I

 

Чтобы прожить свою маленькую жизнь, надо учиться у планет, а они ходят по кругу. Хорошо то, что повторяется, сколько бы ни убеждали нас в обратном эльфы и герои. Дело в том, что пока не создана геометрия времени его герой будет несовершенной фигурой (не случайно у каждого времени он свой), а эльфы… Пишущий историю катастроф знает, что даже закон всемирного тяготения имеет вероятностный характер, то есть каждый случай его действия уникален. Но поверхностному взгляду кажется, что это жизнь настаивает на индивидуальном, а смерть на типичном, и что именно необратимость времени есть условие эволюции, по другому сказать, «хэппи энда». «Жажда неповторимого» – вот что написано на знамени эльфов, и они дня не могут прожить без крушений и катастроф. Между тем идущий прямо отстает от идущего по кругу, а главным ньюсмейкером было и остается эхо. Увы, наша история началась с эльфов. Стоит ли удивляться, что трагические события не заставили себя ждать? Так говорил Ильдар Аллабердин, легендарный Алаба, а уж он как никто был в теме.

 

В Заокраинный Край уплывала луна,

И за нею спешила морская волна

В Эльдамар, где среди светозарных долин

Возвышается гордый гигант Илмарин...*

 

Галадриэль всегда исполняла одну и ту же песню, но, полная таинственной силы, эта песнь даже сурового кавказца Айсу обращала в плачущего ребенка. Петр Дмитриевич Шелковской с обожанием смотрел на свою возлюбленную: непредсказуемую, погруженную в мир сказочных грез, но ужасно тираническую юную особу. Петр Дмитриевич и сам был не стар: ему исполнилось двадцать шесть. В недавнем прошлом биржевой маклер, специалист по «мягким» валютам, Шелковской в жизни достаточно преуспел. Однако о происхождении своих капиталов молодой бизнесмен предпочитал не распространяться. Капиталы образовались как-то вдруг, вскоре после разорения банка, в котором Петр Дмитриевич работал и где был на хорошем счету. Теперь он являлся совладельцем предприятия по производству щебня. Бизнес давал хороший доход и не требовал постоянного личного присутствия предпринимателя. У него было достаточно времени, чтобы заниматься вегетарианством, практической астрологией и потакать другим причудам своей очаровательной подруги.

Песня смолкла. И хотя в сердцах слушателей еще звучала волшебная мелодия, изящный каблучок уже нетерпеливо постукивал.

– Рыцари света идут на восток, – сказала эльфийка, вскинув хорошенькую голову и прижав руки ко впалой груди. – Идите и вы. Идите.

Ждать, когда гневно звякнут серебряные браслеты на тонких запястьях, было небезопасно, присутствующие это знали. Петр Дмитриевич и Ильдар, пятясь, выскользнули за дверь.

– Митрич, какой такой свет мы должны нести? Кому? Все это, конечно, готично до одури, но я на авантюру не подпишусь.

– С утра запрягай «паджерика», – сказал Шелковской и хлопнул друга по плечу. – Не переживай, мы все сделаем по-своему. Выезжаем на рассвете.

– Сумасшедший! И баба твоя сумасшедшая! – отчаянно закричал вслед отъезжающей машине Алаба. – Пустит она тебя по миру! С сумой пойдешь!

Рано утром нарядный джип Шелковского мчался по шоссе прочь от Москвы. В пассажирском кресле потягивал пиво недовольный Алаба.

– Я, знаешь, о чем подумал? Что прогресс в сексе – это движение от человека к ракообразным. Не дергайся, я про Стелу вспомнил, как она спит со своим догом, к эльфам не имеет отношения. Стела уже посередине пути. А клонирования бояться не стоит, – убежденно говорил татарин, внимательно наблюдая завершение рискованного обгона. – Подпитка клонами должна производиться в неблагоприятные с демографической точки зрения годы. Повторять человека надо не тотчас, иначе самим себе осточертеем. Лично я против смерти продолжительностью меньше, чем пятьсот лет. Клону ведь, по большому счету, все равно, когда рождаться, главное, знать, что новое рождение неизбежно. Особые пожелания, типа появиться на свет одновременно с любимым человеком или духовным учителем согласовать несложно. Скорость и направление вращения колеса перерождений будут регулироваться человеком. Вот это, товарищ водитель, уже высший драйв!

– Наивный ты человек, Алаба! Какие пятьсот лет? Ты не проживешь в пробирке, точнее, не промрешь и первую половину смерти, как тебя или потеряют, или разольют. Нет, все в этой жизни надо делать самому, и в этой смерти тоже.

Шоссе в ранний час было почти пустым. Они увидели издалека, как две полногрудые герлы остановились у обочины. Шелковской притормозил.

– Куда? – спросил Алаба.

– А сколько? – деловито переспросили две полногрудые герлы.

– Я спрашиваю, куда? – не понял Алаба.

– Так это смотря сколько, – ласково пояснили герлы, профессиональными взглядами прощупывая толстяка.

– А сколько? – заинтересовался татарин, до которого, наконец, дошло, о чем идет речь.

– Так это, смотря куда! – улыбнулись в обе пасти полногрудые герлы.

Алаба расхохотался.

– Девушки, – сказал он, – вижу, вы все знаете. До Логовищ далеко?

– А вот это, мальчики, вам знать необязательно! – неожиданно злобно сказали герлы и исчезли с раздраженным визгом.

На ближайшей заправке Алаба обратил внимание на заляпанный грязью УАЗ. Старый дед в камуфляжной шляпе точил на порожке рогульку. Алаба подкатился к деду, о чем-то с ним переговорил.

– Митрич, там, куда мы путь держим, твоя тачка не годится. Чувачок согласен уступить свой «ламборгини дьябло». Денег, правда, запросил немеряно, зато рогульку березовую дает, это чтобы пониженная не выскакивала, совестливый…

Шелковской с сомнением посмотрел на вездеход и его хозяина.

