Технолог Станислав Моршин устал от жизни. Наступающая старость и болезни, настоящие и мнимые, ввергают его в депрессию, в чем он не признается даже себе. Зато обращает внимание на то, что все мужчины его рода умирали приблизительно в том же возрасте насильственной смертью. Это окончательно подсказывает выход – приурочить день смерти к собственному пятидесятилетнему юбилею. А заодно «подставить» своего директора Новиченко, которого Моршин не любит и за то, что тот не совсем честно работает, и за то, что тот моложе, и просто в силу своей неуживчивой натуры.

 

 

ЮБИЛЕЙ

 

ПСИХОПАТИЧЕСКАЯ ФАНТАЗИЯ

 

Кто не боится старости? А она всегда впереди… Кому порой не кажется, что в одночасье навалились все болезни? И лучше уже не будет… Кто не представлял свою жизнь в блеклых тонах? Все уже было, и ничего не имеет значения… Кого не интересует, когда и как он умрет? Хоть как-то настроиться, что ли…

Все эти вопросы можно решить, отказавшись от подарка Всевышнего – жизни. Но не напомнил ли предыдущий набор вопросов известную передачу, в которой продолжение вопросов звучало бы так: кто должен уйти, кто самое слабое звено?

Но если чья-то злая беспредельная сила надумала разорвать цепь, состоящую из звеньев – человеческих судеб, она своего добьется. И разорванное звено спасает остальные, уцелевшие на обрывке цепи, некогда замкнутой и целостной.

 

Автор

 

 

Газета «Социалистическая республика», рубрика «Криминал»:

«В результате ссоры, возникшей после совместного распития спиртных напитков, на почве личной неприязни директор малого предприятия убил своего сотрудника ударом кухонного ножа в сердце и хладнокровно удалился. Примечательно, что поводом для посиделок явился юбилей убитого. Ведется следствие».

 

– Станислав! Сколько можно тянуть с документацией на редуктор? – Директор комплекса трансмиссий малого унитарного предприятия «Электромашина» Новиченко частенько открывал дверь технологического отдела рывком.

– Вам хвост намылили, а вы на меня накинулись? – парировал технолог первой категории Моршин. – Когда чертежи передали? Позавчера. Для обработки требуется неделя, сообщал? Предлагаете сделать быстро, но плохо?

– Не умничайте, – одной фразой на все вопросы ответил директор. – Я вас поставил исполняющим обязанности начальника техотдела и людей дал.

Резко развернулся и вышел, не хлопнув дверью.

– На завесах экономит, – спокойно пошутил Моршин. – И на моей надбавке – тоже. Все начальники – сволочи. И чем больше начальник…

Моршин умолк.

Две девчушки, не зная, как себя вести, с интервалом в долю секунды сдержанно хмыкнули, интуитивно выказывая равное отношение к участникам конфликта.

Моршин поднялся из-за стола. Подошел к Лене, длинноногой блондинке, переложил на ее стол стопочку простейших чертежей.

– Леночка, вы уж поаккуратней, не торопитесь. Не так, как в прошлый раз…

Леночка инстинктивно положила ладошку на чертежи.

– А вы, Мариночка, чайку нам вскипятите, что ли…

– Зачем вы постоянно доводите директора, Станислав Владимирович? Себе же хуже будет… – Кругленькая бойкая Марина, не имевшая ни образования, ни старательности, попыталась наставить Моршина на путь истинный.

– Хуже не будет. Время профессионалов прошло… – деланно уныло констатировал Моршин.

Марина вздохнула и тоном прилежной ученицы спросила:

– Мы выйдем покурить?

– Да, конечно, за такие деньги вам только и осталось, что курить… – рассеянно пробормотал Моршин.

Через пару секунд он сидел за столом и расписывал техпроцесс, делая работу за девочек, которые вышли: Ленку, тридцатилетнюю фемину со своими проблемами, но по крайней мере с умом в голове, и Маринку, дочку начальницы отдела кадров, считающую, что весь мир ей должен, а здесь она – случайно и временно.

 

Через минуту ворвался Новиченко.

– Заказчики звонили, мы и так на неделю задерживаем, штрафные санкции, финансовое положение, отчет за второй этап, зарплату пора выплачивать, когда, наконец…

И мгновенно остыв:

– Станислав, ну не тяни…

– Будете меньше дергать – быстрее сделаю. Финансовое положение у себя на даче поищите. Красть надо меньше, дорогой… А позволять красть – еще меньше… – спокойно произнес Моршин.

