ВОДОВОРОТЫ

 

Сознание медленно проясняется. Очень медленно. Сначала появляются неясные образы, черно-белые клочки каких-то воспоминаний, но постепенно мысль становится четче, слава Богу, по крайне мере вспомнила, кто я. Уже прогресс. Пытаюсь пошевелиться – бесполезно. Тело не желает слушаться команд, посылаемых моим полуразмытым сознанием. Оно словно существует само по себе: я отдельно, и оно отдельно, где-то в параллельных пространствах. Пробую открыть глаза. Но веки будто придавлены свинцовыми примочками. Где же я так надралась? И с кем? Вот вопрос-то на засыпку… После смерти Йорга со мной такое случалось. Но обычно я просыпалась в своей кровати, как-то на автопилоте всегда доползала до дома, или друзья «заносили», но сейчас я явно где-то в незнакомом месте. Отчего так трудно дышать? Нет, пора завязывать. Все-таки уже не девочка. Еще раз пытаюсь пошевелиться. К горлу подступает тошнота и по вискам тут же растекается боль, уходя куда-то за глазные яблоки. Значит, тело все-таки есть. Вот такая странная связь души и тела. Интересно, который час? Даже сквозь закрытые глаза ощущается беспредельный мрак. Ни одного лучика света. Похоже, еще ночь, следовательно, я лежу здесь не так уж долго: обычно, если я напиваюсь, то ухожу из бара далеко за полночь. И на том спасибо, а то на дворе зима, простудиться недолго. Так, где же я все-таки? Мне становится страшно. А может и не стоит открывать глаза? На всякий случай.

Странно, память возвращается как-то чудно, издалека, постепенно, год за годом восстанавливая прожитую жизнь. Может, я головой ударилась? Здорово ж меня тогда тряхануло! Ясно помню, что происходило много лет назад, а вот что было вчера – полный провал.

В Австрию мы с Олегом приехали в 93. Времена на дворе были смутные, и его предки пристроили своего мальчика в представительство «Аэрофлота». Ну и меня заодно. А что им оставалось делать? Все-таки жена их сына. Меня они не любили. Я ведь бедная девочка из российской глубинки, а Олеженька – мальчик мажорный, мама доцент университета, в полноги уже профессор; папа в ЦК. «Где же ты ее откопал? - Елизавета Дмитриевна в упор смотрит на сына, - чем тебе не нравится Аллочка Тихонова? Такая девочка! Такая семья! А эта колода деревенская! Она что, тебя приворожила?» Олег смотрит на мать нагло и с вызовом, затем, осклабившись, идет на кухню. Елизавета Дмитриевна бежит за ним: «Немедленно остановись! Мы еще не договорили!» Ей и невдомек, что мы уже женаты, и что я стою за дверью в комнате Олега и все слышу. «Чтобы этой дряни больше в нашем доме не было!» - вопит она. Затем какой-то шум, вскрики, сдавленные рыдания – Олег показал свидетельство о браке. Елизавета Дмитриевна рвет свидетельство, я слышу это. Но уже ничего невозможно изменить. Олег торжествует. Наконец-то он поставил их на место! Это после стольких лет издевательств: иди туда, иди сюда, это делай, это не делай, то нельзя, сё нельзя!

Мне кажется, он и на мне-то женился назло им. Никакой любви не было. Да и я его не особенно любила. Так. Вроде, пора замуж, вот и вышла: обычная вековая бабья необходимость – любой ценой создать семью. В Москве я оказалась почти случайно: приехала на недельку погостить к тетке, столицу посмотреть, и от нечего делать подала документы в МИСИ, и вот те раз – поступила. С Олегом познакомились в «Пиццерии». Он был такой важный: джинсы «Ливайс», на шее плеер болтается, кроссовки «Адидас». Ну, чем не муж! Я ж тогда не знала, что он из элитной семьи. А вот что понравилось ему во мне – понятия не имею. Я ведь была обычной скуластой девчонкой с копной рыжевато-соломенных волос – типичная волжанка. Заявление мы подали через две недели после знакомства. Потом тихо расписались. Затем оповестили родственников. В общем, все не как у людей, как говорила моя мама.