– Митрич, нельзя экономить на устройствах ввода, это тебе говорит человек, отдавший «кваке» два года жизни. Третьей «кваке», заметь, не первой и не второй. Между нами говоря, триста баков не деньги для такого девайса. Решай.

– Вы в Логовища едете, – скромно подал голос дедок и замолк, решив, видимо, что сказал достаточно.

– Купи лучше минеральной воды, – рассудил Шелковской и сияющий лаком «мицубиси», казалось, полностью одобрил выбор хозяина.

Однако уже на подходе к деревне измордованный убийственной дорогой «паджерик» красиво, как раненый олень, рухнул в овраг с моста, точнее, вместе с мостом, прогнившим до основания.

– Вот так-то, мейнстрим голимый! – Алаба в сердцах пнул безнадежно увязшее в болотной жиже колесо. – Отныне, Митрич, ты знаешь, как устроена ловушка для мамонтов – «калиновый мост», древнейшее изобретение человечества. Здесь этот мудрый механизм до сих пор в исправности. Теперь жди, когда сверху посыпятся копья и стрелы.

Детальный осмотр заваленного мертвыми деревьями оврага показал, что путешественники были не первые, кто попадал в западню. Среди ржавых обломков Алаба обнаружил даже начисто обглоданные останки американского «хаммера». Татарин вытянул из багажника помповое ружье, взвалил на плечи рюкзак с провизией. Разбитый «паджерик» на прощанье грустно вякнул бесполезной в лесу сигнализацией.

До деревни оставалось версты три. В первобытной глуши из-под ног то там, то тут поднимались тетерева. Алаба извел с десяток патронов, но добыл лишь несколько перьев. Глухарь, в которого он, потрясенный размерами птицы, промазал почти в упор, улетая, кажется, смеялся.

Дорога вывела из леса, и они, наконец, увидели деревню. Ненарушимый покой царствовал над медвяными лугами. Зубчатая кайма леса подпирала бездонное небо. Пустые избы тонули в высокой траве. Ни дымка, ни собачьего лая. Лишь над нетовым полем покрикивали грачи. Дорога, минуя большое кладбище, заканчивалась у колодца.

– Ничего себе развернулись! – удивился Алаба. – Мегакладбища больше подобают мегаполисам. Зачем деревне такое роскошество?

– Зато сразу видно, какая у деревни большая и славная история. Смотри-ка, там, кажется, кто-то есть.

У огромной, в три этажа, избы сидел, пуская слюни, замурзанный мужичок с лицом идиота.

– Какие виды на урожай, любезнейший? – бодро спросил Петр Дмитриевич.

Дурачок сидел, как не слышал. Алаба через заросший травой порог прошел в раскрытую дверь.

– Митрич, не здесь ли жила твоя будущая теща? Я слышал, она колдунья…

– Так про любого бухгалтера можно сказать.

Алаба бросил на пол рюкзак. В углах послышался писк и шуршание мелких ног.

– Ух, сколько здесь мышей! Чуют, родимые, бывшего прогеймера!

От дурачка ничего не удалось добиться, и дом обследовали сами. Обошли, любуясь, кругом. Красавец-сруб плыл на фоне облаков, как корабль. Особенно поражала размерами рига, пустая и гулкая внутри, словно церковь в будний день.

На втором этаже Шелковской обнаружил неприметную дверь, открыл. В маленькой, как шкаф, комнатке не нашлось никакой мебели, только старое зеркало на стене. Шелковской щелкнул zippo и посмотрел на свое отражение. Седая морщинистая поверхность услужливо показала молодое лицо. А потом произошло странное. Отражение Шелковского вдруг стало меркнуть и скоро исчезло. Только в верхнем углу продолжал дрожать огонек зажигалки. Шелковской пошевелился – и отражение возникло вновь. Замер – пропало. Повторив опыт несколько раз, Петр Дмитриевич отправился за Алабой. Тот был полон энтузиазма.

– Глянь, Митрич, настоящие сани! И прялка. Прясть нить терпения… Какой странный дом. Он почти не разграблен. Хотя следов человечьих копыт тут во множестве, но они какие-то робкие…

Познакомившись с интересным зеркалом, Алаба пожал плечами.

– Ну и что? К отражениям уже давно претензии. Будь активен, тебя заметят. Кроме того, неподвижные активы, сам знаешь, тают…

Прихватив бутылку «путинки», путешественники отправились на поиски местных жителей.

– Где народ, не иначе как в поле? – спросил Алаба обитателя крошечной избы, у которой шифером почему-то был укрыт только один скат крыши.

– Нет, в лесу. Мамонта завалили. Делят.

– Мамонта? У вас тут еще и мамонты? Глухари так те чистые птеродактили!

Мужичок солидно промолчал. Шелковскому он сразу понравился. Невысокий и круглолицый, внешне крестьянин был похож на известного автогонщика, по книге которого бизнесмен осваивал водительское мастерство.

– Председатель у вас есть?

– Есть, только бывший. Он срок мотал, недавно освободился.

– За что срок? Бизнесом, наверное, занимался?

– Нет, людей ел. Очень строгий человек.

– Ох, ничего себе! То-то, я смотрю, какое кладбище здесь большое!

Мужичок выдержал еще более солидную паузу.

– Чей тот дом? Можно в нем переночевать?

– Ночуйте. Дурачок наш Ивашка за ним присматривает. Нальете ему стаканчик, он и рад…

 

II

 

Вечером во дворе огромной избы распалили костер. Алаба приготовил аппетитнейшее барбекю. Петр Дмитриевич наслаждался фруктовым салатом. Компанию путешественникам составили Ивашка и заглянувший на огонек мужик, похожий на автогонщика, его звали Серега. Плотно покушавший Алаба был настроен благодушно.

– Митрич, ты, может, объяснишь, наконец, зачем мы сюда приехали?

Шелковской торжественно поднялся. Правой рукой он сжимал горлышко наполовину опустошенного «Джека Дениэлса», левой активно поддерживал равновесие.

