Это рассказ о событиях, которые произошли совсем недавно в одном среднерусском городке. На его окраине стоял большой облупленный дом – прибежище местных пьяниц. Его хозяин, Николай Евсеевич Торкин, тоже пьющий, изо всех сил старался сохранить достоинство в надежде, что черная полоса в его жизни пройдет, и все станет, как прежде.

Когда-то этот дом, выкрашенный ярко-синей краской, улыбался чистыми стеклами окон, смотревшими на заливной луг, голубую змейку реки и дальнюю кромку леса. Дом был наполнен счастьем большой работящей семьи. Все ладилось и спорилось в нем. В саду колокольчиками звенел детский смех, на кухне пахло пирогами, из зала доносились звуки фортепьяно.

Прошло четверть века, и все здесь изменилось. Родители умерли, повзрослевшие дочери вышли замуж, сыновья разъехались. В доме остался жить только Николай. После армии он пошел работать на завод, где трудился его отец, а до этого и дед. Женился он поздно, в тридцать лет. Все искал девушку, похожую на мать, которую он бесконечно любил. Так и не найдя свой идеал, он остановил выбор на милой, скромной девушке, подходящей на роль преданной жены и хозяйки дома. Она родила ему двоих детей, сына и дочь, и потекла жизнь с радостями и тревогами, как это и должно быть.

Однако вскоре наступили тяжелые послеперестроечные времена. Рабочим завода стали задерживать зарплату, а потом перестали ее платить вовсе. Сбережения и запасы закончились. Николай, привыкший жить честным трудом, не сориентировался в рыночной экономике и мучился оттого, что не может прокормить семью. Митинги, забастовки, обещания руководителей завода только раздражали его, поскольку от них не было никакого толку. Николай лишился самого главного – веры в будущее, в самого себя, и от безысходности запил, впрочем, как и многие его товарищи. Водка помогала ему хоть на время забыть жестокость, пришедшую в привычный мир. Жена после многих попыток привести его в чувство уехала с детьми к матери в деревню, в надежде, что «земля прокормит».

Николай остался в полупустом неуютном доме один – сорокалетний пьяница с одышкой и начинающейся болезнью почек. Постепенно двор зарос бурьяном, а в доме все крепко пропиталось запахом нестиранного белья, затхлостью и чем-то специфическим, свойственным жилью пьющих людей. Со временем у Николая отключили за неуплату свет, а затем – воду. Не хватало топлива, и этой зимой он, чтобы не замерзнуть, перебрался на кухню, поближе к печке, для которой собирал дрова и хворост по всей округе. Жизнь в доме почти остановилась. И сам дом без настоящего хозяина стал стареть: стонали, словно больные, половицы, скрипели рассохшиеся ставни; начала течь кровля и потолок покрылся черными ржавыми пятнами. Иногда Николая охватывал хозяйственный зуд, и он лез наверх латать крышу или поправлял покосившийся забор. Но это бывало в редкие часы просветления.

На все это безобразие печально смотрел Жихарь, маленький домовой мужичок с седой бородой и косматой головой. Он помнил, как умирала старая хозяйка дома, мать Николая. В промежутках между приступами боли она обращалась к нему, к Жихарю. Она всегда уважала и чтила домового, оставляла ему на ночь что-нибудь вкусненькое, разговаривала, советовалась с ним. И в последние минуты жизни, беспокоясь о детях и внуках, молила его не оставлять без помощи ее домочадцев, просила оберегать их от горя и бед. И вот сейчас Жихарь решил, что пора вмешаться в жизнь хозяина, иначе будет бесповоротно поздно.

Однажды ночью пьяница проснулся от тяжести на груди. Кто-то горячий и невидимый навалился на него так, что трудно стало дышать. Николай хотел столкнуть этого «кого-то» с себя, но все члены будто занемели: он не смог даже пальцем пошевелить и хотел закричать, но, как ни напрягал глотку, из нее не вышло ни звука. Это продолжалось, наверное, с минуту, но Николаю показалось, что очень долго. Наконец, тяжесть исчезла, он глубоко вздохнул и пошевелил руками. «Что это было? – со страхом думал он. – Посмотреть, разве?»