Мама… Она сейчас далеко, там, где, свернувшись в пушистый клубок, на подоконнике дремлет покой, укрывшись тенью листьев алой герани, где зимой много снега, а летом серебристые ивы полощут в реке острые узкие листья; где по утрам трижды прокричит петух, оповещая о приближении нового дня, и где вовсе не обязательно все время суетиться и куда-то бежать, а надо просто жить и жить, воспринимая каждый новый день как данность и необратимость безостановочно текущего времени. Как я все это безумно любила, сама не осознавая. Лишь много лет спустя, оторвавшись от родимой земельки, я вдруг открыла в себе эту странную любовь, отлитую из тоски и грусти вперемешку со слезами. Она живет где-то в глубине затылочной области мозга в правом полушарии и иногда, к перемене погоды что ли, вдруг начинает тянуть и ныть, напоминая, что есть где-то земля обетованная, разумеется, там, где нас нет… Что сейчас делает мама? Может быть, испекла пирог, мой любимый из черемуховой муки по рецепту ее сибирской тетки. Зачем я оттуда уехала? Зачем мне все это понадобилось? До сих пор не могу ответить на этот вопрос. Странное дело, живет себе человек, горя не знает, и вдруг какой-то дикий сквозняк подхватывает его и бросает с места на место, заставляет садиться в поезда и самолеты и рвать стороны света в поисках…чего? А сам-то он знает, вот этот самый человек? Я не знала. Просто гнала себя по свету, то там, то здесь оставляя частичку прожитой жизни. Жизнь – это сплошные водовороты, не успел выбраться из одного, как тебя уже затягивает другой.

Я никогда не тосковала о больших городах, оставленных мною на далекой родине. Город я невзлюбила с первой минуты, как только сошла на перрон, закинув за спину рюкзак, набитый, как оказалось, ненужными и убогими вещами. Город оказался мне мал, потому что его узкие улицы сжимали меня в тиски, так что трудно было дышать, а высокие здания, чудовищные в своем нелепом облике, закрывали небо, и я больше не могла видеть, как уходит за горизонт солнце, утаскивая с собой все события прошедшего дня. Если я и тосковала о чем-то, то только не о городе. Вот и сейчас перед моими глазами чуть двигаются от ветра желтые сухие былинки, торчащие из-под снега посреди бескрайнего поля, за которым стоит светлая, бревенчатая пятистенка - мой дом, спокойно дожидаясь прихода весны. Впрочем, это уже давно не мой дом, и если бы пришлось начинать все заново, я бы поступила, как это ни странно, точно так же.

От воспоминаний о доме в правом полушарии начинает тянуть и ныть, а вот тело по-прежнему немо, хочется застонать, и я с трудом размыкаю губы, однако стон остается где-то в легких. Облизываю губы и ощущаю солоноватый привкус. Кровь? Это уже хуже. Может, я поранилась?

Итак, Вена. Она гармонично влилась в меня своей тысячелетней историей, мы с ней довольно быстро подружились. Поначалу это была только красивая картинка из журнала, но постепенно моя душа, обогнув роскошные фасады старинных зданий, оказалась в глубине ее дворов за массивными воротами, скрывающими истинный дух этого города. Я могла гулять по Вене часами, останавливаться, подолгу рассматривать понравившиеся мне здания, или просто сидеть где-нибудь в тихом сквере, бросая голубям хлебные крошки. Олег работал и возвращался домой очень поздно, а я была предоставлена самой себе, хотя много времени приходилось уделять немецкому языку.

- Зачем тебе нужен немецкий? – возмущался Олег, - здесь и английский все понимают.