– Цель жизни – познать своего Бога и свою любовь.

– О да, с твоей любовью нам всем крупно повезло! Вот только с верой пока, к счастью, обошлось. То есть надежда еще есть. Так какова цель высокой миссии?

– Ильдар, я хочу здесь поставить церковь.

– Церковь?! – Алаба поперхнулся. – Вот не буди лиха… И давно тебя на религию пробило? Ты же в этом деле ничего не смыслишь! Вообще-то, даже интересно. Ну-ка, скажи свой символ веры.

– Символ? В вере главное верить, больше, по-моему, ничего не надо. В Логовищах я подниму храм.

– Да зачем тебе это, Митрич? Ты же русский, ты и так напрямую к Богу подключен, как чайник к розетке. Оглянись, пустыня вокруг! Прихожане твои пятьдесят лет как разбежались!

– Будет Бог – люди вернутся.

– Из Москвы-то? Вряд ли. А храм, конечно, православный?

– Ну да.

– Час от часу не легче! И кого ты в нем крестить собираешься? Ведь у русских детей не бывает. Это же в Европе не модно. Эльфы, мать вашу! Если кто залетит по нечаянности, так лишают родительских прав. И правильно, нельзя алкашам детей. У тебя-то у самого родители кто, Шелковской? Не знаешь. А вот наш добрый чеченец Айса – ты его помнишь, это который героин предлагал поставлять недорого, – тот своих предков называет по именам аж до двадцатого колена, достойнейший человек! Хорошие русские мамки рожать не хотят, а плохие – воспитывать. Зато православию больше тысячи лет. Ставь мечеть, Петр Дмитриевич, не ошибешься. Если ты, действительно, думаешь о будущем своей земли. А не о том, в каком облачении будет ходить по ней священник.

Шелковской устало сел, помотал головой.

– Нет, Алаба, религия – одежда духа, и надо носить свое. Я сермяга и вокруг хочу видеть сермяг, таких же, как я. Хотя бы горстку.

– Вот горстку и увидишь... Ох, Митрич, Митрич! Погубит тебя безжалостная Галадриэль! Ну да Бог тебе в помощь, строй свой храм!

Вдалеке, усиленное эхом, послышалось пыхтенье мотора. В деревню неторопливо въехал знакомый армейский УАЗ. К костру подошли дедок в камуфляжной шляпе и бывший председатель. Культурно поздоровались и поставили на край бутыль с красной жидкостью.

– К вашему столу.

– Здорово, дед! Как пониженная, не выскакивает? – обрадовался гостям Алаба. – Что за волшебный напиток вы принесли?

– Угощайтесь. Очень хороший антифриз, японский.

– Да что ты говоришь! Действительно, хороший, я знаю. Даже помню, где его покупал… И много там осталось?

– Нет, последнее взяли.

– Ясно. Ну ладно, накатывайте, мужики. Мы тут болтаем о том, о сем, о Божьем провидении… Что мамонты? Я где-то слышал, они все вымерли?

– Нет. Здесь их много. Плодятся, как кролики. Весь лес изгадили. Вы что-то строить собираетесь?

– Как ты догадался? Церковь хотим поставить, Богу будем молиться. Молитва, дядя, это Бога ловитва.

– Хорошее дело. Деревянную церковь, каменную?

– Не решили пока.

– Кройте шифером, – подал голос Серега.

– Не спеши, дуралей! У них еще стен нет.

– Работники-то в деревне найдутся? С оплатой не обидим, руки нужны.

– Откуда тут работники... Здесь все больше охотники, это другой народ. У настоящего зверолова жизнь какая? Насторожил капкан – и сиди, жди, пока кто-нибудь свалится. А работают другие.

– А если не свалится?

– Такого не бывает. Свалится обязательно. В здешних краях охотнику фарт не изменяет.

– Вот так и сидите всю жизнь? Скучно. И потом разве это выгодно?

– Почему нет? Ловушки осечек не дают. Усилие охотнику требуется только для завершающего броска, но у нас промашек нет.

– Что ж, придется турок нанимать вам церковь строить. Будете им шкуры торговать. А немцы дорогу проведут…

– Это басурманам шкуры? Да еще протестантам-католикам?! Нет, пусть уж лучше звери в лесу эти шкуры носят. До дыр!

– Братцы, да вам ни в чем не угодишь! Погодите, а вы не заливаете, что охотники? Ну-ка, соврите какую-нибудь историю.

– По этой части у нас председатель мастер, он пропагандист со стажем.

– Нет проблем! – оживился тот, поглядывая на Шелковского. – Вот послушайте, как раз в тему. Не в нашем лесу, но неподалеку жил-был веселый медведь. Он прекрасно танцевал. Но, несмотря на легкий нрав, любили его не все. Слишком длинные у него были зубы, и, между прочим, отлично поставленный удар с обеих лап. Не поверите: зубами до Аляски доставал! Мишка любил выпить, но поскольку придерживался мясной диеты (что и я рекомендую делать), никакого вреда от спиртного ему не было, одна польза. И бес его попутал соблазниться вегетарианством. Конечно, такую отвратительную идею ему подкинули не случайно. Заморочили голову, мол, трупоедение несовместимо с идеалами современной цивилизации. И стал мишка вегетарианец. Год вегетарианец, два. Шкура клочьями полезла, зубы выпали. А надо сказать, что берлогу он занимал преогромную. И многим его берлога нравилась. Мишке в уши стали петь: «Земля – это наш общий дом, а ты теперь полноправный член мирового сообщества. Стало быть, обязан делиться». В утешение суют конфету. Конечно, сосательную, потому что гуманисты. Мишка в ярости разевает беззубую пасть – но все смеются. Пьяненький он, больной, вегетарианцы его и на иглу посадили. А недавно выяснилось, что даже зубные протезы за гроши отдал, то есть перспектив больше никаких. Но глупый мишка не теряет оптимизма: он твердо рассчитывает на нетленные демократические ценности и их бескорыстных хранителей – иностранных журналюг.