Николай набрался храбрости и, встав с кровати, дрожащими руками нащупал спички и огарок свечи. Слабый огонь осветил продавленный диван, грязный стол, закопченную печь. Все тихо. Николаю захотелось пить. Накануне он, как всегда, приложился к бутылке, и теперь у него сохло во рту и мучил похмельный синдром. На ватных ногах он добрался до эмалированного ведра с водой, стоящего на табуретке у входа в кухню. С жадностью осушил полную кружку. Стало вроде бы немного легче. Николай взял плошку с огарком свечи и пошел по дому. Несмотря на то, что окна и двери еще с зимы были плотно закрыты, пламя свечи колебалось. Вокруг Николая мелькали причудливые тени, похожие на невиданные существа. «Наверное, глюки. Допился», – пронеслось в голове.

Вдруг свеча мигнула и погасла. Объятый ужасом, пьяница выскочил на крыльцо.

Тонкий серпик луны задвинули тучи, малочисленные звезды равнодушно тускнели в своем далеке. Николаю понадобилось время, чтобы глаза привыкли к темноте и увидели его родной двор. Он сел на скамейку под старой раскидистой яблоней. Руки тряслись, душа от страха выпрыгивала наружу, очень хотелось выпить. Однако думать о выпивке было еще рано, надо дождаться рассвета. Трясясь от предутренней свежести, Николай сидел на скамейке, пока не заалела заря. Затем, взяв в сарае корзину, полез на яблоню. Руки и ноги еще дрожали, он едва не упал, но все же нарвал яблок и отнес их соседке.

Та не удивилась появлению Николая и налила ему литровую банку мутного пойла, которое она называла водкой. Окрепший духом Николай пошел в дом. Из закуски ничего не было, только хлеб и лук, ну это не беда, главное – есть чем полечиться. Он с удовольствием почесал грудь и почувствовал под рукой зудящую боль. В комнате стояло трюмо. Он пошел туда. Всмотревшись в мутное и грязное зеркало, Николай обнаружил на груди красные, как от ожога, пятна.

Ему хотелось думать, что ночное происшествие померещилось или пусть даже галлюцинация, но тогда откуда эти пятна? Липкий страх вновь охватил Николая. «3начит было, было, было», – стучало в висках. Он с трудом налил стопку самогона. Руки тряслись настолько, что стакан стучал о зубы, словно выбивал дробь. Наконец, опрокинув тару, Николай выдохнул и закурил.

«Что же это было? – думал он. – Или почудилось мне? Откуда тогда эти следы на груди? И помню я все. Не совсем же пропил ум?»

Он полечился второй раз. Мысли стали мягче, события прошедшей ночи затуманились. После третьей стопки его совсем развезло. Часов в одиннадцать Николая растолкали приятели Иван и Семен, видно, почуяли наличие выпивки. Николай суетливо переставил с подоконника на стол еще два залапанных стакана и разлил самогон. Они выпили. Николай многозначительно посмотрел на своих товарищей и объявил:

– Ребята, а вы знаете, у меня галюники пошли...

Приятели заинтересованно уставились на него. Николай, стараясь оставаться спокойным, поведал им о ночных событиях.

– Фи! У меня еще лучше было! – перебивая рассказчика, воскликнул Семен. – Утром встаю, а на шифоньере черт сидит и грозит мне пальцем. Я налил стопку, а он все равно грозит. Я выпил, повернулся, а его нет. Вот и все твои страхи. Наливай еще!

– Нет, мужики! Лично я никакого черта не видел, только почувствовал, что кто-то навалился на меня.

– Да показалось тебе, – успокаивал Иван.

– Показалось?! А это вы видели? – Николай расстегнул ворот застиранной рубашки и показал свою лысую грудь в красных проплешинах.