- Ну, это же немецкоговорящая страна, - пыталась возразить я, - просто грех не выучить язык.

На самом деле он это прекрасно понимал, но ему было жалко тратить на меня деньги. Сам он знал немецкий довольно хорошо, имея базу спецшколы, и полагал, что на мне можно и сэкономить. В конце концов, курсы пришлось бросить, и я учила Deutsch самостоятельно, стараясь как можно больше говорить на улице. У меня не было друзей, и дни мои были наполнены одиночеством. Хотя меня это ничуть не огорчало. Вскоре я настолько отвыкла общаться с людьми, что перестала ходить с Олегом на вечеринки, боясь предстать перед приличными людьми диким северным оленем, а ему это было только на руку. Мы как бы жили в одном материальном пространстве, но разных духовных мирах. И все же наша семейная жизнь протекала достаточно безоблачно. Пока однажды я не поняла, что беременна.

Мы сидели на кухне, и Олег нервно курил сигарету за сигаретой, бросая окурки куда попало, например, в заварочный чайник. Так поступала его мама, так что я не удивлялась. Я молча следила глазами за его движениями. Наконец, он встал и подошел к окну.

- Я считаю, – начал он, но потом замолчал и долго ничего не говорил, - я считаю, - наконец заговорил Олег, - что этот ребенок будет нам сейчас помехой.

Я молчала.

- Понимаешь, нам придется вернуться в Россию, – продолжил он, - а там сейчас не пойми что происходит, чуть ли не голод, да и война может в любую минуту начаться.

Я молчала. Однако представила себе, как по Садовому кольцу едут танки, подминая под себя серые фигурки людей.

- К тому же здесь хорошая работа, а там неизвестно будет ли работа вообще, ведь отец уже не имеет той власти. Все хорошее разрушили, - горестно воскликнул он.

Интересно, что именно хорошее он имел в виду?

Олег открыл холодильник, достал пиво и сел напротив меня:

- Будешь?

Я молчала.

- Да что ты все молчишь? – не выдержал он и вдруг изо всей силы швырнул бутылку на пол.

Из-под бурых осколков, шипя, расползалась белая, как русский снег, пена.

Я невольно закрылась руками, словно защищаясь от удара.

- Прости, - Олег обнял меня за плечи и, взъерошив мне волосы, поцеловал, - прости ради Бога, я не хотел тебя напугать. Поверь. Все это у нас еще будет. Но… только чуть попозже. Хорошо?

Иногда я думаю, как бы сложилась моя жизнь, если бы я оставила того ребенка? Лучше, или хуже – не знаю. Но очевидно – по-другому. Я бы сейчас не была одинокой, пьющей женщиной за 40, и, возможно, даже чего-то достигла, потому что если есть ради чего жертвовать собой, то и пожертвовать не жалко. Великая сила обоснования.

Наконец-то в теле пробуждается жизнь. Где-то в кончиках пальцев я начинаю ощущать тянущую боль. Постепенно она нарастает, но шевелиться я по-прежнему не могу. Это начинает беспокоить. Вероятно, я пила виски, после вина мне ни разу не было так хреново. Раньше, когда Йорг был жив, я пила исключительно вино, в основном «Шильхер» или «Блауер Бургундер», но после его смерти меня мучительно потянуло на крепкие напитки, видать родная кровь взыграла. Сначала пила коньяк, понемногу; потом перешла на водку, виски пила уже в больших количествах, а в последнее время стала мешать. По старой российской привычке вот так заливала свое горюшко. Помогало. Но временно. А потом становилось еще хуже, боль утраты, смешиваясь с похмельем, сковывала душу невыносимой тоской, от которой убежать было уже некуда, только если назад, в мир крепких напитков…