– Любопытные у вас звери... Может, еще чего про зайцев расскажете? Люблю про зайцев...

– Наш председатель поэт! – похвастал Серега. – Но я понял, к чему басня: надо бы по полной за здоровье!

Из темноты, как луна из облаков, вдруг выплыла полногрудая герла. Прислонила к плетню велосипед. На этот раз она была одна.

– О, прекрасная чувиха! – умилился Алаба. – А где твоя подружка?

– Сегодня не ждите. Айса ее зачем-то в город послал. С корзинкой, как Красную шапочку.

– А вы знаете Айсу? Как интересно!

– Штрафную, Настюха, штрафную! Говори тост!

– Со свиданьицем, мужики! Давненько я у вас не была. Ну, дай, Бог, не последняя…

– …А если последняя – не дай, Бог! – подхватили хором довольные мужики.

Настюха махнула рюмаху, помедлила и красиво повела плечом. Серега схватил охотничий нож и принялся отбивать такт на бутылке антифриза, остальные стали ритмично похлопывать в ладоши. Девушка вышла в световой круг. В ней вдруг заиграла, заструилась змеиная гибкость. Несколько секунд она прислушивалась к неслышной внутренней музыке, ритм и страсть томили великолепное тело. Ивашка бросил хворосту в костер и огонь и женщина начали пляску, словно яростное сражение. Это был смелый танец в том смысле, что его нельзя было назвать очень скромным. Не имел он и определенной национальной окраски. Юность праматери всех племен оживала в нем, наполняя терпким соком мехи современной пластики. Завороженные первородным и прекрасным зрелищем, зрители легко прочитывали язык танца. Он рассказывал о святом предназначении женщины, о тоске по безоглядной мужской отваге, о стремлении к свету и неизбежной гибели всякого, кто рискует погрузить ладони в благотворное, но слепое пламя. Поднявшись до каких-то высших вибраций, введя в экстаз не одну себя, но и зрителей, девушка вдруг остановилась. Она замерла, упав на одно колено, безжизненно уронив голову. Рассыпавшиеся волосы потрескивали в опасной близости от огня. Восторженные крики и аплодисменты огласили двор, их многократно вернуло эхо. Девушке налили водки, усадили, она была бледна.

– Настюха у нас актриса! Довольно характерная, правда, – важно сказал председатель. Его маленькие глазки масляно блестели.

– Где-то училась?

– Нет, собиралась. В театральное не прошла. На танце завалилась.

– На танце?! Не может быть!

– Может. Это был последний экзамен.

– Теперь за деньги показывает на шоссе «чебурашку»?

– Ну, зачем вы так, Ильдар Ибрагимович? Для гостей бесплатно...

Ивашка, на потеху публике, тоже пустился в пляс, корча рожи и нелепо перебирая босыми ногами.

– Да что б у тебя ноздри на пятках выросли! Зачем разулся? Ивашка, дурень, перестань!

Присутствие женщины, как водится, оживило застолье, и Шелковской посреди пира углубился в свои мысли.

– Изображение пропадает потому, что наблюдатель и объект наблюдения ходят неразлучной парой, как два гомика, – бормотал он, глядя в стакан. – Ослабь познавательный напор – мир потускнеет и исчезнет. Каждое мгновение бытия мы окрашиваем собой, своей грустью или улыбкой, и повторений не бывает. Но эхо... Опять же кто-то уже пытался пробиться сюда на «хаммере». А по пути наверняка встречал грудастых баб... Алаба, скажи, можно ли умирание, распад классифицировать как процесс самоорганизации систем? Если да, тогда, напротив, все повторяется, причем различия несущественны...

Над лесом вдруг поплыл тоскливый звериный вой. Услужливо подхваченный эхом, он долго не затихал. Местные на голос чащи не обратили внимания.

– Мой друг большой оптимист, – поеживаясь, объяснял Алаба собравшимся задумчивость Шелковского, – в свободное время он размышляет о закономерностях эволюционных процессов. Обнаружить здесь мамонтов для нас большая удача.

– А по мне так пусть все идет по кругу. По кругу и немного вбок, – подумав, серьезно заметил председатель.

– Ой, можно я скажу? – встряла разгулявшаяся Настюха. Время от времени девушка бросала томные взоры на московского бизнесмена. – Мы этот этюд в театральном кружке разыгрывали. Называется «История о листе и сыне». Большое дерево росло в лесу, и было на нем много красивых листьев. А один лист был особенно красивый и он однажды сказал: «Я сын этого дерева». Тут надо объяснить, что листья считали дерево творцом своего мира и относились к нему с подобающим почтением. Они решили, что нескромно кому-то одному демонстративно напоминать очевидное для всех. А это и вправду был вызов обществу. Хотя листья вели себя пристойно, они взяли привычку формально смотреть на вещи. Связь с Богом должна быть живой, вот что хотел сказать беспокойный лист своим выступлением. Разгорелся спор. В ходе дискуссии лист сорвало ветром. Все смеялись: «Вот, говорил, что любимый сын, а дерево сбросило его с ветвей!». Но прошло время, о листе вспомнили и признали его не только лучшим сыном, но даже самим деревом. Последнее, конечно, было лишним, однако листья тщеславны, как люди. Когда твой мир ограничивается кроной, тогда кажется, что Бог занят только ею и готов перевоплотиться в один единственный лист. Весной история повторилась…

Петр Дмитриевич, недослушав, покинул веселую компанию. По знакомой дороге он поднялся к кладбищу. Огромные звезды сияли в небе. Чуть влажная трава серебрилась при луне. Изрядно выпившему бизнесмену казалось, что сухая глина под ногами прогибается прутьями «калинового моста». Шелковской мычал, как от боли.

