Всем тем, кто однажды отдал свою душу дьявольскому рому…

 

«Слишком странный, чтобы жить, слишком редкий, чтобы умереть»

Хантер С. Томпсон.

 

- Ведь это же вовсе не обязательно, вот так вот сидеть на стуле и болтать ногами, и кричать всякие глупости, - сказал я укоризненно Татьяне.

- Чушь! Все чушь! А ты вообще редкостный кретин, и ни хрена не смыслишь в форменном идиотизме, - парировала она, и с еще большей силой начала болтать ногами. Мне на мгновение даже показалось, что она вот-вот, да и упадет с высокого стула, и разобьет бокал с мартини, да еще, не дай бог, порежется.

- Что ж ты тогда тут сидишь с кретином? Не принижает ли это твоего достоинства? – спросил я ехидно.

- Ни капли, я же знаю, что я идиотка, - с гордостью в голосе ответила Татьяна, - лучше закажи еще выпивки.

- Ну, конечно, - сказал я, и попросил бармена пополнить наши бокалы напитками.

Бармен налил Татьяне мартини, а мне порцию рома, и отошел к дальнему концу барной стойки, продолжить беседу с официантками, что стояли и скучали, поскольку в субботнее утро мало кто шляется так по барам, и напивается с утра. Порой мне кажется, что мы вообще единственные на этом белом свете, кто пьет в такую рань, да еще и ведет себя так вызывающе, но ничего поделать с этим я не могу. У нас у обоих были всклочены волосы и глаза подведены черной тушью, а лица так напудрены, что просто можно было бы сказать, что мы не кто иные, как ходячие трупы. Правда отчасти это и было так. Идея загробной боевой раскраски была её. Я же особо не сопротивлялся. Поверх больничных пижам на нас были накинуты осенние куртки. На ногах были тапки. Вообще странно, что нам тут не отказали в таком удовольствии, как выпить в этом кафе с утра. Но на нас косились первые пятнадцать минут – потом плюнули.

Нам просто наскучило находится в больнице, в которой мы лежали в соседних палатах. У нас у обоих были проблемы с желудками (что, впрочем, неудивительно с такими-то образами жизни - а ведь нам еще не стукнуло и тридцати!). Мне кажется, на наших лицах было написано, что наши внутренности насквозь испещрены язвами. Но обратной дороги уже нет. Пару дней назад, нас обоих чуть не выгнали из больницы, после того, как, напившись рома, который мне по доброте душевной притащили мои верные друзья, и, покатавшись на перегонки на инвалидных колясках по больничным коридорам, на ходу дымя сигаретами, мы завалились к ней в палату, и, не успев добраться до кровати, стали стаскивать с друг друга одежду, на глазах у изумленных бабулек, что лежали с ней в одной палате. А затем, с дикими воплями и матом, советуя этим самым старушкам по быстрее закрыть глаза и заткнуть уши ватой, что они тут же и сделали, завалились в койку, где протрахались до тех пор, пока алкоголь не выветрился окончательно. И только после этого успокоились, и умиротворенно уснули. На утро на весь корпус на нас орал главврач, мы же стояли, взявшись за руки, слегка покачиваясь, ибо успели таки похмелиться все тем же ромом, смотрели себе под ноги и улыбались, посылая про себя главврача в пешую прогулку с эротическим уклоном вместе с его проклятыми процедурами. Поорав на нас, и забрызгав нам лбы слюной ярости, он махнул на нас рукой, пробормотав что-то вроде «черт с ними, их не исправишь» и ушел по своим делам. Мы одновременно развернулись, не отпуская рук, и побежали в курилку с хохотом. Все обошлось. Нас оставили. Нам обоим надо было пролежать там до вторника. Нам обоим надо было еще почти неделю терпеть эту гадкую больничную жратву, которую мы успешно заменяли ромом. Всем оставалось испытывать чувства презрения к нам до вторника. Но презрение было нашей пищей, энергией, которой мы питались в захлеб.

Таня поднесла бокал с мартини к своим губам, и сделала маленький глоток, затем поморщилась, и грубо позвала бармена:

- Эй, ты, мудила с нижнего Тагила. Иди сюда, хуйло.

Честно говоря, я даже несколько опешил - я не ожидал услышать от неё такой брани, она всегда выражалась вполне литературным языком, какой бы пьяной не была, хотя я и знал её всего-то несколько дней. Бармен удивился не меньше моего, услышав такое в свой адрес, и еле выдавил из себя, смотря на меня с широко раскрытыми глазами:

- Что угодно?

Татьяна встала со стула и неровной походкой подошла к одной из официанток.

- А вот что! – сказала она, глядя бармену в глаза, и выплеснула на официантку полный бокал, - ты, что ж думаешь, если я тут в халате больничном хожу, ты меня можешь трахнуть на барной стойке? А?

«Ну, все приплыли! Добро пожаловать!» - подумал я обреченно. Я понял, что она уже пьяна хуже некуда. Таня замахнула руку, и со всей силы швырнула бокал на пол. Я вскочил со своего стула, и было ринулся к ней, но, зацепившись ногой за ножку стула, рухнул на пол, словно мешок с говном, расплескав весь свой ром. «Хорошо охраны нет ни какой,» - подумал я, поднимаясь с пола, и направляясь к Татьяне. Она стояла и пристальной смотрела на оцепеневшего бармена. Тут в себя пришла, облитая мартини, официантка и завопила:

- Да, что вы себе позволяете, ёбнутые алкаши?

- Пошла на хуй, дешевая блядь! – крикнул я, достал из кармана деньги, положил на стойку, схватил Таню за руку, и быстро потащил к выходу.

- Я вас всех оболью бензином и сожгу, - кричала Таня им, пока я тащил её на улицу - гореть вам в аду, уёбки!