– Слушай… те, я от вас не ожидал… – растерялся Новиченко. – Нужны основания, чтобы…

– Прокурор вам основания предъявит… – негромко сказал Моршин. – А теперь – вон, не мешайте работать.

Новиченко на мгновенье растерялся, но, видя, что разговор идет один на один, прошипел:

– Ты, старая сволочь, я тебя с лица земли сотру…

– А с кем останешься, сволочь помоложе? – Моршин на всякий случай приподнялся.

Новиченко, заметив, что дверь приоткрылась, выкрикнул так, чтобы случайное ухо не прислушивалось:

– Я вас депремирую за этот месяц, технолог Моршин!

– Ну что делать: ходили без штанов, походим и без подтяжек…

 

– Ленка, он его конкретно замочит когда-нибудь… – безразлично сказала Маринка и затянулась.

Умная Ленка отмолчалась, подумав: «Далось ему это…»

 

Однако все было не так просто. Станислав Владимирович давно только делал вид, что занимается работой. Неожиданно резко стали пропадать память и сообразительность – даже отработанные приемы приходилось выполнять по справочникам. Сейчас Моршин не рисковал предварительно назвать результат даже приблизительно, а тихонько сопел, аккуратно записывая промежуточные цифры, и, найдя конечную, смотрел на нее, не чувствуя естественной пропорции с исходными данными.

Очередная перемена места работы не принесла облегчения: пара напряженных недель, пока разобрался в нюансах производства и раскладе сил, а затем – та же тоскливая обреченность.

Порой Станислав Владимирович с грустной ненавистью разглядывал в зеркале свое лицо: обвисшие щеки (хотя вес последние годы оставался стабильным), морщинистый лоб и неизвестно откуда появившуюся сетку из красных прожилок.

Еще сложнее стало со здоровьем: тянущая боль в левой груди, потеющие ладони, с вечера – аритмия, с утра – мешки под глазами и утюги на почках. И, похоже, простатит. Смущало и заставляло прятать взгляд от людей дерганье правого века. Постоянный гул в голове напоминал посадку аэролайнера, и это был не просто шум – призыв. К чему – Моршин уже понял. Он шел к этому пониманию несколько лет, но не ожидал, что призыв будет столь настойчивым. Цепляться за шаткое и начинавшее рушиться бытие было бесполезно. Предстояло сделать одно: красиво завершить жизнь, и все обстоятельства он вынужден был подчинить эффектной концовке.

Поход к психиатру завершился полным фиаско. Не с добра растолстевшая работница здравоохранения не смогла понять, что хочет от нее этот невзрачный человек. Сначала спросила, кто его направил, а затем посоветовала пить таблетки от давления. Ночной звонок в службу экстренной психологической помощи порадовал емкой фразой: «У вас минимальный интерес к жизни и практически отсутствует страх смерти». Моршин положил трубку и мысленно уточнил: «Тяга к смерти превысила интерес к жизни, милая девочка…»

Теперь Моршину отчетливо вспоминались фрагменты редких встреч с отцом перед его смертью. Он наконец совершенно свободно расшифровал маловразумительные короткие фразы, которые всю предыдущую жизнь считал претензией пролетария на заумь.

В стандартно-кошмарных снах он проиграл десятки вариантов, а инженерный разум – по назначению своему – должен был воплотить наработку в практический результат.

 

– Станислав Владимирович, позвольте вас поздравить!

Две крутобедрые женщины из бухгалтерии, подталкиваемые сотрудниками, подошли к столу технолога Моршина и положили пять длинных роз в целлофане на его рабочий стол.

Моршин отрицательно замахал головой и поводил рукой, показывая, что в поздравлениях не нуждается и день особым не считает. Затем встал из-за стола, деланно улыбнулся, пробормотал: «Спасибо-спасибо! Простите, банкет не запрограммирован», переложил цветы на подоконник, снова опустился в кресло и склонился над маршрутным листом.

 

Минут через пятнадцать в техотдел зашел Новиченко: «Выйдем, Станислав Владимирович!»

