2-е место на конкурсе "ДАЧНЫЙ МИР - 2011"

 

Солнышко светит, пташки рассказывают друг-другу новости, кузнечики,

муравьи, букашки-таракашки и всякая прочая загородная мелочь

суетится вокруг. А зеленая травка ласково щекочет ноги, хочется

прилечь... Благодать-то какая!

Мы с Сашкой идем по широкой, натоптанной лесной тропе и бережно

несем пластмассовый магазинный ящик, в каждой ячейке которого,

лаская слух и навевая приятные мысли, позвякивают-погромыхивают в

такт шагам темно-зеленые и коричневые бутылки с пивом. Изредка

поглядывая на ящик, а потом друг на друга, картинно-шумно

сглатываем слюну, заставляя кадык двигаться по горлу. Слева и справа

заросли сочного молодого ельника. Скоро последний поворот, – его не

видно за ельником, – а там уже и деревянный забор дачного поселка.

Мы в предвкушении предстоящего дачного вечера: неторопливая и

степенная беседа "ни о чем" у лениво дымящегося костерка,

запотевшие бокалы с "Жигулевским", вареные раки, жареные карасики,

горячая хрустящая картошечка, тщательно перемешанный с

деревенской сметаной салатик из... из... А из всего, что сорвем и

наберем на щедрых и благодарных нашему сегодняшнему труду

грядках. Не забыть бы пиво сразу опустить в бочку с водой. Мы

специально сегодня выбрали на огород всю застоявшуюся, согревшуюся

на солнце воду из нее и наполнили свежей, холодной. А Ленка –

старшая Сашкина сестра, с подозрительным интересом глядя на наш, не

понятный ей и поэтому немного интригующий трудовой энтузиазм,

время от времени, ехидненько подначивала: "Ну-ну... тимуровцы-

стахановцы..."

…Сбоку от Сашки, c пластиковым пакетом в руке, в меланхоличной

задумчивости шаркает ногами невысокий, сухощавый, седеющий

мужчина. Это Петрович – Сашкин отец. Бывший подполковник,

растерявшийся в суматохе перестроечных лет, а затем окончательно

заплутавший в дебрях декларируемых свобод, но так не нашедший себе

применения, он незаметно, потихоньку спивался и давно уже

воспринимался всей родней, как некая, не совсем нужная, но вполне

безобидная деталь жизни. Так неприметный Петрович и доживал

беззлобно свой век, сохраняя иронично-скептическое отношение к

происходящему вокруг и забавляя порой окружающих мудреными

немногочисленными фразами доброй житейской практичности.

Напросившись сходить с нами в сельмаг и купив там свою личную,

"дачную" бутылку вина он, – вечный похмельный, – вдобавок выклянчил

у Сашки бутылку пива.

Когда мы вышли из магазина, с твердым решением немедленно

вкусить прохладной живительной влаги, Сашка сказал отцу, чтобы тот

не особенно увлекался сегодня горячительным; что на даче, возможно,

будут гости и чтобы он, Петрович, вообще постарался бы никому не

портить сегодняшний вечер своими шуточками. Безропотно соглашаясь

с высказанными пожеланиями, Петрович, махом опустошив наполовину

бутылку, прислушался к падению содержимого внутрь себя и

удовлетворенно, утверждая слова кивком головы произнес: "Успешная

прививка!"

Мы недолго постояли у магазина, перемежая поглощение пива

сигаретными затяжками. Петрович – некурящий, – добулькал остатки,

деликатно отвернулся в сторону, скромно и негромко – в ладошку –

отрыгнул и, воздев указательный палец вверх, уже

жизнеутверждающим голосом торжественно изрек: "О! Таинство

рождения человека!.."

…Не доходя немного до поворота к поселку мы с Сашкой опускаем

ящик на траву и решаем поменяться местами. Насторожившийся ни с

того ни с сего Петрович, ни к кому не обращаясь, невнятно бурчит:

- Взяли бы пакет у меня…

- Чего? Что ты там бормочешь? – поворачивается к нему Сашка.

- Я... грю... Пакет бы взяли…

Сашка глядит на меня, недоуменно пожимает плечами и сделав

«большие глаза», непонимающе мотает головой.

- Устал, что ли, Петрович? Свое же несешь… – говорю я с усмешкой.

- Свое, свое... – негромко соглашается тот. – На-ка... От греха...