«Прочь! Прочь отсюда!» - проносилось у меня в голове. Наконец мы вывалились на улицу, и стремглав побежали к больнице, взявшись за руки, которая находилась в каких пятидесяти метрах от злосчастного бара. Я стоял на крыльце и пытался отдышаться, и пытался найти сигареты в своих карманах.

- У тебя кровь из носа, - сказала она с неподдельной нежностью в голосе, достала платок из кармана куртки, и приложила его к моему разбитому носу, - вообще-то это красиво - алая кровь на бледном лице.

- Очень, - ответил я, шмыгая носом.

- Запрокинь голову, тогда остановится кровь, - сказала Таня, и сама запрокинула мне голову и приложила окровавленный платок к носу.

- Что на тебя нашло в баре? – спросил я гнусаво, - прикури мне, пожалуйста, сигарету, я наконец-то их нашел.

- Как что нашло? – удивленно проговорила она, выпуская дым, прикуренной сигареты. Она протянула мне прикуренную сигарету, и достала новую для себя, - ты же хотел узнать, что такое «форменный идиотизм». Вот это был типичный пример такого идиотизма.

- Скорее это больше похоже на безумие…

- Ты знаешь, меня заводит вид крови… Можно я её слижу? – не услышав ответа, она прильнула к моему носу, и стала высасывать кровь, а затем она впилась мне в губы, делясь со мной моей же кровью. «Безумству нет предела», - подумал я, ощущая, как её рука пролазит медленно ко мне под пижаму, гладит торс, и опускается вниз.

- О боже, что вы делаете? Тут же больница, а не публичный дом! – вдруг слышу за спиной, оборачиваюсь, - о боже! Да что с вами такое?

Перед нами стояла старшая медсестра, и наблюдала, как молодая парочка, шатающаяся, с окровавленными лицами целуется с утра на ступеньках больницы, и вот-вот готова уже пуститься в пляс. «Вот уж ты не во время» - хотел было я сказать, но Таня опять меня опередила:

- Не упоминайте имя выродка всуе! – зашипела она на медсестру, и сплюнула кровью прямо ей под ноги. Затем взяла меня за руку, и потащила вниз. Я ни когда не забуду лица медсестры. Её выпученные от изумления, шока, отвращения большие глаза, и то, как она дрожащей рукой стала креститься. Даже я впал в некое оцепинение от сего происходящего, и ноги мои еле шевелились. Мы переступили через последнюю черту, отвергли последнюю надежду на спасение. – Ну же! – крикнула она мне, и больно впилась мне в руку ногтями, - шевелись.

- Куда мы? – спросил я, на бегу выдыхая дым сигаретный, от чего мне показалось, что легкие вот-вот разорвутся на маленькие куски, и я обессиленный и мертвый упаду на холодную землю.

- В парк. Я же сказала, что кровь меня заводит, - ответила Таня.

«Ну да. Как же я забыл», - усмехнулся я про себя. За зданием больницы был парк, и со всех окон он был хорошо просматриваемым, листья уже почти со всех деревьев опали, и устилали землю, словно мягким пуховым одеялом. Но на глаза больных нам было наплевать, впрочем, как и на глаза здоровых. Мы подбежали к дереву, на котором, казалось, было больше всего, еще не опавших под тяжестью гнета осени, золотых листьев. Я прижал её к стволу дерева, и тут же стащил с неё пижамные штаны, с кружевными трусиками, она же по полной орудовала рукой в моих штанах, через мгновение мы уже во всю сотрясали дерево, так что золотые листья падали прямо на нас. В самый пик наслаждения, она задрала голову к небу и выдохнула:

- Ты все-таки нас любишь, выродок?

«О, господи, она сведет нас либо с ума, либо в могилу. Прости уж нас, за то кем мы стали», - еле слышно прошептал я творцу, и мы упали, тяжело дыша, наземь, в самую гущу золотых листьев. Мы зарывались в них все глубже и глубже, пытаясь скрыться ото всех глаз, стать самими листьями, и впитать запах осенней сырости.

- Это тоже форменный идиотизм? – спросил я, чуть переведя дыхание.

- Нет, кретин. Это был крик отчаяния, - сказала она, поцеловала меня в щеку, и засмеялась.

Я тоже смеялся вместе с ней. Вдоволь насмеявшись, мы натянули свои пижамы, вылезли из кучи листьев, и побрели, счастливо улыбаясь к больнице. «Что дальше? Неужели я искал это всю свою жалкую жизнь? Вот оно, какое счастье? Вот как теряют голову? Хотя голову я, по-моему, давно потерял… Господи, я готов на все, лишь бы этот день счастливый ни когда не кончился!», - думал я, пока мы шли к больнице, держась за руки. Алкоголь уже окончательно выветрился из наших голов.

Мы подошли к крыльцу, и об первую же ступеньку она споткнулась, и со всего размаху упала прямо лбом об верхнюю ступень. Я стоял, и в ужасе наблюдал, как из-под её лица вытекает и разрастается багряная лужа. Я даже не смог закричать, и позвать на помощь, горький ком застрял у меня в горле. Слезы застилали мне глаза. Я упал на рядом с ней, и обхватил её голову руками. Я звал её по имени, я тряс её, что было сил, я пытался поставить её на ноги. Но все было тщетно. Кто-то выбежал из больницы, и о чем-то спрашивали меня, но я ни чего не мог сказать. Меня трясло. Кто-то накинул на меня одеяло, и куда-то повели. Посадили на какую-то койку. Что-то вкололи в руку, и уложили. Сквозь пелену тумана, я услышал свой осипший крик отчаяния:

- Выродок, нас никогда не любил!

Старшая медсестра перекрестилась подле меня, громко зарыдала и вышла из палаты…

Этот день так и не кончился…