- Ты кто? –

- Я? - раздался ее смех, и мне вдруг показалось, что теплые и длинные

пальцы

коснулись меня сразу и, одновременно, очень ловко перебрали гитарными

струнами. Раздался звук «эмб-р-р-р-рынь». - Что произошло? -

Подумалось. Я попытался приподнять голову - этого сделать не удалось.

Голова была словно пригвождена к чему-то твердому и холодному.

Затылка не ощущалось. Подташнивало, то есть тошнило, будто долго

катался на каруселях. Глаза открыты? Хотя. На поверхности глазного

яблока, слезящегося, мутного лежали пылинки. Они давили заметно, с

усилием. Сквозь неравномерные щели была видна панорама,

вращающаяся, готического каменного зала. Почему - готического?

- Не знаю, – ответил женский голос, - я в этом ничего не понимаю. Сырой

сводчатый потолок упирался в декаду каменных колонн. Соединялись

колонны арками. Стены располагались далеко, за колонами и казалось,

существовали сами по себе. В нишах горели факелы, изредка

расплескивая шипящую смолу. Где-то среди стен небольшое оконце,

прямоугольное (или нет). Показалось. В очередной раз пронеслась,

уходящая наверх каменная лестница, разорвался сверкающий белый

квадрат. Он застрял между ступенями и перилами, остановился, цепляясь за

посторонний взгляд, плавно передвинулся по стене, заняв удобное

положение.

- Ну? Прозвучал ее голос. – Так и будешь молчать и глазеть?

- Да. Ответил мой голос, - так и буду.

- Гм, смотри, - ее голос хихикнул. Проявился тонкий силуэт, неясный,

мерцающий, на фоне белого четырехугольного пятна.

- Постой, - попросил мой голос, - не уходи.

- А я и не ухожу, - мне тут удобно и тебя хорошо видно.

- Меня? – мой голос осекся, - глупый… вопрос.

Она снова рассмеялась.

- Тебя, тебя,- эхо несколько раз повторило слова, «я-я-я».

-Я? – удивленно спросил мой голос. – А кто Я?

-Я? – переспросил ее голос, -гм…

Девочка, девушка сидела несколько неудобно – обняв обеими руками

согнутые колени, откинув манерно голову назад, покачиваясь, на манер

пресс-папье. На ней было легкое ситцевое платье, ее волосы были

заплетены в тугие косы, умело уложенные на голове.

- Я? Я бывают разные, - ирония в ее голосе на последнем слоге исчезла, и

буквы были произнесены на распев, - неужели ты не узнал меня? Скажи, –

я тебя узнал.

- Я тебя узнал, - с трудом произнес голос.

- Очень плохо, - голос разогнал тени на стенах, смола в факелах

закипела.

- Ты меня не узнал. Она перестала качаться, распрямилась. Силуэт

переместился.

- Как в кино, - произнес голос. Мираж приблизился на столько, что

ощущался аромат тонкий аромат. Кажется, это розмарин, - отметил голос,

- на чердаке как-то нашел, из Германии, в шестьдесят втором, кажется,

помнишь? – Помню. Это была фиалка.

Ур-зу-ла!

Узнаешь! А я тебя сразу узнала, ты почти не изменился. Она была так

близка, что ее ресницы касались истлевшей щеки, - руки не подаю, - она

кокетливо наклонила головку, – боюсь испачкать перчатки. Извини.

Хочешь, покажу, вот? Не дожидаясь ответа, она сняла перчатку. – Да, это

было то самое кольцо, подаренное мною перед нашей свадьбой.

- Почти два карата. Один, девяносто пять. Некрасивое число.

- А мне нравится, - она закружилась, рассматривая украшение.

- Но все равно, это ничего не означает. Ты помнишь, что было потом?

- Да, - нехотя ответил мой голос, - помню.

Она резко развернулась. Указательный палец ее руки, украшенный

кольцом вонзился в то место, где когда-то было сердце. Длинная и толстая

игла с наискось надрезанным жалом, полая, прошла сквозь грудь и

остановилась.

- Ты еще жив! – Урзулу не проведешь, Урзула понимает все. Она

пошевелила пальцем.

Пустота сжалось в комок, пытаясь нащупать боль, и боль нашлась,

освобождая занятое пространство, выпячиваясь наружу, пузырями

ржавого воздуха. Боль заполняла места, когда-то отданные телу.

Заложило уши. Пульсирующие звуки, воспроизводимые иглой - тупые и

ассиметричные, - брум – бгум – бущ – бур –буруч. Звуки нарастали и

спадали. Голос то терялся, то нет. Выходит, что меня уже тогда здесь не

было?

…Браво, котик, или как тебя там, браво. Оказывается, мы помним, -

живешь! Кто это сказал? А! Вот видишь, и не знаешь. Это сказал(а) «Я»!

