8

По сути, война уже шла давно, необъявленная, непонятная большинству населения, независимо от национальности. Гибли и те и другие. Явных противников в этой войне не было. Ни под одно определение военных действий она не подходила. А между тем оружия в городе было больше, чем продуктов. Даже женщины торговали гранатами, пистолетами, автоматами. Можно было договориться о покупке и более серьёзного оружия. Были б деньги. После указа Джохара Дудаева «О национализации вооружения и техники воинских частей на территории республики» было разграблено всё имущество военных городков. Этим и торговало коренное население. Федеральные войска спешно покинули «многострадальную Ичкерию». Кругом царил такой раздрай, что навряд ли учёные-историки потом смогут всё расставит по своим местам. Москва молчала, как будто ничего не происходило. По телевизору показывали такую далёкую жизнь, что, казалось, Россию и Чечню разделяют не километры — века. Город был окутан страхом. Кто-то там, наверху, поделил всех чеченцев на дудаевцев и участников антидудаевской оппозиции, искусственно создавая ситуацию для начала гражданской войны. ьДвадцать шестого ноября в город вошли танки. Жильцы дома не знали, чьи это танки, и на всякий случай спустились в подвал. Эмму Григорьевну несли на руках. Бой закончился скоро. На танках была марионеточная оппозиция, которая и потерпела поражение.

На другой день, как на ленинский субботник, все жильцы дома вышли на благоустройство подвала. Люди понимали, что вчерашние события — это только начало чего-то более страшного. Женщины вычистили и вымыли помещения. Мужчины сколотили нары, принесли старые столы и стулья, вкрутили лампочки. Но на всякий случай запаслись свечами и керосиновыми лампами. Мастеровитый Илларион Юрьевич, помнивший военные времена полувековой давности пошёл на завод и через несколько дней привёз на тачке самодельную печку-буржуйку, которую тут же установили в подвале. Каждый спустил в свой отсек запасы продуктов и теплые вещи.

Шла мобилизация в армию Дудаева. Некоторые молодые люди не хотели воевать. Их родители отправляли в Россию, в Москву. Но большинство становились боевиками: отпускали бороды и обвешивались оружием. Звания в чеченской армии раздавались, как леденцы на ярмарке. Вокруг были одни полковники. Песня Аллы Пугачевой о настоящем полковнике наполнялась новым содержанием.

В подъезде Веры из русских остались только она с мамой, Катя с детьми, две безродные старушки, да ветеран второй мировой Илларион Юрьевич. Старики объединились в коммуну и перебрались в квартиру к деду на первый этаж. Больше из русских никого не осталось. Остальные в подъезде были чеченцы, получившие в результате бегства русских шанс уехать из аулов в город. Мужчины служили в армии Дудаева, женщины торговали. Детей и пожилых было немного. Их оставляли в аулах и селах у родственников, где, считалось, безопаснее.

В конце ноября начались бомбежки города. Люди сидели в подвалах, переживая за свои квартиры и имущество.

Ученик Веры, по идейным соображениям, пошёл в армию Дудаева, и занятия прервались. Ну, к тому времени любая работа прекратилась. Жильцы дома все дольше оставались в подвале и только по необходимости вылезали на поверхность: за водой или поторговать, если не было бомбежки. Кстати, Вере коромысло не пригодилось. За водой отправлялись ползком и с канистрой, привязанной к руке веревкой.

Одиннадцатого декабря вошли на территорию Чечни федеральные войска. И бомбежки Грозного стали регулярными. Люди сидели в подвале и не знали, что происходит в городе. Иногда приходили сыновья и мужья соседок — дудаевцы. Они приносили теплый лаваш, тушенку и рассказывали о событиях наверху, самоуверенно заявляя, что они победят, и чеченцев ждет счастье. Оно им представлялось как нечто среднее между Кувейтом и Швейцарией.

