КЛЕТКА

 

Важно помнить, что мы живем в эпоху насилия и попирания моральных и нравственных ценностей. Мы всегда должны быть начеку. Сколько людей проходят мимо вас каждый день? Хорошо ли вы их знаете? И можно ли им доверять? Они улыбаются, они хмуры, они говорят вам: "Здравствуйте", но никогда они не скажут вам, что лежит в глубине их души.

В тихом омуте черти водятся.

Я никогда не придавал значения этой поговорке, какое придаю сейчас, выслушав душераздирающую историю одного, на вид простоватого учителя начальных классов.

Ситуация щекотливая, я бы сказал - из ряда вон выходящая. Я журналист одной местной газетенки, которая не пользуется большим спросом, но в то же время имеет свою постоянную публику.

Помимо прочего, я имею статус свободного репортера, и выбор материала зависит только от моих личных амбиций.

Наверняка Семен Петрович догадывался об этом. Недавно он сам пришел ко мне.

Вы, конечно, подумаете, ну и что в этом такого? Учитель начальных классов к кому-то пришел. Тоже мне, сенсация!

Я слышал много историй. Какие публиковал, какие в отстой, но история рассказанная Семеном Петровичем будет сниться мне на протяжении всей жизни.

Сейчас вам не составит труда представить себе человека тихого, лоховатого, с более чем заурядной внешностью. Он никуда не сует свой нос, даже в дела, которые могут касаться и его. Семен Петрович старается от всего отречься, запереться в своем внутреннем мире, считая, что снаружи все настроено против него.

Вы, конечно, подумаете - ну нашел, про кого писать, а то мы и так на лохов не нагляделись.

Я скажу вам - наберитесь терпения, неужели вам не надоели все эти красивые и сладкие мальчики, которые каждый день спасают мир? Давайте уделим хотя бы чуточку внимания нашему дорогому Семену Петровичу, учителю начальных классов.

В который раз я порадовался за свою привычку носить при себе маленький цифровой диктофон. Ибо нашел меня учитель, когда прогуливался я по теплым и солнечным дорожкам нашего местного парка.

В апреле у меня всегда хорошее настроение. Я люблю весну, как бы примитивно не казалось это вам.

И вот он нашел меня. Нашел, потому что искал. Целенаправленно. Семен Петрович собственной персоной, хотя ранее я о нем и не слышал ничего. А что можно слышать о человеке, который живет "в себе" и не знает дальше своей школы и дома?

Наверняка вы задаетесь вопросом, как такой простачок мог справляться с кучей необузданных и своенравных детишек, воспитанных на Доме-2 и Камеди-Клаб?

В очередной раз я с ужасом включаю запись, где раздается надрывная, наполненная желчью речь Семена Петровича:

- Я ненавижу этих зверенышей!

Мне кажется, вполне исчерпывающе.

Сначала мы просто колесили по парку, не заботясь о лужах, потопивших нашу обувь. Я внимательно его слушал, потому что он в этом нуждался. Что-то вроде на приеме у психиатра. Поначалу я вообще ничего не мог разобрать, мне казалось, ко мне пристал очередной псих, гонявшийся за славой. Ведь чтобы засветиться в нашей газетенке, нужно хорошо постараться.

Семен Петрович, поверьте мне, старался как мог.

- Я был один ребенок в семье. Как потом выяснилось, меня даже не хотели. Это произошло случайно, когда мой папа в пьяном угаре надел рваный презерватив. Мать женщина жестокая, по какой-то причине не захотела сделать аборт. Она не раз повторяла, что я - нелепая ошибка и горько смеялась при этом. А я молчал, ведь она моя мать и я должен был прислушиваться. Затем ее не стало. Говорили, умерла от какой-то болезни. Странно, но я переживал.

Душещипательная, мыльная история, не правда ли? У каждого из нас есть своя грустная песня. Однако давайте отдадим должное - не повезло бедняге в этой жизни.