Олег получил какое-то повышение, и мы перебрались в хорошенькую квартирку в 3 районе. По сравнению со старой квартирой в 10-м, это был рай. С какой-то полусумасшедшей любовью я принялась вить здесь новое гнездо. Мы купили неплохую мебель, телевизор, посудомоечную машину и невероятно удобный диван. Теперь я часами валялась на этом ложе, углубившись в очередную книгу. Именно тогда Олег и познакомил меня с Йоргом. Йорг происходил из семьи потомственных банкиров, имел в хорошем частном банке не малую долю, и вообще был приличным человеком. Высокий худой господин, с глубокими и очень добрыми голубыми глазами, темными волосами, на висках схваченными сединой, узким орлиным носом и впалыми щеками, он напоминал мне средневекового рыцаря. Не могу сказать, что он был красив, скорее даже нет, но его манеры, мягкий голос, обходительность – все невозможно располагало. В общем, он понравился мне сразу. Что его связывало с Олегом, не знаю, но у них появились какие-то совместные дела, и вскоре Олег уже не работал в «Аэрофлоте». Теперь он имел в Австрии частную фирму, из России к нам валом повалили какие-то мужики, именуемые новыми русскими, с коими Олег вынашивал грандиозные планы, мне кажется, он просто помогал размещать им деньги, что в простонародье именовалось «мыть». Особенно мне запомнился один, господин Чертоха. Он появился в аккурат накануне Рождества и в самом деле чем-то напоминал черта: смуглый, с острыми черными глазами, впивающимися в тебя (иногда мне казалось, что он сканирует каждую мою мысль), в малиновом пиджаке и черной рубашке с расстегнутым воротом. Чертоха никогда не приезжал с пустыми руками, он привозил с собой сало, колбасу, картошку, квашеную капусту, соленые грибы, объясняя это тем, что есть местные продукты он не может, потому как они совершенно безвкусны. Денег у него было море разливанное, вот он и разливал их направо и налево, таская нас по самым дорогим ресторанам и заведениям Вены. Одевался Чертоха исключительно в шикарных магазинах, приговаривая при этом: «Богатый человек – это не тот, кто много получает, а тот, кто много тратит». А по утрам Чертоха варил из привезенной из России свеклы борщ, объясняя, что «это лучшая оттяжка после вчерашнего». Наведывался к нам Чертоха не менее 1 раза в месяц и каждый раз грозился в ближайшее время перевести семью.

Олег ел и пил все больше. Его здорово разнесло, а в выражении лица появилось нечто загадочное, то есть когда смотришь на человека и думаешь: «то ли пьет много, то ли болен». Странное дело – меня это ни сколечко не беспокоило. Ну, пьет и пьет. Все мужики пьют. Подумаешь, какое дело. Мое деревенское представлении о мужчине, как о главе семьи, не менялось ни зависимо ни от чего. Такого слова, как развод, в моем лексиконе просто не существовало. Этого не могло быть, потому что не могло быть никогда. Пока Олег развлекал своих бесчисленных новоиспеченных русских друзей, я, время от времени, принимая приглашения Йорга, посещала театры и концерты. Тогда я впервые прочувствовала силу и красоту классической музыки. Особенно потряс меня Бах и его фуги, но скорее в гармонии с окружающей природой, нежели просто сам по себе. В России я не увлеклась бы им точно. Однажды Йорг пригласил меня и Олега выехать за город. Олег как всегда не мог, и мы поехали втроем: Йорг, я и его старшая дочь Ингрид. В машине Йорг включил Баха, и звуки органа навсегда слились для меня в единое целое с бегущими с мрачных серых склонов ручьями, скалистыми ущельями и облаками, стекающими с пологих склонов гор. Мы приехали в Зиммеринг, и Йорг познакомил меня со своей сестрой Хайке и ее мужем Йозефом…

Почему-то при воспоминании о Хайке и Йозефе серый туман беспамятства, окутывающий вчерашний день, начинает дрожать. Но мне вдруг становиться страшно. Все же жизнь постепенно возвращается в мои онемевшие члены. Кажется, я сломала правую ногу, потому что боль становится почти невыносимой. Очевидно, вчера со мной случилось что-то ужасное. Но что? Честное слово, в последний раз так напиваюсь. Хайке и Йозеф, Хайке и Йозеф…