Вообще армия Дудаева была весьма разнородна. Всех объединяло только одно: национальность. Ты не мужчина, если не воюешь на стороне своей нации. Хотя постепенно в этой армии стали появляться эстонцы, украинцы, арабы и даже русские. Им платили. Оказывается, Джохар был богат?! Среди дудаевцев выделялись идейные: националисты, ваххабиты. Эти были страшнее всех. Они расстреливали людей, издевались над русскими, пытали пленных, при этом еще и позировали для истории.

Другие мужчины пошли в армию от страха за свои семьи или чтобы не выделяться из общей массы. Их пичкали агитаторы наукообразными сказками об исключительном предназначении чеченского народа.

Однажды после пяти дней бомбежки закончилась вода. Как только смолкал гул самолетов, кто-нибудь брал канистру и отправлялся за водой, но тут же снова начинали гудеть бомбардировщики, и смельчак возвращался. Катя предложила все оставшиеся банки с компотами отдать старикам и детям, а взрослым попробовать хороший способ утоления жажды, да и голода тоже. Она выставила на общий стол запасы своей самогонки. Желающих экспериментировать было мало. Чеченки отказывались: они стеснялись друг друга. Зато выразила согласие баба Шура. Она и стала третьей. Второй была Вера. И правда, жажда и голод ушли, на душе стало легче. Начали вспоминать о мирной жизни и даже пытались петь. Потом они часто повторяли этот эксперимент, когда хотелось есть или пить.

 

Федеральные войска с трех сторон подступали к городу и готовились к его штурму. Неожиданно в подвал ввалились незнакомые пьяные дудаевцы. Один из боевиков был очень похож на Рашида, только растолстевшего и обросшего рыжей окладистой бородой. Да, кажется, он. Вере захотелось схватить его за эту гадкую бороду и стукнуть головой об стенку, чтоб в лепёшку.… Как он разбил её жизнь!

Если это и был Рашид, то он Веру не узнал. Да и как узнать в измученной жалкой женщине средних лет с обезображенным лицом юную девушку, которая когда-то давно его любила.

Боевиков засыпали вопросами. Те вели себя нагло, материли федералов и вещали о скорой победе. Но виду них был не очень победный. Обыскав подвал и не найдя никого, кроме детей, стариков и женщин, дудаевцы ушли.

Эмма Григорьевна ослабла, почти ничего не ела, задыхалась от недостатка кислорода. Да и остальные стали раздражительными, вспыльчивыми, начали возникать споры и ссоры.

Любое затишье использовали, чтобы выйти на воздух, навестить свои холодные, с выбитыми стеклами квартиры. Мародеры не скучали: из многих квартир унесли ценные вещи, ковры, холодильники, аудио и видеотехнику. За своими заботами сидельцы не заметили исчезновения Иллариона Юрьевича. Хватились через два дня, об этом им сообщили полупьяные коммунарки, и, как только наверху утихло, несколько молодых женщин отправилось к нему в квартиру.

Старик лежал на тахте, скрючившись, под двумя одеялами, окоченевший от холода. Наверное, не было сил спуститься в подвал. Вера, Тоита и Марха попытались распрямить его тело, чтобы завернуть в ковер и похоронить. Но оно застыло и не разгибалось. Спину женщины кое-как выпрямили, а вот руки и ноги в суставах не поддавались. Тогда соседки набрали в ведро снега и на керосинке вскипятили воду. Тоита лила кипяток на застывшие суставы, а Вера и Марха старались их разогнугь. Видя, что у них ничего не получается, Марха взяла молоток и со слезами начала бить по суставам рук и ног. С горем пополам им удалось придать трупу нужную позу. Женщины обмыли тело старика, надели на него парадный костюм с орденами, сняли со стены старый ковер и завернули в него. Оплакивая Иллариона Юрьевича, они пообещали друг другу никогда никому не рассказывать о том, что происходило в этой квартире. В следующее затишье ветерана похоронили, тут же, во дворе дома, в глубокой воронке от снаряда. В складчину накрыли стол и сели помянуть. Младший сын Кати Леша подошел к взрослым, в руках у него была маленькая пушистая елочка.