– Кто я? Что я? Где мое дерево, чей я сын? – говорил он сам с собой. – Я мечтаю сотворить благо для родной земли, и сознаю собственное бессилие. Кому я здесь нужен со своими возможностями, деньгами, планами возрождения? Мой порыв освящен высоким чувством, любовью к женщине, но здесь я вызываю подозрение, как карточный шулер. Я вижу настороженность этих людей. Они сидят по уши в дерьме, но воспользоваться помощью не спешат. Неужели нет другого способа им помочь, кроме как взять за ворот и погнать к счастью пинками? Ведь вполне может статься, что я ошибся направлением и то, что считаю благом, для них не окажется таковым. Но сами не думают. Уже тысячу лет вычесывают блох, сидя у своих ловушек, и не желают шевелиться. Выдавленные рабы.

Шелковской вцепился в кладбищенскую ограду и стал остервенело ее трясти.

– Откройте мне тайну! Великую тайну этой земли: какого рожна вам надо?! – кричал он, но могилы молчали, даже трансцендентальное эхо притихло. Бизнесмен обессилено сел на траву и заплакал.

– Я же не из праздного любопытства спрашиваю! Я реально могу помочь...

 

III

 

Со следующего дня под скорбные причитания Алабы, который не в силах был смириться с вкладыванием денег в мертвую деревню, Шелковской развил кипучую деятельность. Чумазый УАЗ, который пришлось-таки арендовать вместо склеванного до костей «паджерика», стал развозить важные бумаги по согласующим инстанциям. В невозможно короткий срок было покончено с бюрократическими формальностями. Приступили к строительству. Ненасытную пасть оврага, столетьями отрезавшего Логовищи от мира, заткнули сотнями кубометров дармовой щебенки. «Ловушка для мамонтов» перестала существовать. Над ней пролегла вполне приличная асфальтированная дорога, причем стараниями Алабы обошлось без разорительных немцев. Местные не участвовали в нововведениях, однако их дела стали поправляться. Щебнем, исчезающим с обочин, подсыпались фундаменты домов, асфальтом, в изобилии появившимся у охотников, заливались усадебные дорожки. Алкаш Серега, выяснив, что крыть церковь будут цинком, незамедлительно пропил и вторую половину крыши, рассудив, что шифер ему теперь не понадобится. Праздник наступил в деревне, когда у высокой цокольной ленты стали разгружаться тягачи с упакованным в полиэтилен финским лесом, привезенным за две тысячи километров. Алаба рвал на себе волосы при виде такого расточительства, удивлялся даже турок-подрядчик, но Шелковской был непреклонен.

– Нет, господа, только фирменная импрегнированная древесина, – говорил он. – Бригадир, бревна, прежде чем пускать в дело, покрывать огнестойким грунтом, красить огнестойкой краской, заливать огнестойким лаком, а по окончании работ рядом вешать огнетушитель, ясно? Четыре степени защиты на все, что сделано из дерева. Иконы закрывать двумя слоями жидкого стекла.

Турок, отходя в сторонку, многозначительно крутил пальцем у виска. Строители ругались. Возня с огнезащитными составами отнимала много времени. Просушке мешали дожди. И только менеджер фирмы DuрОn (широчайший спектр продуктов нефтехимии) ходил как именинник, без конца щелкая фотоаппаратом. С его точки зрения, это было образцовое строительство.

Алаба страдал над балансом разорительного проекта.

– В нашу маркетинговую программу необходимо включать чудо, потому что иным способом из финансовой ямы не выбраться, – он мучительно морщил лоб, а потом делал мечтательные глаза. – Но ведь эту яму можно до краев наполнить золотом, если только добраться до мамонтов! Почему все молчат? Молчат, как рыбы в высохшем аквариуме!

Количество водки, употребленной на то, чтобы развязать языки охотников, превзошло все мыслимые пределы, но те проявляли невиданную стойкость. Обилие спиртного, впрочем, до поры спасало местное население от массового отравления антипиреном, запасенным впрок.

– Дорогой товарищ председатель, – уже в который раз принимался за уговоры отставного людоеда татарин, – народ скоро окончательно сопьется, но никто не колется, на вас косятся. Скажите им «добро», покажите, где логово!

– Как вы, молодые люди, за народ ратуете, я просто восхищаюсь, – в тон ему отвечал хитрый старик. – Ну, если и сопьется народец, какая беда? Айса говорит, что алкоголизм легко лечится наркоманией, а вот мамонты – это невосполнимое национальное достояние. Сам погибай, а его, родимого, тяни за хоботок, выручай, такой у нас закон. Нет, уважаемый, не могу. А люди у нас сознательные, это вы верно сказали, – он доверительно обнял Алабу и повел в сторону, заметив, как два охотника понесли со стройки пачку финской вагонки. – Понимаете, в нашей глуши людям требуется подпитка настоящей культурой, им необходимо научиться сопереживать большим событиям...

– Так мы и телевидение проведем, дайте срок! Сейчас у нас хорошее телевидение: бородатых женщин показывают…

– Совершенно с вами согласен: прекрасен лик Родины-матери, но его безобразят отцы отечества! Деятелям искусства тоже есть над чем поработать. Конечно, судьба любой контркультуры стать субкультурой, а в конце концов и классикой. Культура хрупка, но не менее прожорлива, чем ее антиподы. Это рождает оптимизм, однако, сколько приходится ждать! Как мыслящий человек, вы наверняка обратили внимание: на текущие события влияет поколение, которое мочилось в лифтах в девяностые годы, тогда как те, кто делал это в начале семидесятых, уходят в тень…

– Вы замечательно схватываете суть! – пробовал подольститься Алаба.

– Мы наполняем этот мир разговорами, – грустно качал головой старик, а потом поплыл, поддался-таки на знаки восхищения, на какие даже гордые эльфы делали у Алабы поклевку. – Хорошо, но только ради тебя, Ильдар Ибрагимович. Нравишься ты мне! Готовь свое ружьишко и вместе с Петром Дмитриевичем приходи поутру во-о-он на тот край кладбища. Там и устроим нашу ловитву.