– Ты извини, Станислав, неловко получилось. Лариса из канцелярии напомнила, что у тебя юбилей. Ну, мы и решили.… Это же тебя ни к чему не обязывает…

– Ничего, Анатолий Сергеевич. Мои меня и не поздравляли – предупредил, чтобы не суетились. Ведь именинник имеет право отметить свой день рождения так, как ему вздумается? …Лене матпомощь нужно выдать – квартиру почистили. Сами знаете, милиции такие дела неинтересны, убийства – еще куда ни шло…

– Сейчас это – сплошь. У меня дачу во вторник подняли… Я оформил приказ о вашей премии. Согласно колдоговору, – ни к чему добавил Новиченко. – Вы у нас старейший работник. По прежним временам получили бы ветеранскую медаль.…

– Помните, как ее называли? «Орден Сутулова»… За многолетний и добросовестный труд. А еще, помните, ступень в ГТО такая была – «Бодрость и здоровье»?

– Вы – человек с юмором. А мне казалось, что вы больше склонны к сарказму… – осторожно улыбнулся Новиченко.

– Всю жизнь хотел начать курить, – Моршин указал глазами на дымящуюся сигарету Новиченко. – Да так и не отважился.

В глазах тридцативосьмилетнего директора начальственное заискивание сменилось неподдельным интересом. За три месяца работы с Моршиным он впервые услышал от него живое и невраждебное слово.

– А знаете, Анатолий Сергеевич, давайте и в самом деле отметим. У меня дома! Вы и я. Практически все готово…

– Да неудобно как-то… А жена как отнесется?

– Она со мной не живет. Поздно сошлись, разные. Да и длительное общение со мной напрягает, если заметили…

– Да-да… Я тоже развелся со своей. Но мои девочки меня за отца признают, я их без внимания не оставляю… – Новиченко прервал поток откровений.

– Так как, Анатолий Сергеевич? Нагрянем ко мне?

Новиченко по директорскому обыкновению взял за правило чаще думать как не выпить, чем как выпить. Технолог Моршин как субъект общего дела под названием «Производство» его мало интересовал. Рекомендовали как специалиста, а не предупредили, что медлителен и перцем посыпан… Да ничего, пусть упирается – не таким рога заламывали! Не дурак, не лодырь – и то ладно. За воротами очередь не стоит…

Предложение от сотрудника, который ранее открывал рот, чтобы злобно и нагло парировать любой вопрос, вынуждало согласиться. Новиченко с тоской подумал, что момент, когда можно было отказаться, безвозвратно утерян. Теперь отказ будет воспринят как неуважение «старейшего» работника и как личная слабинка. Тем более дома предполагался скандал: сын второй жены по юношеской дури собирался бросать университет – и Наташа в силу сложившихся отношений требовала приличной суммы якобы на то, чтобы что-то с кем-то уладить. А денег пока не было.

Моршин вернулся в отдел, попросил Лену написать заявление на матпомощь и, задумчиво глядя в окно, безразличным тоном сообщил, что пригласил в гости директора. «Попробую помириться с этим волкодавом, а то и вы из-за меня страдаете…» И для убедительности с подвыванием вздохнул.

 

…Квартира Моршина поразила Новиченко. За последние годы директор, несмотря на бедственное положение предприятия, забыл, что значит жить на зарплату, и ориентировался в этом вопросе по информации масс-медиа. Он предполагал, что технолог первой категории, чья зарплата еле перешагивала за прожиточный минимум, должна быть менее комфортабельной.

Но было как-то неуютно. Не покидало ощущение, что интерьер квартиры выполнен дизайнером-абстракционистом или же человеком, у которого напрочь отсутствовали художественный вкус и здравый смысл. «Крокодильчики» на шторах были зацеплены через один, книги на полках не стояли, а лежали в стопках, четыре кресла были выстроены в ряд перед сервантом. Не к месту стоял перед одежным шкафом пылесос с отвинченным «хоботом». В проходе на кухню в красно-лакированных рамках висели четыре акварельных портрета похожих людей в однотипных рубашках и почему-то в жабо и светлых париках. Взгляд у всех был суровый и осуждающий.

Единственным местом в квартире, представлявшим нечто обжитое, была кухня, куда Моршин провел Новиченко. Правда, портил вид мусоропровод, установленный здесь же.

Хозяин заметил брезгливый взгляд директора.

– Не я придумал, планировка такая. В восьмидесятые годы полсотни таких домов в городе построили… А крыс нету… Мыши у нас!

Затем вбросил курицу в микроволновку, две бутылки коньяка – в морозилку, минеральную – в холодильник, предложил гостю кресло и, придвинув пепельницу, включил пультом телевизор.