…Не надо так громко храпеть! Слышишь меня, перевернись на живот. Как

ты смешен. Урзула сидела на краешке кровати, железной, с панцирной

сеткой, с никелированными набалдашниками на спинках, смотрела на свое

отражение в зеркальных шарах, поправляя волосы. – Перестань, прошу

тебя. У меня совершенно нет времени тебя выслушивать.

Она держала алюминиевую ложку, дырявую, с изогнутой рукоятью. Я дам

тебе микстуру, и все пройдет. Жидкость была мутной и пахла плесенью.

Ложе скользнуло и исчезло вместе с содержимым. – Сейчас станет легче.

Только теперь я осмотрелся. Стен не было. Сквозь курящуюся пелену

проглядывали слабые огоньки электрических лампочек, вкрученных,

казалось, в пустоту в шахматном порядке. У изголовья стоял торшер с

прожженным абажуром. Торшер поминутно клонился, как восковая, тонкая

свеча, нагретая пламенем. Абажур неожиданно загорелся, электрическая

лампочка моргнула и взорвалась. Кровать заполыхала.

Жарко. Так жарко было только в июле, тогда, на солнцепеке, в наглухо

задраенном, перевернувшемся авто.

-Ты помнишь? Вам было очень жарко. Тебе было очень жарко. Тебе

больше никогда не будет так жарко.

В ее руке снова оказалась ложка, на этот раз пустая. Жара спадала. Она

наклонилась так низко, что можно было разглядеть тончайшую паутинку

на ее пересохших губах. – Потерпи, - монотонно шептали губы, - потерпи.

Дыхание стало прерывистым и глухим.

- Твое тело обнаружили не сразу, на третий день. Оно лежало на

гранитной плите, неподалеку. Плит было много. Они чередовались по цвету

– белые, черные. Ты лежал на черной. Твоя правая нога и рука свисали не

естественно, коряво, не касаясь земли. Голова, неизвестно почему, была

накрыта грязной, льняной салфеткой, пропитанной машинным,

отработанным маслом, с шахматным рисунком по кайме. Было

отвратительно.

Далее шла пауза.

Урзула, в белоснежном накрахмаленном халате стояла поодаль,

рассматривая маникюр. Пауза была значительной.

Наконец Урзула произнесла,

- Как мне себя жаль, если бы ты знал, как мне тебя жаль. – Она с шумом

выдохнула. Ничего нельзя поделать. Легкий ветерок приподнял полу ее

халатика, под ним ничего не оказалось, там была – пустота. Она сделала

несколько шагов, неспешно удаляясь, - да, и вот что, побрейся, мне не

нравится, когда ты не брит. – Душ, там. Она указала на фанерную дверь,

окрашенную грязной голубой краской. «Душевая», прочел я вслух. –

Урзула, понизив голову, добавила, - твое полотенце вафельное,

оботрешься, выбросишь, зубная щетка в умывальнике. Не задерживайся, а

то я усну…

P.S. приговор привести в исполнение!

Трамвай двигался с горы медленно, подвывая. Я снова сидел сзади, на

последнем, справа сиденье. Передние места уже были заняты. Ехал.

На следующей остановке в трамвай вошел странного вида человек. Я хотел

разглядеть его, но он повернулся ко мне спиной, и быстро проследовал

вперед, предусмотрительно хватаясь за поручень (трамвай бросало из

стороны в сторону), заглянул в кабину водителя через наполовину

заклеенное, бумажными объявлениями, стекло. Гражданин развернулся и

пошел по вагону в обратном направлении, обращаясь к каждому из

пассажиров, подолгу разговаривая о чем-то. Те, в свою очередь охотно

отвечали гражданину, понимающе кивали головой, затем лезли в карманы,

либо в сумки, и передавали ему что-то, при этом, стараясь улыбаться. –

Наверное, деньги, - подумалось мне. - Контролер, наверное. У меня есть

билет. На всякий случай я проверил карманы. Билет был на месте. Я взял

его в руку, приготовился. Гражданин передвигался по вагону медленно и

сидящие впереди, с нетерпением ждали своей очереди, галдели, бранились

между собой, устанавливая очередность. Я - волновался. Маршрут

подходил к концу, а мой билетик был еще не проверен. Тогда я встал, и

громко произнес, - Товарищ, Вы не узнаете меня? Но гражданин был занят,

и не обратил на меня внимания, - Я повторил, на этот раз громче, -

Товарищ, разве Вы меня не узнаете? Вы, да, да, - он посмотрел на меня, -

вы же брат Давида? И увидев в его взгляде недоумение, добавил, - а ваша

тетка Ребекка Малович? Простите, ваша фамилия Грабовский? Вы,

кажется, живете по адресу…? Я осекся.

Гражданин не дослушав, заторопился к выходу. Трамвай остановился, все

вскочили со своих мест и бросились к нему, но он, орудуя локтями,

выбрался на остановку. И только тогда, когда трамвай тронулся, мой глаз

зацепил из толпы прохожих его пальто мышиного цвета с оборванной

пуговицей. Он обернулся и крикнул вдогонку, - сам ты Грабовский, я Марк-

к, я шахматист, я.