– Товарищ председатель! – захлебнулся от восторга Алаба, уже чувствуя, как ворошит жердиной мамонтово логово. – С благоговением, присущим юности!.. Всегда готов-с...

Примчавшись в избу, он застал Шелковского меланхолично кормящим мышей. Обнаглевшие твари с радостным писком растаскивали из-под ног крошки сыра.– Митрич, виктория! – завопил Алаба с порога. – Шрек сдает мамонта! Открываем новый бизнес! Как назовешь управляющую компанию? Экологический фонд учредим под скромной вывеской, что-то типа «Новый плейстоцен». Документы у меня готовы. Регистрируемся – и приступаем к управлению: сохранность реликтов должна быть обеспечена! Все права защищены: на исследования, на съемку, на экскурсии, на производственное использование, наконец. Признаюсь, Митрич, был не прав: природному объекту мирового значения нужен немецкий автобан, туристическим автобусам сложно сюда проехать. Как ты умеешь предвидеть! Оставь мне гостиницу и всю инфраструктуру: здесь же одних международных конференций пройдет не меньше десятка в год! А киношники? Эти таким табуном попрут, что подумать страшно! Помяни мое слово, даже военные явятся. А какие удобрения! Навоз будем продавать за границу в упаковках граммов по триста по цене трюфелей.

– Алаба, знаешь, что Ивашка сегодня сказал?

– Что?

– Он сказал: «Ты не бойся смерти. Она как тень на снегу: ничтожное на ничтожном».

– Японский поэт твой Ивашка. Разбогатеем, купим ему печатную машинку.

– Слушай, а местное население? Где ты его видишь в своем проекте?

– А что население? Так и будет работать – населением. Обуем в лапотки, красиво, гигиенично. Разве они на что-нибудь другое способны? В конце концов, ты же сам мечтал видеть вокруг сермяг!

– Ты знаешь, друг, мне кажется, мы ошиблись. Здесь действуют иные законы. Как на обледенелой дороге здесь нельзя, да и бесполезно круто поворачивать руль…

– Перестань, откуда упаднические настроения! Даже если мы в чем-то ошибаемся, что с того? Людям свойственно ошибаться, стало быть, поступаем по-людски. А вот денежки – это уже нечто сверхчеловеческое!

– Нет здесь никаких мамонтов, Алаба. Есть только ловушки. Вообще я начинаю склоняться к тому, о чем ты однажды говорил: вложение семени – самый надежный вид вклада. Природа настаивает на этом, и сейчас нам не надо ничего другого. Ровным счетом ничего.

– Погоди, что ты валишь с больной головы на здоровую? Кто тебя распропагандировал? Ты хоть понимаешь, что люди, которые дали зарок нарушать зарок, не самые надежные? А других здесь нет. Ты всерьез думаешь, что невинная Настюха покажет тебе, как надо любить ближнего, а гуманист-председатель объяснит, во имя чего? Или эксперт Ивашка даст безошибочный прогноз? Не смеши. Даже хорошие начинания здесь гибнут. Вспомни, какой замечательной последняя идея была – осчастливить, на хрен, все человечество, чтобы уж больше не застило! Мало кому достается исторический шанс при таком обеспечении – чуть не пятая часть планеты. А что вышло? Сама идея помешала, как сапоги танцору. Нет, я бы не ставил на них. Ускорять умирание и длить агонию одинаково жестоко, но ждать осталось немного: почудят напоследок, потешат публику – и вытянутся, наконец, освободят место.

Шелковской встал, подошел к окну. Нарядная, словно невеста в свадебном убранстве, стояла на холме церковь. В осеннем небе величаво парил православный крест. Рабочие разбирали леса, укладывали дорожную плитку, красили оградку.

– Посмотри, какая красавица получилась! В воскресенье будем освящать. Устроим большой праздник – и по домам. Дело сделано. Кстати, выписал дюжину круглоголовых британцев, это кошачий спецназ, так что мышей выведем. А мамонты… Возможно, на них сейчас самый сезон, но я с председателем не пойду. И тебе не советую.

 

IV

 

…Мощную грудь охотника украшала татуировка «ИНЫ НЕ СТАВИТЬ». Полностью прочесть надпись было невозможно из-за чудовищных шрамов – следов когтей и зубов.

– С медведем схватился? – почтительно поинтересовался Алаба.

– Что? А-а... Нет, в Москве на парковочном эвакуаторе подрабатывал…

Охотник сноровисто кидал землю лопатой из ловчей ямы, Серега охапками подносил из леса ивовые прутья. На краю у небольшого костерка пристроился председатель. Алаба удивился:

– Разве дым зверя не отпугнет?

– Садись, Ильдар Ибрагимович, отдыхай. Не тревожься ни о чем, ребята дело знают. Как там церквуха ваша, заканчиваете? Попа нашли?

– Да, молодой совсем батюшка, из семинарии. Усердный.

– Усердие и нам сегодня понадобится. Я что тебя хочу спросить, Ильдар Ибрагимович, ты Шелковского давно знаешь?

– С детства друзья.

– Он всегда таким был?

– Каким таким?

– К коммерции неравнодушным?

– А кто сейчас равнодушен?

– Как вы, молодежь, поспешно обо всем судите! Приехали в деревню, нахрапом перестраиваете здесь жизнь, а вы знаете правду села, его боль? Своими руками хотя бы один колосок вырастили?

– У всех, дядя, кто с жизнью села знакомится, быстро карманы пустеют, по своему опыту могу сказать. Менять надо такую жизнь, а не болячки бередить. Глядишь, деньги появятся, заодно и грусть пройдет.

– Легко сказать менять… Хотя может ты и прав. Вопрос о путях России только кажется сложным. На деле это вопрос о кулинарных пристрастиях, не более того. Твой Шелковской капусткой спасается, а мне нравится кавказская кухня… Не спеши, Серега! Пусть угольки потомятся, сейчас начнем делать шашлык… Только два типа правителей в нашей стране возможны. Одни стремятся к собственному обогащению, другие, – он оглянулся на огромное кладбище за спиной, – другие делают богатой историю своего народа. Шелковской твой за границу часто ездит?