– Ты это по пьяни себе подпалил и забыл, – убеждали его собутыльники, но не долго. Вскоре они дошли до кондиции и расползлись по домам.

Николай остался один, и чем больше он трезвел, тем становилось ему страшнее. Ночью в доме начался настоящий полтергейст: хлопали двери и форточки, сама зажигалась и гасла свеча, падала со стола посуда, двигались стулья, летала одежда – и все это сопровождалось жуткими завываниями и стонами. Николай допил самогон, упаковался с головой под одеяло на стареньком диване и забылся.

Утром приковыляли приятели, опохмеленные и веселые. Семен торжественно водрузил на стол непочатую бутылку казенной водки, а Иван – батон хлеба и полиэтиленовый пакет с огурцами.

– Ну, как, Колян? – сочувственно спросил хозяина Семен, но, оглядев кухню, удивленно воскликнул:

– Что за разгром? Ты что, бесился?

Николай знал, что ему не поверят, и медлил с ответом.

– Ну не хочешь, не отвечай. Разливай! – обратился к нему Иван, с нетерпением составляя стаканчики в кучу.

Николай потянулся к бутылке, но она на глазах у всех передвинулась по клеенке, как по катку, на противоположный край стола. Он зашел с другой стороны и хотел взять бутылку за горлышко, но она резко дернулась, подпрыгнула и упала на пол.

Мужики сразу протрезвели.

– Ну что, видели? – дрожащим голосом проговорил Николай. – Теперь вы мне верите?

Приятели несколько секунд сидели неподвижно с выпученными от страха глазами. Потом Иван опасливо посмотрел вокруг и зашептал:

– Здесь дело нечисто, это ясно. Давай мы тебя отведем к бабке Матрене. Она в этом соображает.

– Да, – поддержал Ивана Семен,– сейчас и пойдем.

Он осторожно, как гадюку, поднял бутылку с пола и засунул в карман. Втроем друзья отправились на другой конец улицы, где жила бабка Матрена, которая лечила от сглаза, вправляла грыжу и оказывала различные тайные услуги.

Всех она, конечно, в дом не пустила.

Когда за Николаем закрылась дверь, Иван с Семеном открыли бутылку и, сидя на лавочке в ожидании друга, потихоньку стали ее цедить.

Матрена внимательно выслушала Николая и понимающе закивала головой:

– Да, милок, сильно ты рассердил Жихаря. Домовой это, а у нас зовут «Жихарь». Недоволен он тем, как ты живешь. Пьешь, я вижу?

– Выпиваю помаленьку.

– Прекращай! Он житья не даст. Уж если взялся за тебя, то держись.

– А что делать, бабушка?

– Приберись в доме чисто-чисто, как это при покойных твоих родителях было. Домовой беспорядка не любит.

– И все? – удивился Николай.

– Нет, не все. Выслушай и сделай, как я скажу. Когда полы вымоешь, перво-наперво чабрецу насыпь в углы, – Матрена вынесла из кладовки и протянула завернутый в газету пучок травы. – Потом налей молока в блюдечко и положи рядом горбушку хлеба. Затем поклонись во все четыре угла и скажи: «Хозяин мой, домовитель мой, заведи приятельство со мной», – а когда он тебе покажется (ты сам поймешь, что это он), говори с ним. Все рассказывай, как дошел до жизни такой, какие были беды-победы... А ну, повтори, как ты обратишься к домовому?

Николай несколько раз повторил слова, пока не заучил наизусть.

– Ну, теперь иди! – перекрестила его старая Матрена и выставила за дверь.

Приятели, уже готовые, сидели на лавочке, свесив буйные головы. У их ног стояла наполненная на треть бутылка водки, Николаева доля. Ему была приятна дружеская солидарность, но он осторожно прошел мимо лавки с мужиками и направился к своему двору.

