Сказки великих музеев.

 

Младенец, Мария, Иосиф, цари,

Скотина, верблюды, их поводыри,

В овчине до пят пастухи-исполины

-все стало набором игрушек из глины.

В усыпанном блестками ватном снегу

Пылает костер. И потрогать фольгу

Звезды пальцем хочется; собственно. Всеми

Пятью - как младенцу тогда в в Вифлееме.

И. Бродский.Presepio.

 

РОССИЙСКИЙ ЭТНОГРАФИЧЕСКИЙ МУЗЕЙ.

ЗА СПИНОЙ ПАМЯТНИКА

 

Много веселья для глаз можно получить у нас в Петербурге. Водички много. Даже и без Невы речек полно. Фонтанка – какая здоровущая речка. А уж Нева... Смешно делается, как в некоторых городах гордятся своими главными реками, которые против Невы, что лягушка против Жар-птицы. Рим – хороший город. Но не такой, как Тбилиси. И с Петербургом – не сравнить. Тибр у них в ноябре-марте на реку похож, но в июле мелеет совсем. Канава – канавой. Это все, конечно, еntre nous, между нами, как говорит моя прабабушка Тамрико. Рим – великий город. И воды там тоже немало. Водопровод, фонтаны на улицах, пей – не хочу. Море тоже в Риме рядом. Мы сами ездили. Римляне – добрые, нарисовали карту метро и понятно объяснили, как лучше добраться до моря. Искупались, и так хорошо стало. Вернулись к Колизею в час дня. Успели и по Авентинскому холму побродить, и в парке погулять. Хорошо было в Риме.

Наш Петербург многие европейцы строили, а больше - итальянцы. Мы с Олесей любим по городу просто так гулять. Красот в Петербурге, правда, много. А вот радости взору – поискать надо. Фонтанов маловато, особенно летом их не хватает. Но есть такие места, что и при здешних дождях, снеге и ветре в любое время дня и ночи наполняют глаза счастьем до самых краев.

 

Летом в шесть утра в Петербурге солнышко уже весело светит, всю площадь Искусств золотит и памятник Александру Сергеевичу Пушкину золотом с небес голубых поливает. Так ловко этот памятник поставили – кажется, площадь так и родилась вместе с ним. Вышли как-то утром с Ксюшей и Олесей на солнечную площадь, замерли от счастья. Минут пять стояли и смотрели. Такая радость внутри где-то повыше пупка появилась!

И кажется – это не площадь сначала с музеями да театрами построили, а сначала на пустом месте памятник Александру Сергеевичу поставили. Вскочил он на постамент, оглянулся вокруг – не на что глаз положить, все топь да болото.

Взмахнул правой рукой – рассыпал вокруг несколько малых и больших жемчужин-музеев. Русский, Этнографический, художника какого-то музей, еще недалеко – музей Театрального и музыкального искусства.

Взмахнул левой – окружил свой памятник нарядными театрами. Малый оперный, театр Оперетты, театр Комедии, Александринка, театр Комиссаржевской Веры Федоровны и, конечно, Большой зал Филармонии. Все красивейшие здания.

Олеся мне рассказала, что на месте старых оранжерей, примыкавших с юга к Верхнему Летнему саду, Карл Росси по заказу Александра I выполнил огромный проект. Это он придумал, как построить не только сам Михайловский дворец, но предложил еще перепланировку Михайловского сада и благоустройство площади перед южным фасадом нового дворца.

А я про себя подумала: «может, было так...»

Работал Карл Иванович над планом Михайловского дворца, устал и пошел к Державину Гавриле Романычу в гости. А тот угощает его и рассказывает: «Вот у нас в Лицее в Царском Селе в тиши аллей мальчик один вырос. Давно Отчизна его ждала. Саша Пушкин зовут. Потом этот мальчик будет наше все и солнце русской поэзии». И показал Державин Росси первые стихи Саши Пушкина. Прочел их Росси, обрадовался всем сердцем, пошел домой и все чертежи дворца заново перечертил. И радость вошла не только во дворец, но и во все здания в округе. Такая же радость у меня внутри появляется, когда на памятник Бараташвили в Тбилиси смотрю. Тоже Саша. Сандро. И умер – тоже рано.

 

Приближались Новый Год и Рождество. В субботу Олеся позвонила и позвала меня пойти в этнографический музей прямо на следующий день. Я в воскресенье в музей идти не хотела. Хоть один день дома хочется побыть. Да и Олеся эта мне никто. Папина третья жена. А у нее он, как бабушка говорит, мой папа – семнадцатый муж по счету. А наша с Ксюхой мама уехала пять лет назад в Австралию. Ей там нравится. Она хочет с новым мужем большой дом построить. Потому к нам маме приехать некогда. Я ее уже почти забыла, но очень люблю. Если бы папа на этой Олесе не женился, может, мама так соскучилась бы по нам с Ксюшей, что вернулась бы. А так понятно, что не едет. Приедет, а у нее дома эта рыжая Олеся.

Но я все-таки решила с Олесей в музей пойти. Она после наших прогулок ведет меня в какое-нибудь кафе, кормит вкусным обедом, потом покупает платья, кофточки. Мы живем сейчас с бабушкой и маминой сестрой. Когда я возвращаюсь после встреч с Олесей, бабушка говорит: «Ну, что тебе, Лизавета, мачеха за послушание и кротость подарила?» А тетя на нее кричит: «Не уродуй ребенка, ты ее мать изуродовала. Сейчас Ксюха и Лизка плоды пожинают. Обидно, что Вадик счастливо женился. А твоя дочь ускакала за океан, девок бросила и записки ему не оставила». Как меня все это достает, хоть уши затыкай. И так каждый день у них. Но когда мы с бабушкой только вдвоем, такие подружки становимся. У бабушки голос красивый, сильный, она, бывает, пончики мои любимые готовит и поет:

 

Разливалась Воложка,

Во крутые бережки не упиралась.