Я, естественно, замечала, что Йорг смотрит на меня вовсе не как на хорошую знакомую. В его глазах светилась нежность, но только тогда, когда его взгляд останавливался на мне. И моя душа уже приоткрывала ему навстречу створки, но было слишком много «но». И он, и я понимали это. Я никогда не оставила бы Олега, хотя к этому времени уже абсолютно его не любила, а у Йорга была жена и двое детей. И все же наши сердца к тому моменту уже бились в едином ритме. Если бы я хотя бы допустила мысль, что люблю его, то, наверное, умерла бы от ужаса. Мой приволжский темперамент столкнул бы меня в пропасть, а я не могла себе этого позволить, поэтому мысли о Йорге были спрятаны в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, заяц в шкатулке, чтобы ни-ни, никто и никогда, а главное, чтобы я сама до них не добралась. Но и жить без Йорга я уже не могла. А он без меня. Оставались театры, музеи, выставочные залы. Разумеется, я осознавала, что рано или поздно шкатулка разобьется, а вместе с ней и моя жизнь, но ведь это будет позже. Удивительно, все оказалось совсем не так, как мне представлялось. Вот истинно говорят люди: Хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах.

Иногда жизнь проделывает с людьми забавные трюки, наглядно давая понять, кто в доме хозяин. Катастрофа случается именно тогда, когда внешне все обстоит гладко и благополучно, и человек менее всего готов к встрече с глазами бездны. Так было и со мной. Пока я бегала по музеям и театрам, позволяя себе лишь украдкой бросать на Йорга взгляды, моя семейная жизнь уже давно катилась под откос. Теперь Олег зарабатывал очень много. Настолько много, что я могла себе позволить ездить на новенькой «БМВ» (Олег предпочитал «Мерседес»), набрасывать на плечи дорогие меха, а на уши нацеплять черные бриллианты. Я могла себе купить все, что только душенька моя пожелает. Забавно, но меня это нисколько не удивляло, подумаешь, раньше помогала маме доить коров, а теперь делаю маникюр за 100 евро (хотя тогда еще в ходу были шиллинги). Ужинали мы в хороших ресторанах, а Олег денно и нощно пропадал в казино все с теми же уже далеко не новыми, а изрядно потрепанными русскими. Чертоха к тому времени сошел со сцены (его пристрелили в собственном подъезде), но появились другие, элегантные и очень уверенные в себе, с толстенными кошельками и свидетельствами о княжеском происхождении за пазухой (видимо, вместо камня).