- После ее смерти все стало обычно, я тихо закончил школу, поступил на педагогический, меня привлекала история. Тихо закончил институт и подался в ту самую школу, где учился ранее, только уже учителем. Начальных классов.

Проще говоря, Семеном Петровичем.

- Я чувствовал жалость со стороны коллег и начальства. Им казалось, я много чего упускаю. От детей я не получал ничего более жестокости и равнодушия.

- Простите, но зачем вы взялись учить детей, если вы понимали, что вам будет тяжело это?

- Я всего на всего хотел доказать себе, что смогу измениться, искоренить ошибки своего прошлого.

Солнце играло в его курчавых светлых волосах, неумело зачесанных назад. Нагулявшись по грязной жижи снега, мы решили присесть в одной из кафешек. Прежде чем продолжить, он закурил сигарету и сделал жадную затяжку. Его глаза источали болезненное стремление найти хоть каплю понимания в моих.

Отчасти я вник в его проблему. Трудное детство, неполноценные родители, отчуждение окружающих. И вот, пожалуйста - продукт сих несчастий - Семен Петрович. Он говорил и говорил, а я слушал. Интересно тебе или нет, но, когда ты работаешь в газете добрых 9 лет, ты начинаешь привыкать к болтовне людей, независимо от того, какие у них проблемы и что они пытаются тебе донести.

И я слушал о его горестном детстве, пока у меня не возник вопрос. Я его задал хотя бы ради того, чтобы он слегка сменил курс.

- А как с девушками дела обстояли?

Семен Петрович так сморщился, как будто я спросил, не трахал ли он трупов.

Однако настрой учителя на сегодняшний день был переломным, если можно так сказать, совсем непохожим на то, как он себя охарактеризовал. Поэтому Семен мне откровенно ответил:

- Эти паскудные твари сами не знают, чего хотят. Была одна попытка. Любовь Михайловна - наша уборщица. Красивая, а как оказалось - лживая тварь. Михайловне совсем не требовались ласки тихого учителя начальных классов. Дело в том, что весь сыр-бор возник из-за спора, сможет ли она затащить меня в постель, дабы выяснить, каков я на самом деле.

Семен Петрович просто не был готов понять этот мир и людей живущих в нем.

Отсутствие потребности в соотношении своих поступков с действующими нормами поведения.

При таких разговорах я всегда придерживался правил: если твой собеседник порит скучную тягомотину, нужно, казалось бы, его трагичные сцены обернуть в юмор.

И, подавляя смешок, я спросил:

- Ух ты, а чем все кончилось?

- Да ничем! Убил я паскуду.

Произнес Семен Петрович это с таким легким сожалением, точно у Любовь Михайловны не было другого выхода.

- Шутите? - хрипло пробормотал я, но смеяться мне перехотелось.

Смотря куда-то вдаль, он ответил:

- Зарубил как визгливую свинью. В подсобке у трудовика я ее и кокнул. Вот прямо так вот! - И он, взмахнув рукой с импровизированным ножом, с грохотом опустил ее на стол. Потом еще раз и еще.

- Рубил и рубил сучку, пока не затихла.

Яркое солнце так ослепило глаза, что мне пришлось прикрыть их рукой.

Внезапно мимо столика пронеслись два пацаненка, оглушая нас веселыми криками. Взгляд его серых, беспокойных глаз и обрывистая жестикуляция рук не смогли дать мне шанса усомниться в истинности этого жуткого изложения.

Я наконец понял, передо мной - психопат.

Семен Петрович, учитель начальных классов.

- Простите, - собственный голос показался мне каким-то чужим, - наверно, вы уже отсидели положенное наказание?

Не то, чтобы за все время моей работы журналистом мне никогда не доводилось брать интервью у убийц, лиц с неустойчивой психикой. Дело не в этом. Просто я оказался в нестандартном положении. Совсем неожиданно из под моих ног, словно почва, ускользнула привычная мне закономерность. Последовательность, если хотите. И вовсе не требовалось наработанной годами интуиции, предсказывающей на много ходов вперед, чтобы знать ответ на этот вопрос.