 

Бабушка училась мало, но много языков знает, потому что дедушка работал в разных местах, а она всюду с ним ездила. Пойдем на рынок, она во фруктовых рядах со всеми на их языке разговаривает. Отойдем, она вздохнет и скажет:

«Бедные мои талибы!».

Всегда долго с продавцом орехов и сухих абрикосов говорит на его языке.

«У этого «духа» несчастного на той неделе брата родного в Афгане подорвали».

Бабуля говорит, в Афгане много всяких народностей живет, и у каждой – свой язык. Так она за полгода языков пять местных немного выучила и говорить могла, потому что перехватчивая. Зато ее на рынке уважают и все поздравляют с их главным праздником, дарят подарки, а меня и Ксюху угощают всякими приготовленными дома сладкими штукенциями.

Еще бабушка много знает бывальщины и небывальщины. Бывальщина – это про Стеньку Разина и Ермака Тимофеевича, про то, как в пещерах Жигулевских гор скрывали разбойничков, про дядю Гиляя и его скитания. Небывальщина – что-то вроде сказок, но бабушка так рассказывает, что кажется, все по правде было. В книжках таких сказок нет. Вот какие русалки в книжках? – Тоненькие, красивые, с рыбным хвостиком. В бабушкиных историях русалки страшноватые тетки. Титьки у них большущие, до пупка висят, так они их за плечи закидывают.

 

Мы сидим на кухне, я сырники ем, а бабушка делает страшные глаза и рассказывает дальше. Часть дальнейшего повествования я не слышу, а думаю, откуда же эти русалки появились. Может, это были просто такие Маугли несчастливые?

Вот жили в одной деревне парень и девушка, хотели свадьбу сыграть, а им родители не разрешили. Они и ушли через поля, через десять волоков в дальний темный лес на болоте, построили дом и ребяток нарожали. А однажды пришлось этим парню с девушкой уйти далеко за грибами и ягодами, а деток своих одних оставить. Так они ушли и больше не вернулись в тот дальний лес. Стали ребята расти без родителей, говорить не научились, превратились тогда все девочки в русалок, мальчики – в леших, и стали пугать людей, хотя этого «Маугли» совсем не хотелось. Ребята просто к людям хотели.

Бабушка дает мне морошковый морс и продолжает. Русалки нагишом бегают, ручищами огромными голову чешут, а волосы-то длинные-предлинные, а тело-то лохматое-прелохматое. Девиц и молодых женщин русалки не любят и, когда увидят какую в лесу, нападают на нее, срывают одежду и ветвями прогоняют из леса. Еще русалки заигрывают с молодыми мужчинами и парнями, заставляют парней себя любить. Если парень того не хочет, на то оберег есть. Единственно надежным средством спасения от русалок – укол хотя бы одной из них иголкою или булавкою, тогда весь скоп русалок с воплем кидается в воду, где еще долго раздаются их голоса. В прежние времена, говорит бабушка, русалок так много было, что они качались по веткам по лесам не только ночью, но даже и в полдень. А болота извели, и нету их.

Раньше и леших много водилось. Леший мог попасться в сеть-перевес. Леших иногда убивали люди. Порой они подходили греться к кострам, но прятали при этом морду, видимо, от света и жара. Приходили греться к очагам, в бани и овины. Как-то леший, весь замерзший, в сосульках, пришел в овин отогреваться и залил весь огонь. Лешие могли есть кур, рыбу, раков, пить молоко, есть дикие плоды, человеческую пищу. Глаза у них ярко блестели в темноте. Иногда играли с человеческими детьми, иногда похищали их. Лешие, по бабушкиным рассказам, были грязные, с резким неприятным запахом, еще на них насекомые всякие. Подпустил им бес блошку и вошку. Жаль, перевелась ныне эта погань.

 

И книжек не хватит все бабушкины небывальщины написать. Бумага и краски закончатся. Она не только русские предания знает, но и всяких народов, что в ее волжских краях жили – мордвы, чувашей и других, знает, как леших и русалок эти народов звали. Я помню из ее рассказов, что у кого-то русалку называли «лобаста», а леших – «дячка» или «вирява».

 

Как-то мы втроем, моя сестра Ксюша, я и Олеся гуляли, вечером по нашей любимой площади Искусств. Помню, в тот вечер падал снег. Мы тихо шли вдоль Русского музея в сторону Фонтанки. И тут Олеся говорит: «Девочки, вот мы и дошли до музея Этнографии».

Я очень тогда удивилась. Всегда думала, что это наш Русский музей такой длинный – от канала Грибоедова до Садовой улицы. Но все было так и не так. Олеся сказала, Этнографический сначала был отделом Русского Музея. Для этого отдела специальное здание архитектор Свиньин построил. Нужно было показать в Санкт-Петербурге коллекцию костюмов, посуды, украшений разных народов России. А уже потом Этнографический стал жить самостоятельно. В него передали свои вещи многие музеи. Не только наш Русский, но и московские музеи поделились. Другие музеи тоже много присылали. А сейчас в Этнографическом почти полмиллиона экспонатов...