– Организация у вас, Станислав…

– На вас бы надеялся – давно бы ноги протянул. Однако предполагаю, что у вас покруче будет, хотя и безалаберней.

– Ну, вашу галерею хорошо рассмотреть можно только из ванной!

– Зато все портреты – в линию, хоть ватерпасом проверяй… Нарежьте хлебушка, схожу за посудой.

Моршин вышел из кухни. Новиченко погонял программы, выключил телевизор и отложил пульт. Хлеб нарезал с запасом. Хозяин в соседней комнате дребезжал посудой и что-то невнятно напевал, а может, бормотал. Директор включил магнитофон. Трагично и мягко запел Дассен.

– Люблю французов, – донесся голос Моршина. – Пусть поет, если не возражаете…

Голос Дассена напомнил Новиченко студенческую юность, но почему-то захотелось услышать «Калифорнию».

– «Калифорнии» у вас нет?

– Ах, Калифорния, ах, Сакраменто! – Хозяин уже входил в кухню. – Нет «Калифорнии». Выключайте, если раздражает.

Моршин расставил посуду, разделил салат с крабами и сделал несколько бутербродов с колбасой.

– Вытаскивайте коньячок. И давайте пока по-сухому – под бутики. Все же пятьдесят бывает раз в жизни и то не у всех.

«Вы меня поражаете», – хотел сказать Новиченко, но воздержался. Этот заумно-нахальный червяк удивлял своей светской разнузданностью.

– Так что за портреты в прихожей? Не слишком ли шикарно вставлять акварельные наброски в добротные рамки?

Моршин слегка откашлялся, как лектор перед выступлением:

– Раскрутить можно и Шагала с его детскими картинками. Или Пикассо, скажем. А я, знаете, как те лондонские графья, жить не могу без предков: прапрадед, прадед, дед, отец. И заметьте, все умерли в пятьдесят лет. Практически ровно, если не считать отца, у которого метрики в войну утерялись… Вот к юбилею галерею и оформил. Деньги отдал немалые, даже в зарплатку-заплатку не уложился. Художники – люди бедные, но гордые. Рамочки сам делаю – станочек в подвале. Спрячешься от мира сего – и строгаешь-шлифуешь… Я ведь, пока к вам не перешел, в два раза меньше получал – аскетом стал. Может, поэтому и жена бросила…

Новиченко в обычном моршинском многословии насторожило слово «заметьте», и Моршин почувствовал это.

– Подойдем к портретам, Анатолий Сергеевич? Убедитесь, что их не только из ванной видно.

Хозяин поднялся и включил бра.

– Почему в пятьдесят?

– Не знаю. Просто получается. Судьба. Злой рок, если желаете. Прапрадеда (портрет со слов сделан) заколол вилами сосед. Почему-то так принято: если прежние времена, так с бородой… Конфликт у них вышел – то ли корова потраву учинила, то ли лошадь… Прадеда (портрет с фотографии – а знаете, почем они были?) отравили. И отравителя потом нашли.… О, прошу извинить, курочку присмотрю!

Моршин стремительно прошел на кухню. Новиченко внимательно просмотрел портреты и убедился, что все они сделаны с одного лица и только присутствие или отсутствие усов, бороды, очков и морщин делает их разными. «Совсем крышу снесло идиоту старому! Самое время отсюда уходить, пока жив», – подумал директор. Странные предки, которые, если верить Моршину, умирали насильственной смертью в одном возрасте, неизвестно для кого сделанная «галерея», загадочно-придурковатые высказывания… Несимметричное расположение портретов по длине стены заставило бросить взгляд вправо и найти эквидистантно ввернутый шуруп.

– Хорошо. А дед? – Новиченко пока не собирался пасовать. – Как умер ваш дед?

– Он утонул. Представьте: двое в лодке выплывают на середину озера. А возвращается один. Если учесть, что накануне поссорились из-за женщины… Давайте еще по одной, а?

– Портретов должно быть пять?

– Я знал, что вы умница!

Моршин опять выскочил, прошел в кладовку, порылся и извлек оттуда еще один «портрет» в такой же рамке, как и все остальные, но без парика и явно с собственной физиономией. Повесил его в прихожей рядом с портретом отца.

– Так еще по одной осилим?

Новиченко не отказался. Но поскольку за последние восемь лет он научился чувствовать не только сердцем, но и всем остальным организмом, возникло ощущение, что компания Моршина опасна и риск возрастает ежеминутно. Жизнь подкидывала сюжеты и покруче; в быту Новиченко чувствовал «тронутых» по взгляду или фразе, но в данном случае из-за функционального отношения к «винтикам» производства он явно проморгал Моршина.