- Вы смеетесь? Вы хотите, чтобы я мотал срок за какую-то грязную шлюху?

- Нет, что вы, нет! - Я вытянул руки ладонями к своему собеседнику, давая понять, что полностью на его стороне.

Отработанный жест, который, к счастью, подействовал и на Семена Петровича.

Итак, мой собеседник - убийца. Убийцы разговаривают на своем языке, и для многих людей, не привыкших к насилию, он кажется непонятен. Отчего несложно пострадать. Они не привыкли к тому поведению, к какому привыкли мы. Мы на разных берегах. То что понятно нам, им это непонятно. А то что им непонятно, они воспринимают как хотят. Вернее руководствуясь кратковременными импульсами, основой которых является первоначальный инстинкт самосохранения.

Никогда не старайтесь анализировать психопата прямо. Особенно:

Если он не в наручниках.

Если между вами не протянуты ржавые прутья стальной решетки.

Если возле вас не стоит охрана, вооруженная электро-шокером.

И прежде чем задавать вопросы, необходимо максимально определенно понять, зачем вы ему понадобились. Семен Петрович искал меня с какой-то целью. И он меня нашел. Хорошо, что со мной мой диктофон. На тот случай, если я последую за Любовь Михайловной и он не догадается меня обыскать, у него будут все шансы предстать перед фемидой.

Успокаивает. Не сильно.

Когда убийца сам находит вас, но не с целью, чтобы убить, сам собой напрашивается вариант - он просто хочет поговорить. Оправдаться. Излить душу. Он хочет донести до кого-нибудь свое возмущение о несправедливом отношении мира к себе, такому униженному, отчужденному и оскорбленному.

Абсолютизация идеи самоутверждения. Неограниченное проявление своего "Я".

И я слушал Семена Петровича.

- Да, я всегда мечтал забыть о своем прошлом. Я хотел стать нормальным человеком. Таким как все. Иметь жену, нарожать детей, летом выезжать куда-нибудь на своей машине, я просто хотел быть уважаемым среди знакомых и друзей. И у всех этих желаний была только одна проблема - у меня не было жены, которая могла народить мне детей, у меня не было друзей и знакомых, которые могли бы меня уважать. У меня были только маленькие злобные монстры... и каждый день. Каждый божий день они издевались надо мной, они не знали предела... ну как же, ведь они маленькие, им все прощается, все сходит с рук. На них нельзя обижаться, они же - маленькие. Черт с два, маленькие! Вы считаете маленькой 12-летнюю девочку, которая показывает вам свой "персик" на весь класс и спрашивает, не хочу ли я попробовать? Вы считаете маленьким 13 летнего уродца, писающего на ваш пиджак, который потом смеется и говорит, что теперь пахнуть вы будете гораздо лучше? Ходят ли дети 14 лет на горшок, но вместо горшка используют ваш собственный ящик для журналов? А директор, которому наверняка не срут в ящики, говорит, что нужно набраться терпения, найти оптимальную линию воспитания для такого рода детей. Что за блядь, оптимальная линия, я вас спрашиваю?!

Семен Петрович так сильно покраснел, что я было подумал, не хватит ли его инфаркт. Но тут он вдруг успокоился, озарив свое лицо широкой улыбкой. Точно также улыбался волк, когда хотел съесть красную шапочку.

И Семен Петрович сказал мне, немного подавшись вперед:

- Так вот, я нашел эту гребанную оптимальную линию! Я сам ее придумал. Был такой же день, как и сейчас. Светло, треск звонка, сумасшедшие крики детей - эдакий сигнал об их скором появлении в моем классе. Но я радовался. Совсем не было причин печалиться. Ведь я нашел оптимальную линию. Пока я терпел их злобные выкрики, их нежелание выполнить домашнее задание, все их протесты, я спокойно думал. Я выжидал. Я знал, что в это время на втором этаже мы находимся одни. Я и мои звереныши. Учителя со всего этажа пользуются "окошком", чтобы пойти пообедать в столовую...