Так в тот вечер мы с моей старшей сестренкой Ксюшей впервые узнали, что за спиной Александра Сергеевича Пушкина, вернее, за спиной его памятника, поместились целых два музея – Русский и Этнографический.

Еще в ту субботу Олеся сказала по телефону, что недавно узнала о чудесах, которые творятся в Этнографическом музее. Потому и хочет обязательно завтра пойти в этот музей, узнать, правдивые это истории или нет. Все-таки Олеся наша немного не в себе. Стала по телефону рассказывать, что в музее якобы есть манекены, одетые, как волшебники разных народов. У нас в стране были такие волшебники, и их звали «шаманы». Так вот будто бы в одном фильме знаменитому актеру предложили роль шамана. Он решил попросить на время съемок костюм шамана у директора музея. А тот ему сказал, что костюма не жалко, но лучше от этой затеи отказаться и костюма настоящего шамана никогда не одевать. Мало ли что... А артист: «А что может быть? Какое „мало ли что»? Пожалуйста, несите скорей мне этот костюм. Я в настоящей волшебной одежде лучше шаманский танец исполню, чем в одежде, что костюмер для кино сшил. Я хочу сильную радость людям доставить».

Директор разрешение дал, но пожилая служительница музея долго не соглашалась принести из запасников костюм шамана. Отговаривала артиста от этой затеи. А он уже и слышать этих отговорок не хотел, загорелся свой волшебный танец исполнить... Добился своего. Получил долгожданный костюм, одел его в гостиничном номере, а после и шагу ступить не мог. Ноги отнялись. А он ведь был, на весь мир знаменитый танцор. Что он с больными ногами? А что дальше было, Олеся не знала. Все это она рассказывала очень серьезно. Она, конечно, не похожа на сказочных мачех, но определенно не в своем уме. Тут я с бабушкой согласна. Это надо такой небывальщине верить!

 

Пусть Тамрико эти сказки рассказывает. Ей уже сто два года, но верит всему, как девочка маленькая, и всяким чудесам услышанным радуется. Моя прабабушка Тамрико родилась в Мсхете, старой столице Грузии, потом в Петербург учиться уехала, вернулась в Грузию, замуж вышла, сыновей родила, и вскоре мужа в Ленинград работать направили. Сыновья выросли, женились и вернулись в прекрасный Тбилиси. Тамрико своего любимого внука, а моего папу вырастила, не смогла его оставить и отправиться с сыновьями на родину, хотя и очень по ней тосковала. Меня она учит по-грузински говорить и петь, «Витязя в тигровой шкуре» и Бараташвили вслух читает, заставляет стихи наизусть учить.

Еще показывает, как красиво стол накрыть и правильно готовить сациви, чохахбили, лобио, сладкие чурчхелу и пеламуши. Тамрико и совсем старые рецепты знает. Их теперь не сделать, например, «мясную матрешку». Внутрь целой туши быка помещали теленка, в теленка клали барашка, в барашка – индейку, в индейку – гуся, в гуся – утку, в утку – цыпленка. В промежутках между этими животными и внутри них во все уголки набивали пряные травы – кинзу, базилик, эстрагон, лук-порей, мяту, сдобренные и пересыпанные красным перцем, чесноком, шафраном, корицей и орехами. Все это гигантское жаркое полдня жарили на вертеле, прямо на улице, над угольной кучей. Снаружи довольно толстый слой мяса обугливался, так что часть продуктов пропадало. Зато внутри появлялось такое изобилие сока, такой неповторимый аромат, что по сочности и тонкости вкуса мяса, с ним могло сравниться мало какое мясное блюдо в мире.

 

Утром того снежного в воскресенья мы встретились около памятника Пушкину. Я Олесю сначала не узнала, так она плохо выглядела. Оказывается, моя мачеха заболела. Вчера вечером высокая температура была, а чего сегодня прискакала? Олеся, видно, считала, что я очень расстроюсь, если придется отменить поход в музей из-за ее кашля и жара. Ну, ну.

У входа мы увидели объявление, что Российском музее этнографии, вчера открылась выставка презепио. Господи, как от этого слова «презепио» разговорилась моя Олеся. Лекцию прочла. Еще много про эти презепио было написано на табличках, которые висели на стенах музея. А выставка была в моем любимом зале музея. Это такой большой двухэтажный зал. По краю большого зала идет красивый балкончик, а весь зал обшит мрамором. Вся выставка презепио была на первом этаже. На балконе разместились красивые итальянские вещи. Как они их выбирали? В Италии, мне кажется, некрасиво делать просто не умеют. Там каждой вещи свою извилинку, свой изгибчик делают.

Пошли мы с Олесей как-то вечером по Флоренции гулять. Видим, там почти в каждом окошке первых этажей кто-то мастерит. Мы в одном окне увидели молодую женщину, постучались и зашли. Оказалось, женщина из испорченных старых колец, браслетов, сережек делала новые украшения. Мы выбрали серьги для Олеси и браслет для меня. Он и сейчас на моей правой руке. В середине браслета кружочек медный с гербом старой Флоренции. А на кружочке – лилии. Мы с Олесей еще долго гуляли по городу, вернулись в отель, смотрим, а наша комната такими же гербами и цветами украшена. А утром не заметили этого.