– Бывает, а что?

– А то! Враг он. Он когда дорогу проводил, о чем думал, с кем советовался? Может на наш овраг особый стратегический расчет есть! Может о нас там – он махнул рукой куда-то в сторону – неустанно думают, ночей не спят, а Шелковской явился, раз – и закопал! Кто он после этого? Религией прикрывается, святынями нашими! Почему строит из финского леса, разве своего мало? Что за отраву импортную противопожарную завез? Народ травится! Ох, развели вы тут Клондайк, деньжата моете, отстаиваете интересы западных отравителей!

– Да деньги-то как раз Шелковского, – попробовал вразумить обличителя Алаба и поймал себя на ощущении «де жа вю»: свежая яма, пламенные слова... – Председатель, ты же такие веселые истории рассказывал, что за чернуху понес?

– Нет, дорогой, за все в этой жизни надо платить, а за предательство Родины – стократ! Истории ему мои, видишь ли, понравились! Про зайцев захотелось послушать! Пошел глупый заяц с волком на охоту – и не вернулся. Вот и вся история. Кончайте, ребята, буржуазного прихвостня, а то уголья прогорают!

– Председатель, опомнись, что ты делаешь? Какие предатели, что за бред? Оглянись вокруг, мир прекрасен!

– Проняло, вижу, проняло! Формы жизни многообразны, ты прав, но формы смерти куда богаче. В этом сейчас сам убедишься.

Охотник с татуированной грудью взял лопату наперевес и толкнул Алабу к яме. Серега, смущенно отводя глаза, спрятал за спиной топор.

– Пожалуйте на штрафплощадку, господин хороший, здесь стоять нельзя!

Алаба отскочил в сторону, сорвал с плеча ружье и без промедления выстрелил. Охотники глазом не моргнули. В деревне все знали, что нет более безопасного места на земле, чем у Алабы на мушке. Парковщик половчее перехватил лопату и, улыбаясь, пошел вперед. Татарин, сохраняя хладнокровие, попробовал перезарядить ружье – по-ковбойски кинул прикладом вниз, удерживая за цевье, но пребольно попал по коленке, а патрон заклинило. Охотник, метя ему в голову, широко махнул лопатой – и вдруг сам полетел в яму: песчаный край под ногами осыпался. Со дна донесся мат, перемежаемый стонами: падение имело фатальные последствия. Серега бросил топор и полез выручать товарища.

– Что, уже и яму вырыть надо турок приглашать? – зло зашипел председатель. Он схватил шампур, выставил перед собой как шпагу и прыгнул на татарина. Тот было бросился бежать, но остановился: «Э, нет, все повторяется!». Ильдар развернулся лицом к нападавшему, спокойно ожидая удара. Ему казалось, что в руке у него не тяжелый «Remington», а изящная татарская сабля. Выпад был, конечно, бесхитростный, зато защита хороша: выбитый из руки председателя шампур улетел далеко в кусты. Впрочем, восхититься фехтовальной ловкостью, какой прежде за собой не замечал, толстяк не успел. Разъяренный председатель сбил его с ног и намертво вцепился в горло...

 

V

 

Обеспокоенный долгим отсутствием друга, Шелковской несколько раз обежал пустынную деревню. Никто ничего не знал, только Ивашка, улыбаясь, мечтательно произнес:

– Жизнь – это когда у мирового духа перехватывает дыхание!

Ближе к обеду Шелковской заметил плывущую над бурьяном камуфляжную шляпу. Из леса выходил дедок. На все вопросы деревенский джипер отвечал по обыкновению односложно.

– Да, видел. Да, была пальба. Нет, потери среди личного состава минимальные. Одного взяли в плен…

– Кого, мамонта?!

– Нет, не мамонта. Пленного отпустили с раненым парковщиком.

– Раненым?!

– Товарищ Аллабердин практически здоров. Сейчас он в безопасном укрытии.

Ничего толком не объяснив, дедок, тем не менее, согласился проводить к месту событий. Полуобвалившаяся ловчая яма была пуста, костер погас. Шелковской побродил, изучая следы, пожал плечами. Присели отдохнуть. Старик закурил свою «Приму».

– А ты вообще откуда, Андреич, ты же не местный? – поинтересовался Петр Дмитриевич.

– Да, здесь я временно.

– Судя по выправке – военный. По возрасту – не ниже полковника. Что ты здесь делаешь? Тебе дивизией командовать, а не рогульки мастерить. Кстати, что это ты опять точишь? Старая сломалась?

– Нет, не сломалась.

– Что же боевому офицеру понадобилось в здешних краях?

– То же, наверное, что и крутому бизнесмену. За одним приехали. Только у каждого своя специализация.

– Неужто конфликт какой начинается? Не пугай.

– Разве это конфликт? Пустяки, слова доброго не стоит, – он зачем-то принялся рвать сухую траву, собрал в пучок. И вдруг заговорил. – Мы сейчас расстанемся, Петр Дмитриевич, и ты мне вот что напоследок скажи. Ответь как представитель нового поколения, как будущий хозяин страны: какая ваша цель в жизни? Подсчитывать поглощенные килокалории? Ежедневно одерживать победы над консюмеризмом? Потереться среди снобов в Принстоне, чтобы вести за собой аборигенов, готовых за медные деньги рыть собственные могилы? Цивилизаторы! Прав твой татарчонок. Чем и с каким бы размахом вы ни занимались, все суходрочка получается, потому что детей за вас делают другие. Те, которых вы собираетесь учить жить: арабы, индийцы, черные. Все, кто в обильном потомстве видит неразрушимую связь с Богом, радость жизни, а не одно только препятствие для самореализации личности. Тьфу! Дрочить и есть мухоморы, других достойных занятий у нашей личности нет. Вы будете, конечно, гордиться, что дрочите по-европейски, не хуже, нет, намного лучше какого-нибудь голландца или неаполитанца. И этой гордости вам хватит... Ладно, извини, не буду тебя больше грузить. Пойдем, покажу, что мы тут навоевали...