Петрович быстро передает мне пакет с бутылкой и... в ту же секунду из-

за поворота выплывает величественна фигура его тещи, Елизаветы

Николаевны.

Высокого роста, статная женщина: в одной руке - раскрытый зонтик, на

сгибе другой - старая, потертая дамская сумочка; невероятного покроя

шляпка прикрывает аккуратную копну седых волос, на ногах - белые

носочки; резко выступающие мозоли старательно пытаются спрятаться

в тесемках разношенных босоножек. Пенсне только не хватает.

Наверное, с таких женщин когда-то классики "дачных зарисовок"

писали портреты своих героинь.

– О! – расцветает Петрович в сладенькой улыбке. – Я, грю... тещенька

моя, Лизавет Николавны! Енера-а-льша! – указательный палец

Петровича, исполняя в данный момент, видимо, роль церемониального

жезла, вырисовывает в воздухе сложную спиральную траекторию и

вонзается во что-то невидимое, на уровне головы своего владельца,

тем самым подтверждая важность появления столь высокой особы.

Вздрогнувшая было от неожиданного появления на тропе мужчин

Елизавета Николаевна, озадаченно оглядывается вокруг - это ее, что

ли, так торжественно представляют? Кому? Что это себе возомнил

непутевый зятек? Никак уже успел лишку перехватить где-то? Что-то у

него рубаха топорщится, из-под ремня выбилась, бутылку что ли

прячет?

- А ты, баламут, чего к молодежи пристроился? - и подошедшая к нам

баба Лиза - так мы ее называем – как бы невзначай похлопывает

Петровича по животу сильной крупной рукой, в надежде нащупать и

отобрать возможно припрятанную бутылку.

- Да я... Вот... грю... ящик ребятишкам подсобить... – охает тот от

тещиных «ласк» и делает в нашу сторону страшную гримасу.

- Да уж... Без тебя не управятся, – отрезает она ядовито-насмешливым

тоном, – помощничек. Гляньте на него, вспотел аж весь от натуги!

Мимоходом оглядев нас, – дети в меру небритые – так не на работе

же; в меру грязные ноги в разбитых дачных сандалиях – не городская

квартира все же; штаны в меру, невызывающе, обрезаны – ничего,

небось не танцплощадка; пива может многовато – ну, наверное, дети

не на один-два раза взяли столько, – осталась довольна осмотром.

Неписаные дачные законы дети вроде бы чтут, соседи не жалуются, а

то, что молодежь создает свои, новые правила... ну так время-то летит,

пусть в своих компаниях их и соблюдают, старожилам-дачникам они не

указ.

- Там... этот... Ленкин "слюнтявый" с друзьями приехал... и девки какие-

то длинногачие с ними, – недовольным голосом проинформировала нас

баба Лиза и с досадой машет рукой.

…Только мы сворачиваем за поворот, Петрович, испуганно оглянувшись

на всякий случай и убедившись, что безопасности его драгоценной

ноши ничего более не угрожает, с ворчанием тянет за пакет:

- Дай-ка сюда. От греха... Разобьешь еще...

Я, со смехом глядя на его изволновавшееся лицо, покачиваю головой и с

шутливой укоризной в голосе говорю:

- Да ну тебя, Петрович, "от греха" отдаешь, "от греха" забираешь... Я

же только что спас твой груз от грозного тещиного досмотра, а ты...

Эх!.. Несправедливо это!

– Справедливость у всех разная. Да и не хватает ее нынче на всех…

Он невозмутимо перехватывает ручки пакета, смотрит под ноги и

выковыривает из хвои носком старого ботинка откуда-то взявшийся

маленький камешек. Огорченно покачивает головой, цокает языком и

тыкая пальцем вниз, будто воображаемым посохом, радостно

произносит:

- Не-е... Точно разобьешь... Во! Не лес, а прямо булыжная мостовая...

Так, с шутливыми разговорами и незлобливыми подначками, добираемся

до дачи. Возле дома стоит старенький "уазик" или, как его издавна

называют, "козел". Шумная толпа друзей Ленкиного мужа, приехавших

в выходной "на природу", выгружает из него многочисленные пакеты и

свертки. Сам Димка, с тряпкой в руке, командует: "Это – на веранду...,

это – в холодильник..., лодку – сразу накачать... Девочки, девочки, не

стойте, закуской займитесь. Мужики, костерок запалите". Димка –

суетливый и деятельный функционер то ли какой-то партии, то ли

какого-то движения... Внешность у него невыразительная. Длинный,

худой, нескладный, растрепанные волосы, с перекосом вытянутое лицо с

жиденькой бороденкой, вечно мокрые губы, откуда и прилипло к нему –

с легкой Петровичевой руки, – среди родни прозвище "слюнтявый".