Мы тогда были в Италии в ноябре. Все уже готовились к Рождеству. Итальянское Рождество всегда начинается с презепио. Его делал в свободное время и хозяин нашего небольшого отеля, а я смотрела. Презепио – это такой макет сцены рождения Христа. Оно ставится в каждом доме, обязательно в церквях, на центральных площадях. Основа презепио – это три фигуры: младенец Иисус, Мария и Иосиф. Младенец Иисус всегда лежит в яслях на соломке. Это самое простое презепио, вернее, основа презепио, которое при желании и возможности можно превратить в более полное. В любом магазине найдется все необходимое для этого. Если хочется добавить что-то, то первые фигурки будут ослик и бык, которые жили в хлеву, где родился Иисус. В таком виде продают подарочные презепио, сделанные из серебра, с крошечными фигурками, умещающимися в коробочку из-под кольца. Следующими фигурками могут быть овечки, живущие тут же в хлеву, затем – волхвы.

Итальянцы считают, установка презепио сплачивает семью, в отличие от елки, которую не всегда могут украшать дети: а вдруг какая-нибудь игрушка разобьется, и ребенок поранится, а вдруг уколется, а вдруг упадет со стула, вешая игрушку.

В каждом городе правила изготовления презепио немного разные. Мы с Олесей все макеты разглядывали, сравнивали и вспоминали нашу Италию.

 

На презепио из Тосканы маленький Спаситель лежал в хлеву, который расположился неподалеку от городского рынка. Я смотрела и никак не могла вспомнить, где же еще я такой красивый рынок видела. Такие же опирающиеся на колонны красивые арки вдоль всего рынка. Да это же наш Кузнечный! Мое любимое место в городе после Невского и Эрмитажа. Мы там вчера с бабулей и Ксюшей были. Бабуля учила нас, как правильно мясо и рыбу выбирать, как по жабрам и глазам отличать несвежую рыбу.

Пока бабуля нас учила, мы не заметили, что весь проход между рыбными и мясными рядами загородили. Грузчик, подвозивший мясо на тележке, сильно задел нашу Ксюху, но не извинился, а такое сказал по-русски, что бабуля как закричит на весь Кузнечный рынок:

«Возьму батог потяжеле, всех разбросаю, кого не залюблю! Мою касаточку золотенькую забили телегой и обозвали».

Тут один из темноволосых продавцов сказал что-то грозно и строго грузчику на своем наречии. Грузчик от этого зычного голоса быстро смылся, а бабуля отослала нас домой.

Мы пулей домой побежали, сидим с Ксюшей на кухне, в окошко бабулю глядим. Час нет, другой - нет. Вот тетя с работы вернулась - нет нашей бабушки! Пришла в девятом часу с букетом, огромным судаком, бараньей ногой, большим тортом и пожилым мужчиной. Его сразу пригласили к столу, и мы тоже прошли за взрослыми в гостиную. Тетя быстро на стол накрывала, а мы пытались угадать, где же бабушка так долго была. Оказывается, она после нашего ухода стала говорить с темноволосым продавцом на непонятном языке. Его соседи прямо замерли от восхищения, а вместе со всеми и этот мужчина, который оказался членов всех академий по разным восточным языкам. На прощание продавец мясного товара в знак уважения за знание своего наречия подарил бабушке баранью ногу.

Судака бабуле подарил продавец рыбного ряда, а академик быстренько взялся ей помочь все подарки поднести, но не за просто так. Ему ее слова хотелось списать. Оказывается, академик считал, что ни в Афганистане, ни на всей земле уже нет людей, что на этом наречии разговаривают. Так бабуля и академик пошли в дорогое кафе на Владимирском. Академик еще сказал, что его осчастливила эта мудрая женщина, так как приняла его скромный подарок.

В гостиной гость уже встал из-за стола и рассматривал фотографию бабушки с дедушкой на стене.

«Красавица были, да и сейчас ею остались! А хозяин Ваш где?»

«Он из села меня замуж в семнадцать лет взял. Наш хозяин военным врачом был, а я почти все время при нем - медсестрой. В Афганистан только с собой запретил ехать. Я, конечно, наезжала, один раз по полгода жила. Там наш хозяин погиб. Совсем маленькие мои девочки тогда были ».

«А моя хозяйка пять лет как умерла. Не старая, но сердце слабенькое было».

Тут Ксюха меня потихоньку подговорила выйти. В коридоре говорит:

«Я вернусь, аты посмотри в бабулиной сумке. Что ей этот дурик подарил».

Я открыла сумку, а там книжка с названием «Словарь» какизхъто там народов Востока. Открываю, а там какие – то слова и подпись: «От автора». Так стояла, а тетя тоже вышла в коридор и на меня смотрит.

 

Макетики с Марией, Иосифом и младенцем в яслях стали делать пятьсот лет назад в Неаполе. В этом городе до сих пор работают лучшие мастера, которые делают фигурки участников этого библейского события. Из-под их рук выходят истинные произведения искусства. Мы подошли к неаполитанскому презепио, и я сразу вспомнила мой солнечный веселый город.

В Неаполе нам было замечательно, потому что там живут люди, которые нас с Олесей очень давно любили и хотели увидеть. Если мы в этом городе спрашивали дорогу к университету, на тихой улочке сразу собиралась толпа, и все спорили, как нам лучше идти, а потом кто-нибудь шел провожать. А уж, когда мы спросили, где лучше попробовать пиццу, казалось, весь Неаполь сбежался, чтобы выбрать для нас пиццерию. До Неаполя я не замечала, что Олеся красивая и может нравиться мужчинам. Она ведь такая смешная, потому что рыжая. Бабушка про мою мачеху говорит: «Осла хоть в Рим, хоть в Париж, он все будет рыж». А в Неаполе около Олеси несколько раз безкрышные машины останавливались. Мужчины в них хлопали в ладоши и кричали «Белла коза. Белла коза». Я сначала не понимала, зачем Олесю козой зовут. Потом нам объяснили, что по–итальянски это значит - «красавица».