В тот день я бесцельно бродила по городу. Маленькие улочки, переулки и площади, одна за другой пробегали перед глазами, время от времени цепляя взгляд изысканной лепниной или удачно выбранным архитектурным решением, либо удивляя бездарностью и серостью современных строений, втиснутых в ряды старинных особнячков. И вот на одной из этих гассе или штрассе, куда случайно занесли меня ноги, мой взгляд скользнул по стеклянной стене малопривлекательного кафе, и проследовал дальше, как это часто бывает, когда на глаза попадается нечто совершенно безликое, и вдруг спружинил назад. Я и сама сначала не поняла, что его приковало к этому новомодному заведению, где внутреннее убранство так же безвкусно, как и внешнее, что именно заставило остановиться и заглянуть за прозрачные стены, и вдруг все встало на свои места: там, за одним из столиков сидел мой муж, не один, с дамой, абсолютно не симпатичной с крашеными в блонд распущенными волосами и чертами лица, которые не запомнишь никогда, как бы не вглядывался, как говорила одна моя хорошая знакомая о таких лицах – типичная асфальтовая болезнь. Они сидели настолько близко, насколько позволяли приличия, чуть-чуть перейдя за грани дозволенного – его рука поглаживала ее коленку, и улыбались друг другу. Потом Олег взял дамочку за руку и очень нежно прижал к своей щеке. Совершенно не замечая, что люди толкают меня в спину и говорят что-то вроде «вы мешаете пройти», я завороженно смотрела на открывшуюся передо мной панораму полного крушения собственной семейной жизни. Окаменев, я стояла и наблюдала, как мой муж лапает чужую бабу практически у меня на глазах, до тех пор, пока Олег не достал портмоне и не отмусолил официанту несколько купюр, с которыми он, несмотря на свалившееся богатство, всегда расставался с великими мучениями, пока не подал девушке пальто, и они не направились к выходу. На какое-то мгновение взгляд Олега скользнул в мою сторону, но он, поглощенной своей дамой, не узнал меня. Тогда я отвернулась и быстро пошла прочь, стараясь смешаться с толпой, чтобы не дай Бог не встретиться с ними немедленно. Мне надо было подумать, собрать рассыпавшиеся мысли в кулечек и полузгать их, как семечки, чтобы придти хоть к какому-то решению, безусловно, одному из самых не простых в моей жизни. Как я уже говорила, развод, вследствие неправильного воспитания, был для меня совершенно невозможен, но и жить с Олегом дальше я точно уже не смогла бы. Да и материальный вопрос немедленно встал на повестку дня. Как мне теперь быть? Возвращаться в Россию? Куда? В деревню? И что там делать? Меня била крупная дрожь, и я понятия не имею, как добралась домой, просто вдруг неожиданно осознала себя сидящей на своем любимом диване.

Первой трезвой мыслью, посетившей меня, стала мысль о воде, поскольку все произошедшее было насилием не только над моей душой, но и над телом. Я немедленно должна была убить вирус предательства, пропитавший мои клетки, очень горячей водой. Напустив в ванную пара, я долго стояла под горячими струями, настолько горячими, насколько тело позволяло терпеть, пытаясь смыть с себя увиденное, но, поняв бесперспективность затеи, обернулась полотенцем, прошла в комнату и села на диван. Уже стемнело, и за окном шел дождь. Он барабанил по металлическому карнизу, заглушая своим шумом мои мысли. И постепенно в моей душе воцарилось что-то вроде безмыслия, абсолютная пустота, вакуум. Я просто молча смотрела на стекающие по стеклу струи воды, так легко искажающие реальность за окном. Поначалу это была только вода и больше ничего, но очень скоро в этих водяных знаках я четко узрела идущее с небес послание, просто вместо чернил Провидение использовало обычную воду, чтобы изобразить на стекле очередной водоворот моей судьбы. Ну конечно, все именно так! Там, на стекле, я легко прочитала, что с моим браком покончено навсегда, что я давно уже не люблю этого человека, хоть и называю по привычке мужем, что мы так же далеки друг от друга, как северный полюс от южного, и так же несовместимы, а люблю-то я Йорга, и ничего с этим не могу поделать. Мозаика моей разорванной жизни, наконец, заняла свои ячейки, обнажив без прикрас голую правду сегодняшнего дня. Ну, и слава Богу, что все так вышло. Нечего больше латать разъехавшуюся по швам рубашку моей семейной жизни, все равно там дыра на дыре. Будь, что будет. И я расхохоталась. Как сумасшедшая, громко и отчаянно. Затем достала из холодильника бутылку пива и выдула залпом. Потом приступила к водке, покуда мир не завертелся перед глазами. «Вертолет», - вспомнила я словечко, так часто употребляемое моим пока еще не бывшим мужем, и расхохоталась еще громче. Видимо с того момента и появилась у меня эта гадкая привычка заливать горюшко горячительным.

И вот теперь я, как падаль, валяюсь неизвестно где и даже не могу пошевелиться. И еще, дышать становиться все труднее, все мучительнее. Видимо, при падении я еще и ребро сломала.