Никому он не нравится. А уж Петрович!.. Не было случая, чтобы при

встрече он не пробормотал в Димкину сторону свое едкое: "М-да...

Любовь Зла - любить козла". Вот и сейчас, глядя как тот старательно

протирает стекла машины, Петрович, проткнув пальцем пространство

над своей головой, выдает:

– О, как оно! – и, хмыкнув, добавляет, – я… грю... козлов-то

развелось... Раньше рогами бодались, а нынче возят и вылизывают друг

друга.

Проходим в калитку и мимо высоких ступенек, ведущих на веранду, а

дальше уже выложенная кирпичами тропинка в сад и огород. Петрович

всегда с опаской пробегает это место. Здесь его при очередном

приезде всегда подстерегает неожиданная встреча с тещей. Та не

упускает случая лишний раз подстегнуть энтузиазм своего зятя

небольшой выволочкой. Но Петрович всякий раз выкручивается с

помощью своеобразного юмора. Вот и вчерашним утром: только

Петрович потихоньку закрыл за собой калитку, приехав с первой

утренней электричкой, баба Лиза уже стоит на веранде – руки в бока.

А у Петровича тут же рот до ушей и сладостный голос вещает

незримому собеседнику:

- А вот и тещенька моя... я грю... В обиду?... Нее, никому не даст! - и его

указательный палец, похожий на маятник метронома, рассекает воздух

возле уха. Елизавета Николаевна недоумевающе перевешивается через

перила и оглядывает ближайшие дачные окрестности : кто это тут, на

ее-то территории безобразничает, распоряжается обидами? Не увидев

ничего, заслуживающего немедленного вмешательства, она с досадой

машет на зятя рукой: "Вот же... Емеля-пустомеля..." и, забыв о

первоначальных намерениях задать тому трепку – так, на всякий

случай, для придания утреннего «ускорения», – скрывается в доме.

Наконец-то мы приходим к своему конечному пункту. Вот и бочка...

Начинаем опускать в нее ящик с бутылками и тут же со смехом

вспоминаем еще одну, прошлогоднюю историю.

...Поздней осенью Ленка решила "проветрить" отцу голову дачным

трудом. На даче Петрович сразу стал намекать на "плохое здоровье" и

на возможное «лечение» – зная, что у дочери всегда есть "в

загашнике" бутылёк. Ленка непреклонно отсылала его на огород:

"Обедать сядем - получишь". Петрович слил из всех шлангов воду,

скатал их в кольца, послонялся по огороду, выискивая глазами

возможных таких же страдальцев-соседей. Никого... Тяжко вздыхая,

собрал шланги, отнес их в дом и умоляющим взглядом опять посмотрел

на Ленку, намекая, что может и обедать пора.

- А колышки помидорные, а бочка с водой, а листья?.., – и Ленкин

подбородок решительно и неумолимо дернулся в сторону огорода.

Страдающий с похмелья Петрович уныло побрел к бочке, со злостью

пнул ее ногой, бочка сорвалась с подставленных кирпичей и вместе с

хлынувшим ему на ноги потоком воды из бочки... выкатилась

полнехонькая запечатанная бутылка "Смирновской", оставленная для

охлаждения и забытая кем-то из Димкиных друзей может неделю, а

может и месяц назад. Оцепеневший было Петрович зажмурился, потряс

головой и ошалелым взглядом посмотрел сначала по сторонам, затем

осторожно скосил глаза под ноги, на прозрачную посудину, – не

привиделось ли? Затем его обе руки синхронно и медленно,

торжественно, будто приподнимая невесомую и невидимую завесу

выпрямленными указательными пальцами, переместились на уровень

глаз; вдруг резким движением стряхнули ее с себя и Петрович

задумчиво и негромко произнес:

- О!!! Я грю... Есть справедливость!

Затем развел руки в стороны и, пожав плечами, добавил:

- Ну... извини, Ленка.