Олесе в Неаполе мужчины проходу не давали. Восхищались. Она мне сказала, народ тут чувствует ее итальянскую кровь. Оказывается, прапрадед Олеси был итальянцем. Он пришел в Россию с армией Наполеона, а потом попал в плен, и его сослали на север России. Там он женился на дочке пленных французов, а их сыновья уже выбрали русских жен из семей старообрядцев. Еще, сказала Олеся, в ней есть татарская и украинская кровь. А один из прадедов был казачьим атаманом. Я спросила Олесю:

«Почему же ты себя русской считаешь?».

А она:

«Потому, что думаю, говорю и чувствую по-русски. Многие русские – смесь кровей и народов, то есть разных этносов. Этнос - значит народ. Есть такая специальная наука – этнография – изучение разных народов, тх обычаев, костюмов песен, легенд и божеств. У тебя прабабушка и прадедушка с папиной стороны - грузины, бабуля, то есть мамина мама, – волжанка, а там много кровей смешалось, а папина мама – дочь эстонца и чеченки. Вот ты и получилась белокурой, но черноглазой чернобровой».

Мне в Неаполе мальчишки кричали «Белла бамбина!» и тоже хлопали. «Белла бамбина» - это красивая девочка.

 

Потом на выставке мы с Олесиком подошли к группе школьников. Им учитель рассказывал, что презепио могут быть даже величиной с настоящий дом. Такое презепио сооружается каждый год на площади Святого Петра в Ватикане. Но ватиканского презепио на выставке не было. А вот римское – я нашла. Большое-большое. На нем и фонтаны были, и много людей. А маленький Иисус лежал среди городского шума - гама и не слышал, что к нему уже идут волхвы. Они шли разными дорогами. Один у уличной торговки сыр нюхал, другой ослика у фонтана поил и с римлянами о чем-то спорил, третий смотрел на играющих в футбол мальчишек. Я смотрела и видела не презепио, а настоящий Рим. Вспомнилось, как мы прямо с моря доехали до Колизея и пошли в парк виллы Челимонтана, потом долго искали замок мальтийского ордена, «Виллу Мальта», как называли замок римляне, у которых мы спрашивали дорогу. Мы были совсем рядом с Колизеем и всей шумно пестрой толпой туристов около него. А на авентинском холме народа было очень мало. Замок мальтийских рыцарей был найден уже поздним вечером, но пока его искали, узнали многое. Оказалось, очень много римлян погибли в мучениях только за то, что стали верить в Иисуса. На Авентине нам показали старые церкви и их обломки. Мы зашли в храм, посвященный почитаемым и в православном мире святым: мученику Вонифатию и преподобному Алексию, человеку Божию. И провели нас в эту церковь самые обыкновенные римляне, как эта женщина с римского презепио, завязывающая шнурки на своей узенькой красной туфельке.

 

Я еще долго бродила среди макетов Рождества разных итальянских провинций. Потом смотрю, а Олеси рядом нет. Стала искать, а она сидит на скамеечке совсем бледная и кашляет. Пришлось мне вывести Олесю в вестибюль. Она совсем нездоровая сделалась, руки стали такие горячие. Мне стало жаль бедолагу, но она сказала, что все хорошо, надо только немного подкрепиться, и мы пойдем искать зал с шаманом. Странно, когда я одна рядом с мачехой, очень ее люблю. А, если рядом бабушка, как будто стекло снежной королевы в глаз попадает. Олеся кажется смешной, глупой, нелепо одетой.

Мы сидели в кафе. Олеся пила вторую чашку кофе. Я ела восьмую котлету. И нам было хорошо, пока не раздался звонок из дома. «Внученька, не задерживайся. У тебя еще алгебра. Возвращайся, я уже твои любимые пончики приготовила». Я стала тянуть Олесю к выходу. Но иногда с ней не сладить. «Лизочек, мы ведь сюда именно за этой историей с танцором пошли. Давай, сделаем все по плану». И мы потащились на второй этаж. Ну, и тормоз эта Олеся. Тоже мне, доброта наша. А как возьмет что-нибудь в голову, хоть кол на голове теши, она тебе два поставит. И правильно бабуля говорит, Олеся эта все по-своему сделает, ни сантиметра своих хотений не уступит. Я Олесе про наш поход на Кузнечный не рассказала, сидела пятую котлету ела, ну, почему так вкусно, если не дома, и вспоминала вчерашний вечер.

 

Наш гость ничего бабулю не спрашивал про Афган, но бабуля сама стала рассказывать, как она то наречие узнала. Жили они с дедушкой при госпитале. Дедушка все время с больными, а бабушка заметила как-то вечером молодую местную женщину. Она что-то выносила из госпиталя, увидела бабулю, споткнулась и из ее рук выпали шприцы и лекарства. Бабушка помогла все собрать, и так получилось, проводила женщину до дома, стоящего на краю села. Мужа той женщины дома не было, а были только ребятишки и больные старик со старухой. Они сильно кашляли и задыхались, особенно маленькая худая старушка. Бабуля помогла хозяйке сделать уколы и пошла в обратный путь. Хозяйка послала вместе с ней своего сына, мальчика лет десяти. Потом бабушка часто помогала той женщине ухаживать за недужными стариками и стала потихоньку разбирать язык этой семьи, так непохожий язык всего аула. Потом бабуля, молодая хозяйка ждет ребенка.

