[новое старое] Мой новый старый дом за тридевять земель – негаданная мель с притопленным буйком. Жизнь – длинный коридор с проёмами дверей, с агонией вещей, с коростой серых флор. И вот одна – моя, вставляю ключ в замок, естественный щелчок, скрип резкий бытия. Здесь общежитский стиль, прогорклое амбре, и ржавость батарей, и бледной шкуркой пыль. Мой новый дом... Вздохну: вживаться, чтоб прожить, зажить? хотя б дожить... Я подхожу к окну... Удар держу – привык; смотрю за грязь стекла: там детства зла зола, там кротость горемык. Надежды эликсир: платить в чиновью сыть и счастье застолбить за стенами квартир... Судьба – иезуит, желанный дом – фольклор, он, верно, до сих пор заброшенным стоит. От худшего бежать за ложью перемен? Отец виной блажен, устала, сникла мать. И за моим окном – поваленный забор, замусоренный двор, всё «строят» тот же дом... [ожидание счастья] Потихоньку проберёмся в тёмный сумрачный подвал, по таинственному ходу осторожно перейдём, солнца лучиком подчёркнут путь через огромный зал, лестница, шатаясь, крякнет, рыжим заскрипит гвоздём. Ну а дальше – свет сквозь окна, ветерок по этажам, в красном противопожарном жечь кусочками карбид, закоулки и балконы, пылью – вниз по сторожам, наверху ещё нет крыши, солнцем радужно рябит. Пролетают выше крана – небо чиркают стрижи, лес и луг, над речкой низко протарахчет самолёт, двор, забор, а у барака попрошайка-пёс кружит, а у входа вижу маму, на обед она зовёт. Есть не хочется; пригнулся, похихикал и прижук, – поброжу ещё по стройке, я потом поем лапши, присмотрю себе я комнат: две, а может восемь штук, в этом доме очень скоро будем весело мы жить. [Земля] «Могучего зеркала отраженье, фотон за фотоном, мчит к чёрной планете корабль.» Возвратиться из. Возвратиться к. Настигаю шар. Настигаю мир. Жёлтой и больной – узколицая, где же облака белостаями? Облетаю мир. Облетаю шар. Города лежат, но не бомблены. Океанов нет. Голь окатыша. Белым полюса. Крики SOS Луны. Сохранилась боль. Сохранился стон. Станция мертва. Лунный вечный склеп. Уповали на сталь, стекло, бетон. Задохнулись все в солнечной петле. Тусклый пыльный свет, яркий монитор, давит протокол, сотни строк депеш, и последний штрих – пишет приговор: умерла Земля, больше нет надежд. Дом родной открыт солнечным ветрам. Высох пустоцвет. Бог невозмутим. Колоссальный миг величайших драм, камешек в пыли Млечного Пути. Я в рассвет бреду. Одинокий – мёртв. Солнца крест горит, нимб жар-птицами, призрак из-за гор медленно встаёт. Возвратиться к. Возвратиться из. [моно-но аварэ*] Трещины, трещины – лепка ротангом, краска латаний, выгнутость грыж. На поперечине – старенький ангел стёсан годами в летучую мышь. Ты, увлечённая, ты возле дома, рваные стены – дар скарпелю. Я – как влюблённые, я – околдован, пленный – не пленный, а просто люблю. Домик купеческий, хрупкая старость, ржавчина кружев, скоро на слом. Гладишь отечески... Мне же осталось миг не разрушить... Мне так повезло! * внутренняя прелесть предмета (яп.) [день рождения дочери] Ты позвонила и рассказала, что проржавела сталь у оград, лесом – сирени куст одичалый, ярко утяток выкрасил брат. Беды приходят, беды вминают, вместе пытались боль перемочь, всё это было с нами, не с нами, помню, как дом убил нашу дочь. Помню, как нёс разбитое тельце, ласково, нежно гладил я смерть... Дом не горел, мы – погорельцы, Трудно всё снова... Нет, не суметь... Беды приходят и разлучают, нанят плохой от бед адвокат, дом сразу стал узилищем рая, твой приговор – плевок: виноват. Жёлтые птицы, а не мадонна, крестики – веткой, не для божбы, свято день смерти помню я, помню, а день рожденья – стыдно – забыл. Лишним упрёком дочь не воротишь, да и не нужно: Бог «наградил»... Торт и три свечки, звонко ладоши... Прошлым устало бьются гудки... [пёс] Не лай, пёс дурной, хоть я не свой, двор – проходной, стеной бельевой. Чего сторожишь? Будку? Престиж? Мисковый шиш? Пройти бы, глупыш... Закончу базар: жёстко, в глаза взгляд я вонзал, не нужно мне свар! ...Поджал. Опустил. Сторож пути? Нет, дезертир. Удрал, пропустил... [друг из-за границы] Наливай, брат, залетел проведать, я смотрю, – всё та же по стенам «мебель», помню вазу эту и вербы стебель, только чашек поменьше в буфете. И мне в австриях было не сладко, горько и больно и мерзко, голубем-недомеркой в стае крупных тупиц и гладких. В австриях была перспектива имиджу накопить и денег, прошагать побольше ступенек, заиметь клиентов активы. Получилось: австрии – пофиг, настоящее – счастье германий, там, в своей долбанной компании совершаю деловой подвиг. Дети учатся, они теперь – немцы, мы – не негры и не индусы, отбиваясь от цветного гнуса, будем жить в семье европейской. Ну, а ты, в дерьме застрявший, не догадлив, брат, жизни не понял, и теперь среди кухонной вони мы текилу – огурцом и кашей. Но я рад тебе и русскому хлебу, жаль, не смог я тебя отуречить, вспоминать буду эту встречу, как засохшую в вазочке вербу. [новый пейзаж] Завороженность энтропией; любопытно смотреть, как снаружи излечивают любовь иглотерапией, противозачаточными – совесть и дружбу. Днём – декларациями, до сипа, справедливость – ночью, поллюцией, если тебя по правой щеке, – спасибо, если по левой, – революция. Научают: собаку вынюхивать, а летучую мышь – подслушивать, птице – в небо врезаться трюково, просточка-рыбку – на крестячок, прушно. Завороженность еще не приелась; на асфальто-залатанности улиц трудолюбие даже метельщика – ересь, Слово Божье за что-то запнулось. Я давно не поспеваю, люди, я не один, я одинок, жду, будет ли хуже, новизна расстреляла красочным салютом, старый дом перестал быть нужен? [пятна на стекле] Дыханьем стекло согреваю до пота, настойчив в стиранье уродливых пятен от птиче-дерьма, от дождливой мокроты, и будет стекло дивно-чистым, опрятным. И вот из проталин врываются травы, лоснящимся солнцем – по облаку с краю, поля наливаются кисло-слащавым, – становится мир цветобликовым раем. Дом чист от грехов, я доволен затеей, сдуваю остатки пузырчатой пульпы... А ветер вспылил, бросил грязные тени, на стёклах опять – налипающе – судьбы... [старые каштан и грецкий орех у дома] Голики ореха, ёжики каштана, зеленью волнятся солнышка следы. Соберу с асфальта; колко, гладко, странно: вековая старость – молоды плоды. Руки окунаю в солнечные блики, мне б тепла немного снова зачерпнуть, на ладони янус пыжится двуликий, разбиваю корки, где там сути суть? На удаче вроде широка прореха, а надежда снова целью бередит, голики каштанов, борозды орехов, суть всегда инверсна, дом мой впереди. сентябрь 2007 | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