В клубе было холодно. Марк-к сидел за соседним столиком, на котором,

около настольных шахматных часов, была установлена табличка, с

неаккуратно исполненной надписью « М.С., №2». Он лихо орудовал

шахматными фигурками. При выигрыше очередной, подбрасывал ее вверх,

ловил оттопыренным карманом клетчатого, голубого пиджака, затем

доставал, целовал и ставил рядом, у края шахматной доски. Неожиданно

он обернулся, и мы встретились взглядами. Он качнул головой, приветствуя

меня, затем медленно и внятно произнес,

- однако, мне показалось, что человек Вы воспитанный и не возникнет

надобности Вам напоминать о долге. Простите, но Вы меня вынуждаете.

Если я о себе не напоминал, то это вовсе не означает, что я о Вас забыл. И

потом, в этом нет ничего предосудительного. В конце концов, должны не

только Вы. Не волнуйтесь. Окончив фразу, он продолжил игру, тут же

выиграв очередную фигуру, в который раз проделав с нею ловкий трюк.

Толстая немолодая женщина, в плешивой каракулевой шубе, коротких

коричневых сапожках, расположившаяся в первом ряду, улыбалась,

хлопала в ладоши, всем своим видом показывая, - боже мой, он только что

на меня посмотрел. Она дергала за рукав малокровного юношу лет

двадцати, каждый раз повторяя, - слушай этого мужчину, Кузик, слушай,

он работает там. Она показывала рукой в направлении окна. Марк-к сделав

очередной ход и, не отрывая взгляда от доски, нараспев, гнусным голосом

произнес,

- Дел – то, дел, юноша. Туда, сюда, Москва, Киев, Владивосток. Говорю

Вам, пара пустяков. Поработаете у меня, человеком станете. Плюньте Вы на

эти университеты. И потом, проводницы, щи, чаи, твои, мои. Ха-ха. Будете,

юноша как сыр в масле кататься, попомните мое слово, через лет, эдак,

десять капиталец заведете, а там. В конце концов, о мамаше

побеспокойтесь.

Он взмахнул рукой и табличка «М.С.№2» с шумом упала. Зал

заволновался. Я обернулся. Известный юноша, кривя лицом, и переминаясь

с ноги на ногу, протягивал длинными узловатыми пальцами, с грязью под

ногтями, записку. Хлюпая носом, он сказал – Вам передали, - взглядом

юноша указывал на соседний столик. Я взял записку. Это был старый бланк

отчета о шахматной партии. По тексту,

- Если Вы не хотите вернуть долг, тогда скажите мне, зачем вы играли?

Ведь у Вас больше нет хода, вернее, остался один. Не верите, проверьте.

Да, точно, это черная королевская пешка. Ну, не робейте. Будьте

мужчиной. Толстая женщина в очередной раз захлопали в ладоши, – я

понял, - он опять выиграл. - Ваш ход. Ну. Хорошо. Теперь Вы мне

действительно ничего не должны. Вы не должны мне, но вы помните, что

должны черной королеве? Так, вот, дорогой мой, а теперь, прошу Вас,

подавитесь своими шахматами!

После этих слов все фигуры, стоящие на шахматной доске одна за другой

стали заполнять мой разодранный в крике рот, проталкивались глубоко в

горло, вызывая реакцию. Глаза, выкатились из орбит и бессмысленно

таращились на упавшую табличку, с надписью «М.С.№2». Ничего не

оставалось, как прохрипеть, - да ты, хоть знаешь, ты, как я смертельно,

смертельно, смертельно устал! Я задыхался. Внутри хрипело и рвалось. Зал

неистовствовал. Шахматные фигуры, измазанные алой пеной поочередно

падали на рыжий дощатый пол, катаясь вокруг собственной оси, оставляя

полукруглые следы. Я задыхался. Я задохнулся.

 

Эпилог.

 

..Ну что, ты это искал? Она протянула руку. В полупрозрачном

полиэтиленовом пакетике лежала шахматная фигурка, черная, лаковая с

ободранной головкой - пешка.

- Держи, - пакетик упал мне на грудь – теперь, королевская пешка твоя.

Навсегда. Ее извлекли из твоей трахеи. Шершавые губы коснулись лба. Я

чуть зажмурился и разглядел развивающиеся края юбки. – Куда ты

смотришь? Тебе не положено. Она улыбнулась глазами, - тише, лежи

смирно, не шевелись. Наверное, я пойду. На прощание она сделала

воздушный поцелуй. - Я ухожу, пока.

По широкой аллее, поросшей кустарниками шиповника и барбариса, она

шла рядом с мужчиной, одетым в дорогой костюм и с перекинутым через

руку, мышиного цвета пальто с оторванной пуговицей. На воротник пальто

угодил птичий помет. Мужчина выругался. Все исчезло…

 

Кто-то присел у ног. Ты кто? Я вспомнил о том, что впервые рассказываю

эту историю от первого лица.