Однажды дедушка вызвали в другой госпиталь помочь тяжелую операцию делать. По дороге машину с дедушкой духи обстреляли, дедушку тяжело ранили, но довезли до того госпиталя, где он сразу умер. Бабушке ехать туда не разрешили, а вскоре сообщили, гроб с телом деда отправили на родину, а бабуле надо было еще неделю ждать самолет. А тут к ней мальчонка, сын той женщины, прибежал, зовет к ним домой. Бабуля в чем была пошла на край села, думала что-то со стариками, а это мама мальчика рожать ребеночка собралась. Бабуля помогла ей родить красивую белокурую девочку, а наутро самолетом улетела к мужнину гробу в Ташкент.

 

Гость ушел, а тетя с бабулей устроили мне допрос без Ксюши. Они все пытали, зачем я сестру без оглядки слушаюсь. Я и сама не знала. Может, потому что Ксюхе уже четырнадцать и она умная очень. А мне – девять, и учусь я много хуже. Вот позапрошлой морозной зимой гуляем мы во дворе, она говорит:

« А лизни этот гвоздик!»

Я и лизнула, он потом прилип к языку и так болтался. Побежала к бабушке домой, плачу, а сказать ничего не могу. Но бабуле и объяснять ничего не надо, схватила меня, в ванну прямо в шубе потащила, а язык под струю теплой вода сунула. Гвоздь и отлип. Только шуба и шапка все мокрые были. Ксюша потом сказала, что хотела проверить, правду ли им учительница физики сказала.

«Сначала хотела попросить вашу драгоценную Лизочку дверную ручку лизнуть. Благодарите, что опыт на гвозде сделала».

В завершении темы Ксюши мне напомнили, что чужое брать нельзя. Я и так это знаю, даже из раскрытой бабулиной сумки ничего не беру, даже если что на пол из сумки упадет, не притрагиваюсь. Я вообще в нашем доме только свои вещи трогать могу, переложить рюкзак сестры со своего письменного стола не могу. Ее жду. Бабуля с тетей все говорили, свою голову на плечах иметь надо. Я молчала и плакала.

 

На втором этаже музея мы долго искали зал с шаманом. Олеся не знала, у каких народов были шаманы, поэтому мы прошли много красивых залов, и за окнами стало темнеть. Олеся, наконец, подошла к сотруднице и прямо спросила, как пройти к шаману. Сотрудница приветливо улыбнулась, проводила нас через несколько залов и там передала из рук в руки другой сотруднице музея. Она-то как раз и работала в зале, где разместилась одежда шамана.

Сотрудница рассказала, что в России шаманы жили, а, может, и еще живут, в районе Сибири и Дальнего Востока. Шаманский дар передавался по наследству, чаще – через поколение: от деда к внуку. Но будущий шаман должен был быть избран духами. Духи, как я поняла, должны были подать знак, заставить заняться шаманством. Обучение будущего шамана осуществлялось опытным наставником. Если род признавал за кандидатом в шаманы право быть таковым, то проводился обряд посвящения. Опытный шаман передавал молодому не только свои атрибуты, но и знание о явлениях природы, промыслах. У ненцев осенью и весной шаманы отправлялись в тундру, изучали состояние почвы, следили за прилетом птиц, разрезали животных и смотрели, что внутри. По всем этим признакам они составляли представление о состоянии пастбищ и охотничьих угодий. Все эти действия проводились обязательно в тайне от сородичей. В костюме же были сосредоточены все жизненные силы шамана и его предков. Именно костюм являлся главным атрибутом перевоплощения в облик своего зверя (оленя, медведя, тигра, волка) или птицу-двойника. Воплощаясь в него, шаман обретал силу всевидения и становился полудухом-получеловеком.

 

Нам с Олесей еще много чего рассказали. Я не все поняла. А вот то, что костюм имеет особый смысл, поняла. Олеся слушала все очень внимательно, не шевелилась даже, только глазами – хлоп-хлоп. Она стала осторожно расспрашивать про случай с артистом. Сотрудница закивала головой. Да. Было такое. Рассказывали. Сама сотрудница в это время в музее этнографии не работала, но сказала: «Я бы тоже очень подумала, прежде чем дать такой костюм другому человеку. Мало ли что». Олеся спросила, что с этим артистом было дальше, после того, как отнялись ноги. По рассказам сотрудницы, недели две или три знаменитый танцор не мог встать с постели. Потом потихоньку начал ходить, а танцевать смог только через два месяца. Свой танец шамана он прекрасно исполнил, и эти кадры стали украшением фильма «Земля Санникова». Звали артиста Махмуд Эсамбаев. Я о таком не слышала, а Олеся, судя по всему, знала это имя хорошо. Но верить этим россказням! Господи, ну эта тетенька из музея верит всякой чуши небывальской. Но моя Олеся уши развесила. и кивает своей рыжей башкой. Стало так от всего этого противно, что я потянула Олесика домой. Но она иногда такая упертая становится, особенно, если что-то хочет узнать или посмотреть. И тут, тоже самое. Я отошла от тетенек к стене и стала рассматривать старые фотографии из сибирских сел. На одной был сфотографирован эвенкийский шаман у дерева с изображениями духов-помощников. Фотография была сделана в Енисейской губернии в начале двадцатого века.

