпочку и уже совершенно не помышлял о том, чтобы снимать «Старую, старую сказку».

О том, что я так и не познакомился с домиком неизвестного архитектора, я вспомнил уже где-то часа через полтора-два сидения за столом. И направился в темный конец сада, как это у нас называется.

К моему удивлению, идти пришлось действительно практически через весь двор. Хойригер действовал в одной из малых сторон дома, построенного по местным традициям в форме прямоугольной буквы «о». А туалет находился в конце одной из длинных сторон, в полуподвале с окошками, открытыми внутрь двора. Пристроившись к писсуару, я невольно кинул взгляд через окно. И встретился с глазами овчарки, сидевшей на цепи напротив.

Она лежала, вытянув морду на передние лапы, и, не мигая, тосковала своими карими омутами прямо мне в душу.

Я аж даже отпрянул: ну, знаете ли, под таким взглядом не мудрено получить и расстройство отправления естественных надобностей!

Рассмеявшись своему испугу, я подмигнул собаке.

Она навострила уши, не веря своим глазам.

– Лежишь? – брякнул я первое, что пришло в голову.

Она часто-часто заморгала, не веря своим ушам.

– Ну, подожди, сейчас выйду.

И эта немецкая овчарка – поняла!

Не поднимая головы, не отрывая передних лап, даже не шевеля хвостом, она только порывами задних лап и крупа (впрочем, круп – это, кажется, только у лошади, но как-то язык не поворачивается применить в данном случае какое-нибудь другое слово), она только порывами задних лап и крупа выказала мне всю свою ликующую готовность и кокетливую скромность: ну как же, она же хорошо воспитанная фройляйн из порядочной и зажиточной семьи! – ей отнюдь не пристало бросаться на шею первому встречному.

Когда я подошел к ней, овчарка совсем вытянулась в струнку и даже глаза закрыла, давая мне поласкать себя. А потом она носилась вокруг меня, сбивала с ног и даже осторожненько покусывала – собака все же. Но ни разу не залаяла: ей же поручено ответственное дело, и совсем ни к чему, чтобы хозяин узнал, что она отвлекается от своей работы.

Когда мы уже вдосталь накувыркались, я заметил, что она охраняет навес, под которым скопилось уже метра на полтора высотой отменного, свежайшего, духмяного и нежнейшего альпийского сена.

– Эх ты, дурашка! – я легонько щелкнул овчарку по носу. – Тут же сено! Не дай бог, кто с сигаретой – полыхнет, сама заживо сгоришь! А ты пускаешь сюда кого ни попадя…

 

---------------

 

В зале я шепнул на ушко Машке:

– Пойдем, я тебе что-то покажу…

 

---------------

 

– Славное у вас тут сено, – наконец промолвил я.

– Ага, – согласно выдохнула Машка.

Я посмотрел на собаку, которая все еще ни на шаг не отходила от нас и следила за нами с выражением нянюшки, наблюдающей за новыми для нее играми детей.

– И собаки у вас тут… хорошие.

– Угу, – промурлыкала Машка.

Я подмигнул овчарке. Та, явно из скромности, отвела глаза. Но завиляла хвостом, показывая, что ничуть нас не осуждает.

– А вот наша собака давно бы нас искусала. В кусочки бы изгрызла.

– У вас жизнь другая, – помолчав, сказала Машка.

И ей стоит верить. Она хоть и недолго, всего-то один семестр, но жила у нас и к тому же в обычном русском общежитии, так что она знала о чем говорит.

– Да! – вспомнил я. – Знаешь, у нас даже песенка такая есть: «Собака бывает кусачей только от жизни собачей…»

© 2006 Patriot Хренов

* Warum nicht?! – (нем.) Почему бы нет?!

** Heuriger – (нем.) что-то вроде кафе или ресторанчика, который на одну неделю в месяц открывает семья, выращивающая виноград и производящая вино. На большее за их достаточно тяжелой и кропотливой работой обычно времени не хватает, но для них эта неделя – скорее выходные или праздничные дни. Вино там свое и, что называется, по ценам производителя. А вот закуска, увы, небогатая, так как они не имеют права готовить еду, – только подогревать да нарезать, – так что еда небогатая, но дороговатая. Зато обслуживание!… – но для них же это не работа, а праздник. К тому же, в хойригеры обычно ходят всё одни свои соседи. Одним словом, хойригеры – это вино, сосиски и улыбки. Рекомендую. Но только не в самой Вене – там того смака нет.

*** Город Волжский – мой родной город – основан в 1954 году на месте села Безродное.