- И что же вы сделали? - мое горло отказывалось проглотить ком загустевших слюней.

 

- Я подошел к 12-летней Вике и спросил, не передумала ли она дать попробовать мне свой "персик". И что думаете? Она засмеялась и сказала, что сама-то не против, но мне это не по силам.

Предварительно закрыв дверь на замок, я подошел к ней и попытался доказать обратное. Представьте, было тяжело, но так у меня получилось! Не знаю, девчушка больше не шевелилась, поэтому я не смог поинтересоваться у нее, понравилось ли ей. Тогда я спросил, кто следующий, и никто не издавал даже звука. Тогда я взял Федора, еще того забияку, и проделал с ним тоже самое, только не с его "персиком", а как они это там называют... с глазиком вроде... шоколадным. Я радостно воскликнул, что и второй раз у меня получилось. Я закричал, что впервые занимался сексом и мне не стыдно в этом признаться. Потерял девственность, как они это любят называть. Я вошел в раж, их любимое выражение... поймал волну. Вы не поверите, 10 половых актов за один час! Верите, а? Так ведь и я чего-то стою, не правда ли? Но потом опять началось это - они стали меня злить, ныть, проситься домой, им больно, им страшно, им холодно, их попки и письки болят, они больше не будут плохо себя вести... ага, так я и поверил... Ну пырнул одного пискуна, уж больно на мозги капал. Успокоился. Звереныши продолжали выть, особенно те, кого я трахнул. Вы представить себе не можете как это ужасно - после такого наслаждения слушать эти писки. Так, значит, прошелся я ножичком. Скажу между нами, по горлу лучше всего - сразу затухали. Бурлили только... И вы уж точно не поверите, наш до ужаса вежливый Саша Рамозанов попросился в туалет. Ну я и открываю ящик для журналов, я говорю: "Так давай, вот же он туалет, сри в него, падла". Не захотел, видите ли, при мне... так на я ему прямо в брюхо, на я ему, говорю: "В тебе столько дерьма, что одной жопой то и не высрать"! А так поглядим, спрячешь ли ты свои кишки в мой ящик, будете ли вы потом смеяться, что Семену Петровичу кишки в шкаф засунули, а? Так, я спрашиваю? Я спрашиваю, нравится ли вам моя оптимальная линия? Они отвечают, нам нравится, но они хотят домой. Скажите мне, кто хочет домой? Вы просто скажите, и вы пойдете домой. Конечно, они все хотели домой, я это сам видел, клянусь. Только дом-то их - ад кромешный. Вот я и не скупился на билеты, всех до единого отправил, всех сыкунов, никого не оставил. Что, нравится вам такая линия воспитания? Не кому бля отвечать? А вы говорите мне тут про оптимальную линию!

Итак, отходя немного от шока, смогу лишь сказать - ситуация обострилась до предела. Не бойтесь, это не Семен Петрович, это я, ваш журналист. Мне тоже хочется залезть под стол и тихо уползти от этого жуткого человека, но я по-прежнему помню о профессиональном долге. Сейчас моя непростительная ошибка состоит в том, что как только замолчал Семен Петрович, молчу и я. А нужно что-то сказать, как-то среагировать. Думай, думай, быстрее. Он весь красный. Судя по описаниям событий, его воспоминания еще свежи, как прохладный весенний воздух, наполненный ультрамарином. Он сотворил это совсем недавно. Все, что он сейчас рассказал, я теперь ясно видел в его глазах - картину кровавой бойни, я даже ощущал ее запах.

Я смог произнести:

- И что было потом?

В его глазах сверкнуло лукавство и легкая озабоченность. Он сказал:

- И не вздумайте меня судить! Я прекрасно осознаю, что переступил черту закона... но знаете ли вы хоть что-нибудь о наших законах? Знаете вы, что у нас работает только один, всего один закон - издеваться над людьми? А в его исполнении у людей никаких проблем не возникает, что вы, бросьте! Моя проблема может быть в том, что я его наконец применил?

