Мальчик, вниз не смотри! Обрати глаза твои вверх. Сумей увидать великое небо... Н. Рерих. Мальчику. «И, обратясь к Санчо, он прибавил: – Прости мне, мой друг, что из-за меня ты тоже прослыл безумным, ибо по моей вине ты впал в такое же заблуждение, в каком пребывал я, поверив, что были на свете и сейчас еще есть странствующие рыцари»… Дочитав страницу до конца, мальчик вздохнул и отложил книгу в сторону. Он подошел к окну, взял с подоконника игрушку – печально улыбающегося рыцаря, худого, некрасивого, с нелепой жестяной крышкой на вытянутой голове. – Помнишь, мам, ты привезла мне его из Испании как раз ко дню рождения, на пятнадцать лет, – тихо произнес мальчик. …Она достала рыцаря из большой дорожной сумки, с привычной учительской интонацией сказала что-то про то, что надо быть добрым и верить во что-нибудь хорошее, и, притягивая сына к себе для поцелуя, сунула мягкого Дон Кихота, потерявшего свой отклеенный щит где-то в бездонных сумочных недрах, в худые протянутые руки… Мальчик был безумно рад ее возвращению. Так хорошо было снова слышать знакомые «прописные истины» и чувствовать, как от звуков родного голоса внутри расходится волна нежности, влекущая за собой цвета и запахи уже упакованного и запечатанного временем, уже оставленного позади детского счастья. И теперь каждый раз, когда мальчик прикасался к этому мягкому игрушечному телу, он чувствовал, как под его пальцами оживает то самое радостное ощущение… Мальчик молчал, расправляя металлические доспехи печального рыцаря, борясь с подступившими слезами. – Я хотел тебе рассказать… Он посмотрел в окно. Во дворе, как обычно в это время, было полно инвалидных кресел, толкаемых ловкими санитарами в зеленых робах, лавочки плотно заняты выздоравливающими стариками. Их лица были похожи друг на друга одинаково-сосредоточенным выражением, не оставляющим сомнения в важности их старческих проблем. – Вчера… В общем, одна девочка казалась мне ангелом, мам. Она… Мальчик говорил еле слышно, со стороны могло показаться, что он читает стихи или что-то в этом роде, выученное прежде. Вот он замолчал совсем. Плотно закрыл белые жалюзи – в комнате потемнело – и сел на стул возле кровати. – Но та, что была для меня идеалом, «не бесплатна», как мне сказали, – резко выдохнул мальчик и усмехнулся. – Казенный дом, в шампанском – белый порошок вместо ананасов, «да, это за час» – вначале, «ты мне очень понравился» – в конце, и некуда деться от подробностей, они раздавили меня изнутри, язвами покрыли мое сердце, мама. Как странно, как все это… Его голос, теперь громкий, дрожал от еле сдерживаемых эмоций. Мальчик почти выкрикивал слова, словно пытаясь что-то доказать кому-то еще, кроме матери, тому неизвестному, кто заставлял его снова переживать, и произносить вслух, и повторять ужасные липкие слова, находя в этом странное циничное удовольствие. – И знаешь, что было страшнее всего? Вспоминать твои правильные фразы, что летели мне в лицо клочками исчерканных тетрадных листков и осыпались под ноги ничего не стоящим мусором, мешающим видеть истинную правду, какая она есть. «Уводящим от реальной жизни в неправдоподобный, призрачный мир» – как писали в школьных сочинениях. И я чувствовал даже не боль, а какой-то безумный, отвратительный стыд… Мне казалось, что книжные герои, о которых ты мне столько говорила, окружили меня и кривлялись, и хохотали надо мной, и мне было стыдно, мама, почему-то так стыдно… Тяжело дыша, он закрыл лицо руками. – Тогда я долго плакал, и горю моему не было конца. Наверное, я заснул. И во сне… – Он снова взял в руки грустную куклу, и глаза его потеплели. – Знаешь, кто пришел ко мне? Храбрый и смешной рыцарь, твой любимый Дон Кихот. Это было чудо, мам. – Он говорил со мной, как с равным, как с мужчиной. Он сказал, что настоящему рыцарю не престало чрезмерно предаваться унынию. Что жизнь – одно большое приключение, непредсказуемое, увлекательное и опасное. Но если в твоих руках копье, а сердце надежно защищено от недругов крепкими доспехами, и всегда открыто для друзей – нечего бояться… Смешной чудак, он действительно верил во все, что