А Олеся все не уходила и расспрашивала сотрудницу про разные вещи в зале. Наконец они подошли к стеклянной витрине. В ней расположился манекен в одежде шамана.

– Не страшно вам работать рядом с ним? – спросила Олеся сотрудницу.

– Нет, я к нему привыкла и «дедушкой» зову. Прихожу иногда расстроенная. Все ему расскажу, как-то легче станет. Даже в отпуске скучаю по «дедушке». А некоторые не могут в этом зале работать. Голова болит. Значит, не по нраву ему пришлись. Он упрямый, конечно. Как-то пришли туристы из Италии. Очень нарядом «деда» восхищались. Одна дама захотела сфотографировать шамана на мобильный телефон. Но ничего у нее не получалось. Совсем черные изображения только. Я попросила переводчицу попросить всех на время выйти из зала, а сама с «дедушкой» поговорила, сказала ему, что сеньора хочет на память себе его портрет сделать. Потом попросила всех обратно. И что вы думаете? – Прекрасные снимки получились.

 

Я не могла больше слушать этот бред. А Олеся так умильно смотрела на сотрудницу музея и все кивала. Подошла к ним и сказала, чтобы мачеха мне номерок от куртки отдала. Я лично – домой. Но Олеся уговорила дать ей минуты три на этот зал. Она близко подошла к «дедушке» и долго молча стояла. Какие там три минуты! Не выдержала и просто потащила Олесю за руку к выходу. Всему есть предел. Пора хорошее кафе найти и пообедать нормально. Не зря же я олесины закидоны столько терпела!

В вестибюле мне показалось, что руки у Олеси уже не такие горячие, как пару часов назад, когда мы сидели в буфете. И выглядеть она стала нормально, разрумянилась, разулыбалась и радостно о чем-то говорила. Мы оделись и вышли на заснеженную площадь Искусств. Олеся внимательно на меня посмотрела и спросила: «Лизочек, что это с тобой?»

А у меня между тем очень разболелась голова. Площадь была сильно освещена, снег около памятника Пушкину блестел, и этот блеск меня ослепил. Дальше я идти не могла: резало глаза, болела голова, и ноги что-то идти не хотели. Олесе я ничего не сказала, но она все равно заметила и приставала с расспросами, что со мной произошло, и отчего глаза стали такие красные. А я откуда знаю? Тут я вспомнила, что моя прабабушка Тамрико живет недалеко от Михайловского дворца, попросила Олесю пойти к ней и подождать меня у Тамрико.

«А ты куда?» – спросила мачеха. Я сказала, что забыла шарф в гардеробе, сама вернулась в музей, поднялась на второй этаж к «дедушке», постояла немного около него и скорей, через две ступеньки, поскакала вниз, не оборачиваясь. Еще в зале меня заметила и окликнула сотрудница, но я с ней говорить не хотела, а почему и сама не знаю.

 

Головная боль прошла, ноги опять стали быстрыми. Выскочила на крыльцо музея, а потом изо всех сил побежала к Тамрико через Садовую улицу и Манежную площадь. На ней итальянцы для нас фонтан красивый сделали и поставили бюсты Росси, Растрелли, Ринальди и еще кого-то из итальянских архитекторов, что наш город строили. Как же зовут четвертого? Вроде, Данте. Или Браманте? Нет, наверное, фамилия того архитектора – Аликанте. Как хочется скорей моих Тамрико и Олесика увидеть! Вкусное что-то уже готовят. Они же знают, как я пищу люблю! От радостного ожидания вспомнила фамилию четвертого итальянского архитектора – Кваренги.

Мы как-то жили с Олесей на море между Римом и Неаполем. Отель был совсем маленький, и мы со всеми итальянцами перезнакомились. Однажды нам за завтраком подсела незнакомая пара. Они очень обрадовались, когда узнали, что мы из Петербурга. «Мы ведь живем в Бергамо. А там родился великий Кваренги. Он от нас уехал и много дворцов и красивых домов у вас построил». Так что четвертый – точно Кваренги.

Моя бабушка тоже Тамрико любит. Еще говорит, что Олесю терпит за то, что она эту старую ведьму жалеет. Бабушка, как и Олеся, мою прабабушку навещает, продукты носит. А что она ее ведьмой называет... Бабушка из рода волжских бурлаков, потому ростом вышла немаленьким и сердитая грозной становится. Они иногда с Тамрико ссорятся насмерть, кричат, трубки бросают. Но мирятся быстро и переживают, если кто-нибудь из них двоих заболеет. Часами тогда лечатся по телефону или ругаются по поводу приграничных ссор. Слышу однажды, бабушка говорит Тамрико по телефону: «Не переживай, голуба моя. Порубежные мужики спьяна подрались, а Тбилиси и Москве война приснилася. Приду вечером. Курочку домашнюю принесу с Кузнечного рынка, ты приготовь сациву, мы и покушаем. Настойку свою можжевеловую принесу. Твой клопомор больше пить не буду и тебе не позволю на тот свет раньше срока уйти...»

 

И опять мне вспомнился вчерашний вечер. Я после всех переживаний и слез у себя заснуть не могла и пришла под бок в бабушки, когда она еще не заснула, а лежала и читала. Бабушка стала вдруг опять говорить про Афган, как будто продолжив свой рассказ в гостиной.