При этих словах Семен Петрович негромким хохотом выразил свою глубокую иронию.

- Не стоит меня судить за это. - Он снова подался вперед. - Что было потом? А ничего не было. Я собрал все свои вещи, спустился в кабинет директора и написал увольнительную. Я знал, что меня уволят за этот поступок, так и тянуть чего тогда... Уволился и все на этом.

Воспользовавшись паузой, учитель закурил новую сигарету, выдохнул дым, а затем взглянул прямо на меня, как будто только что заметил мою скромную персону.

- Вы ни черта не знаете о боли! Н-и ч-е-р-т-а! Хотите я расскажу вам о ней?

- А мне кажется, я уже вдоволь наслушался, - ответил я, пораженный его цинизмом.

Пораженный вообще всеми его рассказами, я сказал ему, ощущая нарастающее возмущение:

- Я также думаю, что вы не закон нарушили, вы попрали элементарные человеческие ценности.

Наплевав на криминологические правила общения с психопатами, я сказал ему:

- Вы думаете, что детей в ад отправили? Нет уж, вы себе подписали там вечную регистрацию. Это вам гореть в аду!

Чувствуя, что мне уже не остановиться, я продолжал:

- Эти грязные шлюхи, как вы их называете, дают жизни таким уродам как вы, и без них не видано вам было света белого. А у этих ваших зверенышей, каким когда-то были и вы, есть мамы и папы. Вы украли у них их будущее, когда сами наслаждаетесь и дышите им.

Нас не разделяли толстые прутья стальной решетки с ароматом ржавчины, его руки по-прежнему свободны и сейчас сжимаются в карманах брюк, а нас не окружают бравые ребята, играющие резиновыми дубинками. Но я все равно говорил этому мерзкому человеку:

- Сдается мне, в вас взыграла зависть? Причина первого убийства на земле. Вы просто не видели себя когда-то маленького среди этой шумной ребятни. Вы были другим, не похожим на остальных, проще сказать, вы были - изгоем. Неужели вы думаете, что дали достойный ответ всей вашей проблеме? О нет, вы выбрали самый легкий и трусливый путь - применить насилие... жестокое насилие. И не над вашими сверстниками, а над теми, кто не в состоянии постоять за себя. Не это ли, скажите мне, есть высший предел трусости, а?

Я мысленно представлял себе, как его рука охватила рукоять того самого ножа, от которого исходил свежий запах крови и оксида железа, как его непроницаемые глаза выискивают удобную мишень на моем горле, а синие губы складываются в одну линию, создавая складки на подбородке. Но я говорил:

- "Закон издевательства"? Не смешите меня. Этот закон будет работать, только если вы ему позволите. Вас никто не сможет оскорбить, если вы сами не оскорбитесь, вас никто не сможет обидеть, если вы сами не обидитесь. Ваш этот ебучий закон только в вашей голове, и вы сами его придумали. Что я знаю о законах? Я скажу: смертная казнь была бы лишь сладким искуплением для вашей животной сущности, хотя и ту отменили. Вас ждет пожизненное заключение, представляете себе, что это такое? Перед тем как попасть в ад, вы хотя бы на самую маленькую дольку уже будете знать, что вас ждет после смерти. Вот к чему вы пришли, Семен Петрович...

Я остановился, чтобы глотнуть свежего воздуха. Ветер и тот не смог освежить мое разгоряченное тело. Я ждал, что учитель начальных классов набросится на меня. Его упрямые глаза говорили о готовности. Нас разделял только столик и, насколько позволяла моя физическая подготовка, я был готов к его прыжку. Я не хотел вскакивать и кричать о помощи, поскольку всюду бегали детишки с мамками и кого-нибудь он вполне бы смог зацепить. Он искал меня, и он нашел. И пусть хотя бы я буду для него возмездием за все его злодеяния.

Однако вместо прыжка с окровавленным ножом в руке, он опустил свое лицо на ладони и громко зарыдал. Зарыдал как маленький ребенок, ни больше, ни меньше.