– А галерея-то двусторонняя… Обратите внимание: рамки абсолютно симметричные. С той стороны – фотографии…

Станислав Владимирович стал переворачивать рамки.

– Здесь мне десять лет. Пионер в коротких штанишках. «Сегодня праздник у ребят, ликует пионерия, сегодня в гости к нам пришел Лаврентий Палыч Берия…» – напевая, Станислав Владимирович развел руки и игриво пошевелил пальцами. – А здесь – двадцать, студент технологического. «Если бы молодость знала, если бы старость могла…» А это – тридцатилетний Моршин, золотое время… А это, как вы догадываетесь, сорокалетний. Я уже тогда стал уставать от жизни… Угадайте, кто под пятой рамкой? – Моршин озорно подмигнул директору.

– Ну, наверное, вы – пятидесятилетний…

– Правильно! – торжествующе выкрикнул Моршин и развернул рамку.

На фотографии был изображен скелет.

– Ну, я пойду, Станислав Владимирович. Добираться неблизко, «моторы», сами знаете, дорогие…

– Знаю ваши доходы, Анатолий Сергеевич! «Вольвочку» прикупили, квартирку четырехкомнатную справили, три семьи содержите, не считая брата-алкаша… И отпуск на Бали проводите. А все о хлебе и сахаре.

– Ваше черное чувство юмора окончательно разрушило атмосферу праздника… – неожиданно для себя высокопарно произнес директор.

– Вы уже сделали все, что от вас требуется. А я… Возможно, сегодня самый главный день моей жизни. – Глаза Моршина блестели.

– Если я правильно понял, согласно вашей семейной традиции он должен стать для вас последним. И судя по всему, вы рассчитываете в этом на меня. Предупреждаю, не доведете – душить я вас не буду. А чтобы с гарантией – то прямо сейчас и уйду.

– Разлейте на посошок, Анатолий Сергеевич, у вас, как я заметил, рука легкая, – холодно, но как-то победоносно сказал Моршин.

Новиченко плеснул по пятьдесят граммов из второй бутылки, выпил и, не закусив, пошел одеваться.

Моршин стоял и смотрел, как Новиченко вставляет ступни в ботинки.

– Вы меня не спросили об отце, кажется? – напомнил он.

– Конечно-конечно, – иронично отозвался директор. – И как умер ваш батя с утерянными метриками ровно в пятьдесят?

Моршин игнорировал издевку, хотя и задергался.

– Он, Анатолий Сергеевич, работал крановым. И уж не знаю, как получилось, но выпил мой Владимир Игнатьевич с монтажниками по случаю юбилея. А работать все равно надо. Полез на кран. А следом – мастер в состоянии гнева и озверения: он вздрючку от инженера по технике безопасности получил. Отец из кабины вышел, за грудки схватились и за ограждение перевалились…

– Зачем вам этот спектакль?

– Именинник имеет право отметить свой день рождения так, как ему хочется. А вы не продержитесь на должности больше месяца… – голос Моршина с глуповато-увлеченного стал жестким.

Новиченко держался за ручку двери, открытой Моршиным, и не знал, как реагировать. Провокация была очевидной, но хотелось избежать победы подчиненного над собой.

Верх взял разум.

– До свидания.

Новиченко рванул на выход, уже понимая, что конкретно вляпался.

Технолог толчком ноги прикрыл дверь, не защелкивая замки. Бормоча «…в гробу сосновом ты меня увидишь…», аккуратно извлек фотографии и акварельные эскизы из рамок, изорвал в клочья и выбросил в кухонный мусоропровод. «Отмазка тебе, если сообразишь и мусор раньше не вывезут…» На картонной основе в красно-лакированных рамках были качественные масляные пейзажи одной и той же местности. Четыре – по временам года: весна, лето, осень, зима. Пятая – безвременье: лужайка, засыпанная строительным мусором, полусгоревший дом и спиленные деревья.

Вернулся к столу. Взмахом руки сбросил посуду, взялся двумя пальцами за лезвие ножа, которым резал хлеб Новиченко, примерил через рубашку между шестым и седьмым ребрами, приткнул плексигласовую ручку в угол стола, сцепил руки за спиной в «замок» и с последним энергичным выдохом налег на лезвие.