Они подошли к стоявшей неподалеку кладбищенской сторожке. В избушке на полу в луже крови неподвижно лежал председатель. Березовая рогулька торчала из горла. Полковник зажег травяной факел, подпалил занавески на окнах, пыльные книжки на полке. Потом выдернул из трупа окровавленную деревяшку, бросил в огонь.

– Невоздержан в еде был покойный вот и подавился. Нечаянно.

– Куда ты теперь? – спросил Шелковской.

– Мне Айса нужен. Я за ним давно хожу, но уж больно ловок чеченец.

– Тебя будут искать?

– Меня давно нет, еще с первой чеченской компании. Как и Айсы, крестника моего. До определенного момента такое обстоятельство каждому из нас выгодно.

Они вышли из задымленной избы и через кладбище, таясь за кустами, добрались до леса.

Сторожка занялась огнем. Сильный ветер прижимал пламя к земле. Загорелась сухая трава и высокий огненный вал, свирепо гудя, пошел на деревню.

– А ведь сгорит деревенька! – полковник озадаченно почесал затылок, потом удовлетворенно хмыкнул. – Настоящий точечный удар получается: в радиусе ста миль – одни головешки… Ладно, негоциант, не поминай лихом! Помни, что я говорил. Не совершайте нашу ошибку: повторяйте, повторяйте себя! Прощай!

Менеджер фирмы DuрОn при виде огня немедленно позвонил в пожарную часть, а потом в корпункт CNN. Так репортаж с пожара в Логовищах увидели верующие всего мира. Спасение храма было признано чудом. Молодой батюшка перед телекамерой бережно стирал копоть с икон и – невредимые под слоем жидкого стекла – святые лики открывались умиленным взорам. Потаяли только свечи. Позднее представители DuрОn не стали настаивать на значении химических составов при спасении церкви, лишь попросили освятить экологически безупречные тефлоновые сковородки, что и было исполнено.

Галадриэль, разодетая для праздника, смотрела с холма на пылающую деревню. Горячий ветер осыпал русые волосы хлопьями пепла, огромные глаза были полны слез. Отсюда пошел ее род. Любовью своего рыцаря девушка мечтала дать новую, другую жизнь этому месту, но не получилось.

– Может быть, все-таки стоило построить кирху?

– Да ты что! Сейчас бы вся округа полыхала! Не печалься, Галадриэль, что-нибудь придумаем! – пытался ободрить ее Петр Дмитриевич.

– Я не Галадриэль, – эльфийка устало провела рукой по лицу, размазывая сажу. – Я Галя…

На колокольне ошалевший от ужаса и восторга Ивашка не переставая бил в набат. Красавица изба колдуньи-бухгалтера и горела красивее других. Из пылающих домов к полю сплошным серым ковром стелились мыши. Говорят, производители компьютерных ковриков FUnc sUrface именно в ту ночь придумали, наконец, объединить ковер с мышью в одно целое.

Хотя пожарные примчались быстро и действовали самоотверженно, к утру от деревни остались лишь старое кладбище да новая церковь.

Гибель председателя признали несчастным случаем, а по факту поджога было заведено уголовное дело. Шелковского искали, но не нашли. Верный Алаба по отработанному сценарию, как при разорения банка, с которого началось преуспеяние бывшего маклера, упрятал Петра Дмитриевича в КПЗ за хулиганство. По прошествии пятнадцати суток мнимый нарушитель общественного порядка благополучно улетел в Испанию. Там он пару месяцев залечивал душевные раны, нанесенные провалом благотворительной миссии. Сейчас Петр Дмитриевич занимается политикой. Знакомый со свойствами «калинового моста», он ловко пружинит на ненадежных покрытиях, добиваясь ощутимого преимущества над соперниками. Его отношения с Галадриэль расстроились. Шелковской поддерживает идею создания уникального банка-хранилища национального генофонда, увлекается кавказской кухней и, говорят, сошелся со Стелой.

Настюху взяли на транспортировке наркотиков, в тюрьме она родила сына. Если кто не видел Айсу, так младенец – его точный портрет. Полковник как в воду канул, но чумазый УАЗ замечали под Благовещенском. Очевидно, оба они теперь где-то в тех краях: и Айса, и его вечная тень в камуфляже.

В Логовищах появились новые жители. Конечно, это уже совсем другие люди. Нынешний председатель, например, ест только лошадей. Жизнь в окрестностях деревни остается таинственной и странной, причина чему проста. Когда Алаба подарил эльфийке перо не убитого им глухаря, то девушка бережно хранила подарок, пока кто-то из дотошных друзей не поднес к охотничьему трофею счетчик Гейгера. Прибор запищал, как сумасшедший. Так объяснился огромный размер птиц и некоторые другие местные особенности.

Алаба перестал выяснять, где прячутся всамделишные мамонты, однако убеждение в их метафизическом существовании стало частью его мировоззрения. Неисправимый скептик, он говорит так: «Ребята, вы опоздали: последний и самый жирный мамонт сдох. Вон она, эта сладкая туша – ешь не хочу. Добрые люди рвут ее в три горла, приговаривают: «Все исполнилось по молитвам нашим». Таково искупление за грехи, коим несть числа у обитателей этой страны. Именно в таком искуплении состоит жестокий юмор Провидения, его по-настоящему тонкий глум».

Зеркало с растрескавшейся амальгамой при пожаре расплавилось, серебро обратилось в пар. С тех пор неподвижные отражения не исчезают и все во Вселенной повторяется, не исключая даже случаев действия закона всемирного тяготения. Так вышло по слову Гали-Галадриэль, которая сразу после катастрофы сказала, что если время необратимо, ему не следует быть.

 

Апрель—сентябрь 2005 г.

* Из стихотворения Н. Мазовой «В Заокраинный Край...»