Семен Петрович, учитель начальных классов. Убивший всех своих малолетних учеников и уборщицу в придачу, он рыдал так, словно у него отобрали любимую игрушку, при этом покачивая головой.

Никому еще не удавалось столько раз за день вводить меня в состояние шока. Я был готов отразить нападение учителя, но не его слезы. Прохожие с недоумением глядели на нас, как на идиотов, желая узнать, что же происходит. Если честно, я тоже этого желал. Формирование личности в условиях противоправного и аморального поведения окружающих неизбежно приводит к отрыву от ценностно-нормативной системы общества.

Спустя минуты четыре горьких слез, Семен Петрович, наконец, оторвал от ладоней свое раскрасневшееся лицо и проговорил:

- Ни черта вы не знаете о боли! У меня не было имени. Я вырос в темной клетке с решеткой на маленьком окне. И это не прообраз, это буквально. Моим лучиком света были книги, которые я воровал с полки у родителей и тайно проносил в свою клетку.

Я читал в книжках про ад. Кому суждено там оказаться, а кому нет? Священники говорят, что знают об этом, но тут же выскакивают другие священники и говорят совсем другое, потом вылезают третьи и говорят свое.

До того момента как я вышел из клетки я жил в аду, в котором родился. Никто не подозревал, что этот ад я возьму с собой. Все вы такие хорошие, благонадежные, родились среди роскоши и заботы. С ранних лет вы смотрели красочные картинки в этих больших черных ящиках, вы слушали красивые мелодии в этих больших шумных коробках, вы кушали вкусный хлеб утром из белой штуковины, которая его выплевывала. Пространство вокруг вас не измерялось четырьмя метрами. Вы радовались солнцу и облакам, гуляли с подобными вам, дружили, влюблялись, занимались тем, отчего получали немыслимое наслаждение. Так вы вырастали. А как вырос я?

Нашу квартиру я помню до мелочей. Она была для меня и улицей, и школой, она была для меня целым миром, сжатым в размеры трехкомнатной «хрущевки». Меня никогда не выпускали, даже ни на одну минуту, за этим велось строгое наблюдение. Деревья, траву и других людей я изредка наблюдал из окон своей квартиры, когда родители в какой-то момент выпускали меня из виду. А если потом мне не удавалось скрыть переполнявшие эмоции, родители догадывались, что к чему и жестоко наказывали. Я не должен был радоваться, восхищаться и тем более чего-то желать. Я был объектом для сексуальных утех наших гостей, которых приглашали мои родители. Ой, что это? До моей клетки донеслось пение птички. Так это значит, что пришел новый гость. Это значит, что сейчас стальная дверь щелкнет замком и отворится, а дальше меня поведут в просторную чистую комнату с кроватью, с красивыми стенами и хрустальной лампой на потолке. Там мною будет заниматься гость. Женщины ласковее и добрее мужчин, но не все. Меня иногда пытали. Я читал в книжках про пиратов, где пленников привязывали веревками, растягивали руки, кололи раскаленным железом, обливали кипятком. Большинству хватало просто так называемого секса, встать сзади и быстренько закончить свое дело, а некоторые специально доводили до исступления, до высшей точки боли и получали от этого наслаждение. Вы говорите, что знаете о боли больше меня? Родителей я видел редко. Мой график сводился к пребыванию в клетке, к периодическому ублажению гостей в просторной комнате и уборкой во всей квартире. Сейчас я знаю, что это называется рабством. Тогда же я считал, значит так и надо, вот она, моя жизненная функция - отдаваться похотливым мужикам, убираться в доме и жить в своей клетке. И лишь только в книжках, сворованных из библиотеки родителей я наблюдал совсем другую жизнь, которая для вас была в порядке вещей и даже для многих скучна, а кому-то и вовсе не нужна, но для меня она была недосягаемым раем. Я видел сны про эту жизнь, которую вы уныло ведете каждый день и думаете, что все могло бы быть и лучше.