— Вы что, забыли? Завтра Новый год, — грустно сказал мальчик, — я принес вам елку

— Лешенька, поешь, дружочек, помяни Иллариона Юрьевича, потом мы поможем украсить тебе елочку, — успокоила ребенка Вера.

Никогда ей не забыть того вечера, как взрослые люди, измученные войной и горем, со слезами на глазах, вешали на елку блестящие игрушки и разноцветную мишуру. В последний день декабря начался штурм города федеральными войсками. Наверху был настоящий ад. Сотрясалась земля от взрывов. Люди собрались за общим столом, на котором при свете свечей сверкала новогодняя елка. Тема для разговоров была одна и очень конкретная: выстоит ли их дом или развалится и погребет под собой всех присутствующих. Из опыта жильцов соседних домов они знали, что никто их откапывать не станет.

Дом выстоял, хотя не осталось ни одного целого стекла. Потом с сутки было затишье. Главные бои переместились к центру города. Все вышли во двор. Искрящийся на солнце снег прикрыл изувеченные дома и воронки. Сказочное царство простиралось необычно далеко вперед, до самой реки: весь квартал домов был разрушен. Морозный воздух пах гарью.

Постояв немного, люди пошли по своим квартирам проверить сохранность вещей. Катя велела сыновьям притащить из разрушенного соседнего коттеджа мебель и порубить на дрова, а сама пошла в квартиру, Через некоторое время раздался во дворе её истошный вопль. Соседи выскочили из дома: Катя билась в истерике над телами своих мальчиков. Они лежали на алеющем снегу с простреленными головами, и синее небо отражалось в их синих стекленеющих глазах.

— Что? Как? Почему? — соседи окружили Веру и Марху, которые пытались поднять ползающую по снегу и воющую раненой волчицей женщину. Белая, как стенка, Земфира стояла рядом. В её взгляде читалось безумие.

Марха оказалась свидетельницей расстрела. Она сквозь рыдания, переходя с русского языка на чеченский и обратно, рассказала о виденном:

— Я вышла на балкон убрать стекла, вижу: дети принесли стулья, и Алик приготовился их порубить топориком. Подошли двое федералов. О чем-то тихо спросили, потом один как закричит: «А русские? Пособники дудаевцев?! Наводчики?! У-у продажные шкуры!», другой орет: «Да еще и мародеры!» — и направили оружие сначала на Алика, а потом — на Лешу. Я не поняла. Выстрелов не было слышно. Я думала, что это шутка, и солдаты просто заставили ребят упасть в снег... А тут вышла Катя...

«Пьяные или наркоманы. Не иначе... Чего бы нашим убивать русских детей», — думала Вера, потрясенная бесчеловечной жестокостью солдат.

Но тут опять загудели самолеты — и все ушли в подвал. С мальчиками осталась только Катя. Её так и не удалось затащить в укрытие. Земфиру насильно увели с собой. Всю ночь рвались бомбы и снаряды. Лишь на рассвете появилась возможность похоронить ребят. Всем подъездом долбили мерзлую землю у гаражей, потом завернули их в простыни и похоронили в одной могиле. Старик-чеченец сбил из каких-то палок крест и вбил в мерзлый холмик: «У вас так положено». Катя, вся заледеневшая от холода и охрипшая от крика, как безумная, повторяла синими губами только одни слова:

— Холодно им. Им холодно.

Несчастной женщине влили в рот стакан водки и отнесли её в подвал. Так начался новый девяносто пятый год.

В конце марта тихо ушла из жизни Эмма Григорьевна. Перед смертью на неё нашло просветление, и она сказала Вере:

 

—Выбирайся отсюда, дочка. Похорони меня и уходи.

Её погребли в той же воронке, что и Иллариона Юрьевича.