говорил, и я так завидовал его уверенности, так хотел все забыть… Это было чудо, мам. – В моем сне мы катались на странных тощих лошадях, пели прелестные деревенские песни на испанском языке – оказывается, их понять не так уж сложно – и отдыхали в густой траве. Дон Кихот рассказывал о своих странствиях, о заколдованных принцессах и веселом Санчо и гладил меня по голове, и вытирал мои слезы. Мне было так легко, мам, так хорошо, как не было с тех пор, как ты… Не могу сказать, стало ли мне легче. Но, знаешь, что-то как будто изменилось во мне. Скажи, может, я просто никак не могу стать взрослым, никак не перешагну, не оторвусь от всего того, что связано с тобой, ведь ты подвела меня к самому краю – и оставила… Мальчик помолчал, с глубоким вздохом снова взял томик Сервантеса и перевернул страницу, собираясь читать дальше. Из книги выпал, кружась, сложенный лист бумаги. Мальчик поднял его, развернул, долго рассматривал строчки, написанные, как ему показалось, очень знакомым почерком. – Мам, ты только послушай, откуда это взялось? В волнении он стал читать вслух: «Завещание очарованного рыцаря. … А теперь тебе, мой мальчик. Присядь, отдохни у моего костра. Протяни мне свою печаль, загляни в мою раскрытую душу, как в ночное небо, и увидишь там звезды. Это я, Рыцарь Печального Образа, и я приветствую тебя. Итак, настал последний час мой. Смерть – всегда черта, всегда итог, за которым ни исправить, ни изменить ничего уже нельзя. Прошу тебя, помни об этом, мой мальчик. С неизбывной грустью я должен сказать тебе, что моя жизнь прошла, увы, совсем не так. Не так, как мечталось, не так, как виделось. Всему виною – книги, печатный вымысел, что оставил в душе моей неизгладимый след и обрек очарованную душу на долгие годы безумия. И все же, и все же… Тебе скажу, мальчик, что жил я в волшебном, нереальном мире, опустившемся на меня по воле судеб. Но я делал то, что велело мне сердце, и шел туда, куда звал мой рыцарский долг. Я был свободным, и я был сильным. Я был влюблен. Жила ли на свете моя Дульсинея – есть ли нужда выяснять! Мальчик, прошу, оставь это занятие тем, кто потешался надо мной, пусть будут они всегда веселы и беспечны. Мы-то с тобою знаем, что она так же реальна, как искры нашего костра. Верь мне – настанет день, и кто-то из поверженных моей твердой рукой и чистым сердцем обязательно найдет ту несравненную и единственную, чтобы протянуть ей известие о моей бессмертной преданности. Ради самого слова «честь», что бы я ни подразумевал под ним. Ради самого обращения «моя прекрасная сеньора», кого бы я не имел ввиду. Ради сказки, исцеляющей душу. В свой последний час я стал таким, как все – для того только, чтобы умереть. Но останусь сумасшедшим чудаком, чтобы жить вечно. Не плачь, мой мальчик. Отдай мне свою тоску. Я научу тебя, как верить. Я покажу тебе, как стать свободным. Тебе дарю весь мир. А после – сумеешь и полюбить. Однажды, когда будет особенно больно, я приду к тебе и протяну тебе свою руку. Мы поскачем вместе навстречу невзгодам, мой мальчик, и встретим их, как подобает мужчинам, с копьем и щитом. Нет ничего невозможного, помни об этом. Поверь, мы всему найдем объяснение, мы все сделаем реальностью. Об одном молю – только бы не было слишком поздно… Завещаю тебе свое сердце, мой мальчик. Придумавший свою жизнь. Бесстрашный и влюбленный. Твой Рыцарь Дон Кихот.» – Мам! Ты слышала?.. А может, мой сон – вовсе не сон? И как было бы хорошо, если бы придуманный мир был бы действительно рядом, ведь он так необходим, чтобы… просто жить. Ну когда же ты ответишь мне, мама! – Мальчик уткнулся в белую простынь, сжались худенькие плечи… Он долго слушал звуки аппарата, поддерживающего жизнь в теле давно спящей матери. Когда дверь палаты отворилась и вошел врач, шурша кипой расползающихся исписанных бумаг, мальчик поднял голову. – Я принес тебе хорошие новости, дружок. – Врач посмотрел не него поверх очков и улыбнулся. – У твоей мамы есть все шансы выйти из комы. Видишь ли, со вчерашнего для наметилась ярко выраженная положительная динамика, и я верю… |
Положение о Клубе
Сделать стартовой