В этот же день Николай сделал все, как велела Матрена. И вот через некоторое время невесть откуда появилась незнакомая кошка, полакала молоко, понюхала горбушку и с важным видом прошла к печке. Затем она уселась на грубку печи и уставилась на Николая круглыми желтыми глазюками. Он был готов голову на отсечение отдать, что кошка никак не могла попасть в дом, поскольку окна и двери все были закрыты. Хозяин недоверчиво посмотрел на кошку, но все же на всякий случай начал с ней говорить:

– Что глядишь? Противно? А мне, думаешь, не противно? Совсем скотиной сделался. Даже жена и дети от меня отказались.

Говорит он это кошке, а сам вроде жизнь свою разбирает и упорядочивает, вспомнил родителей, деда с бабкой, сестер, братьев. И так четко в голове все расставилось по своим местам, что он почувствовал себя готовым вернуться к нормальной жизни. Глянул он на грубку, а кошки уже нет. Повернула его мысли в нужную сторону и исчезла. В эту ночь он уснул трезвый. И навел Жихарь ему сон, будто в дверях стоит мать, такая, какой она была перед смертью: худая, с длинными седыми волосами и в белой ночной рубашке. Она протягивает к нему иссохшие руки и сквозь слезы умоляюще шепчет:

– Не пей, сыночек, не пей!

И так поразило и напугало Николая появление матери и ее слезы, что он проснулся; его захлестнула черная тоска одиночества, захотелось всех увидеть: семью, сестер, братьев своих, которых он не видел уже почти десять лет.

 

 

 

До рассвета он лежал с открытыми глазами, заново переживая сон и все, что предшествовало ему.

Утром притопали приятели. Они принесли с собой бражки, которую Иван исхитрился зачерпнуть из тещиной бочки. В кухне стало сразу тесно, неудобно, кто-то щиплет, щекочет мужиков, посуда из рук падает, соль рассыпается. Помучились-помучились гости, так несолоно хлебавши и ушли.

А Николай не огорчился. Он побрился, постирал одежду и начал потихоньку приводить в порядок дом, сад, огород.

С месяц, наверное, так прошло – Николай держится, не пьет. Дружки приходят все реже, и то – в калитку постучатся, а в дом не заходят, боятся. Как-то заглянули через забор, а Николай во дворе что-то чинил. Вышел к ним и зовет в дом к себе.

– Нет, нет, – отказываются приятели.

– Пойдемте лучше на речку, – предложил Иван, – посидим там на чистом воздухе, проводим лето.

Николай согласился, не хотел обижать отказом друзей. Идут по лугу, а вокруг красота: высокие травы, птички щебечут, в небе журавли курлыкают. Вдохнул Николай ароматный воздух, подставил лицо под нежные лучи утреннего солнца, и радость наполнила его сердце.

Друзья расположились на прибрежной травке, выложили закуску, разлили водку.

– Как хорошо! – не удержался от избытка чувств Николай.

– А будет еще лучше! – убежденно воскликнул Иван, подняв стакан. – Выпьем за то, чтобы всегда было что выпить!

Николай только взял стакан и хотел было поднести его ко рту, как вспомнил мать. Стоит она перед глазами, протягивает к нему руки и плачет. Жгучий стыд овладел им, поставил Николай стакан на место.

– Ты что, друган? Не хочешь или совсем завязал? – удивился Иван, а Семен только и мог сказать:

– Ну ты и даешь, Колян!

– Не могу, братцы, – чуть ли не со слезами взмолился мужик. – Режьте меня, бейте, не могу! Организм хочет, а я не могу.

И ведь перестал Николай пить. Неизвестно, кто больше помог ему в этом, домовой или покойница-мать, появляющаяся каждый раз перед глазами Николая, как только он поднимает стопку, но только стал он трезвенником.

И в доме у него порядок, уют. Сам сияет, как новенький рубль: расчесан, вымыт, подтянут. Работает, как прежде, на своем заводе, только теперь он «ОАО» называется.

Когда семья домой вернулась, он все жене рассказал. Она сразу же поверила и приняла в свое сердце Жихаря. И теперь каждый день наливает ему молоко, разговаривает с ним, советуется. А домовой, со своей стороны, делает все, чтобы в доме были мир и достаток.