«Вот родила она дочку и любовалась ею не нагляделась. А девочка, правда, как ангел, даже волосики беленькие кудрявые. Сама румяная и синеглазая. Эх, медсанбат! Могли бы поаккуратней… Тут старики в комнатку, где я с роженицей занималась вошли, поглядели на внучку. Старуха как за причитает, как заплачет. Старик вышел. Слышу, за кем-то мальчишек посылает. Стала назад собираться, а моя пациентка что-то в тряпочку завернутое из-под изголовья вынула и мне протянула, я спешила и сразу не посмотрела, потому что братья зашли в комнатку с тремя пожилыми мужчинами. Они посмотрели на новорожденную, сначала головой закачали, а потом все заулыбались. Самый старый девочку взял и ласковые слова стал говорить. Я потихоньку вышла и побежала к госпиталю».

 

«А чего ты говоришь, медсанбат неаккуратный? Девочка-то здоровая родилась! И вообще, причем медсанбат?»

Бабушка после этих слов стала смеяться, но как-то не очень весело. Потом обняла меня, в макушку поцеловала и стала рассказывать, как поехала со мной шестилетней в гости к своей подруге в Москву. Они вечером в театр пошли, меня же пришлось оставить одну в квартире. Бабуля велела никому не открывать, еще что-то. а после сего сказала:

«До нашего прихода, Лизочек, с этого места не сходи».

Я в это время сидела на диване и рисовала. Вернулись они поздно, разделись, и после этого мне показалось, что с дивана уже можно слезть, но на всякий случай спросила:

«Бабуля! А теперь мне можно сойти с этого места?».

Бабушка кивнула, а я скорей-скорей побежала в уборную. И только тут бабуля и ее подруга поняли, что все пять часов их отсутствия я не сходила с дивана.

Эту историю я слышала бесчисленное количество раз, и до сих пор не могу понять, в чем ее смысл. Человеку, то есть мне, сказали не сходить с места. Я так и сделала. Это было трудно, но у меня получилось. Все не решаюсь у бабули спросить, почему она рассказывает ту давнюю историю. Но мне бабушка ее повторяет так ласково, что кажется, хочет сказать, как сильно меня любит. Потому я не задаю вопросов, и опять молча слушаю давнюю историю.

Проснулась утром уже у себя в кровати. За окном уже светало, и на ветке около моего окна сидели две синички и о чем-то думали. Потом одна стала скакать по веточке и приближаться к подружке, а с веточки посыпался иней. Иней падал и вспыхивал огнями от низкого красного солнца.

 

Я бежала дальше через Манежную площадь на набережную Фонтанки так быстро, что чуть не растянулась у парадной Тамрико. Взлетела по лестнице на четвертый этаж – моя девочка дорогая, генацвали Тамрико, стоит на площадке и меня дожидается. А бабушка – рядом. Она тоже приехала и пончиков привезла. Тамрико маленькая, худенькая, как цыпочка, и нос торчит, моей бабуле до подмышки только достает. Из квартиры едой пахнет. Это Олеся на кухне расстаралась. Утром больная была и какая-то старенькая, а сейчас разрумянилась. Даже бабушка, когда мы сидели за столом и ели, сказала:

 

«Олена у нас сегодня светится как заря передвечерняя. И у Лизаветы глаза как фонари горят. Что вы такого в музее увидели или кавалеров фартовых - крестовых нашли?»

Мы с Олесей переглянулись и почему-то ничего не рассказали про «дедушку», а стали наперебой хвалить выставку презепио. А бабушка слушала, слушала и говорит:

«Больно складно да ладно речь плетете. Бог с вами. А мы с тобой, Тамара Луарсабовна, давай завтра в церкву на Пантелеймоновскую пойдем, за дурочек этих вдвоима помолимся, чтоб простились им грехи сегодняшние . Еще свечки во здравие Ксюшеньки и Лизаветушки перед иконами поставим и исповедуемся. Ты, греховодница, посты давно не блюдешь».

Тут в маленькой квартирке Тамрико зазвонил телефон. Мужской голос попросил к позвать бабушку. Это звонил вчерашний профессор и просил разрешения завтра утром к нам придти и уточнить у бабули некоторые детали из сделанных им записей. По понятным причинам доверить это деликатное дело студентам он не может, потому придется еще раз побеспокоить давешних гостеприимных хозяев. Бабушка сразу после звонка засобиралась домой. Мы пошли к метро вместе с Олесей. Вдруг бабуля у нее спрашивает

«Оленька, а что это за духи у тебя? Славные какие…».

«Вадик привез с конференции в Милане. Но духи – французские».

Бабушка замолчала. А Олеся возьми да и ляпни:

«Флакона у меня с собой нет, но могу забежать домой и вам сразу подвезти».

Глупая Олеся. Будто не знает, что бабушка никогда не душиться, и даже губной помады я у нее нет. Бабуля вдруг сказала, что давно хотела посмотреть, как Олеся с Вадиком ремонт сделали в квартире, так что сейчас сама к ним зайдет. Ну, дела. Не была там ни разу с тех пор, как Олеся у моего папы поселилась, а тут…. Давно она хотела посмотреть. Мне же уроки еще надо повторить, но папу-то увидеть было бы здорово.

Когда пришли, папа, как взял меня на колени, так весь вечер у него просидела, и чай так пила.

Как я всех люблю: Олесю, тетю, Тамрико, Ксюшу, мой Неаполь, мой Тбилиси, площадь Искусств, Кузнечный рынок, тех утренних синичек на заиндевелой ветке и Кваренги, а уж папу и бабулю…. А, может, все сладится? Приедет мама, будет папа жить вместе с ней и Олесей в этой квартире, и меня с сестрой к себе заберут.