Разумеется, я позвонила Йоргу. Разумеется, он меня спас, и, как Ангел в старой доброй притче, протянул мне луковку, чтобы я ухватилась за нее и вылезла из трясины постигших меня несчастий.

Мы поженились через два года, столько времени занял его развод и дележ имущества с женой. Он пожертвовал ради меня очень многим: деньгами, недвижимостью, отношением с детьми и родственниками. Только Хайке и Йозеф были на нашей стороне. Хайке и Йозеф, Хайке и Йозеф….

Но мы все равно были до сумасшествия счастливы. Мы поселились в Мёдлинге в красивой розовой вилле. У нас был огромный балкон, и весенними вечерами я выходила туда, садилась в плетеное кресло и смотрела на безумное цветение магнолий и еще каких-то розовых цветов на деревьях. И когда солнце опускалось за гору, окрашивая небо в розовый цвет, мне казалось, что я смотрю на мир сквозь розовые очки. Я никогда не была так счастлива, и уже никогда не буду. Судьба не делает таких подарков дважды. Да и долго это не длится, а вот платить за эти крошечные мгновения радости приходится дорогой ценой. Как огромная звезда за подаренную ей возможность красоваться на небосклоне, выделяясь среди других великолепным сиянием, в конце концов, вынуждена превратиться в черную дыру, в то время как маленькие звездочки постепенно затухают, доживая свой космический век тихо и спокойно. А я верила, что мое счастье будет вечным. Мы настолько гармонично слились с Йоргом в единое целое, что разделить нас могла только смерть, что она и сделала. Я прожила с ним всего 5 лет, но эти пять лет и были пьесой моей жизни, а все остальное антрактом. Никто никогда не заботился обо мне, как он. Если мне вдруг становилось тоскливо, достаточно было прижаться к его плечу, просто почувствовать тепло его тела, то, что он рядом, и все печали растворялись в розовом мире моего воздушного замка, временно опустившегося на землю. Как странно, о плохом можно исписать километры бумаги, а о хорошем и сказать-то нечего. Хорошо и все. Кому-то, наверное, моя жизнь в тот период показалась бы скучной, вокруг меня больше ничего не бурлило и не вскипало, я просто жила, погрузившись в покой моего маленького счастья.

В то утро мы встали очень рано. Мы ехали в Бад Гастайн в отпуск. Наскоро позавтракав, мы побросали в багажник собранные еще с вечера вещи и сели в машину. Погода стояла на удивление гадкая. Был конец ноября. Деревья почти оголились, лишь кое-где на ветру колыхалось рваное тряпье вымоченных дождями листьев. Йорг сел за руль. Мы выехали на трассу, и я, удобно устроившись и разомлев в тепле, постепенно погрузилась в дрему. Последнее, что я помню, это налипшая на стекло мелкая сыпь тумана, и слепящий блеск летящих навстречу фонарей.

Я даже не смогла присутствовать на похоронах. Крепко упакованная в гипс, я лежала среди белых стен больничной палаты, когда медсестра беспристрастно сообщила мне, что мой муж 10 дней назад погиб в автокатастрофе, а я вот выжила и только сегодня пришла в себя. Я помню только, что слезы затопили мои глаза, так, что я казалось, захлебнусь, а я смотрела в потолок, совершенно не понимая, как и зачем мне жить дальше. Я не слышала ни одного звука, меня поразила абсолютная глухота, но как мне рассказали позже, я так кричала, что мне вкололи двойную дозу успокоительного, и врач чуть ли не за косу отодрал сестру за то, что она довела меня до такого состояния. Первые несколько недель я так и жила на успокоительном, но потом, выписавшись из больницы, я перестала есть таблетки. Я намеренно мучила себя воспоминаниями о Йорге, заставляя сердце тысячный раз в день рваться на части. Мне было настолько плохо, насколько это вообще возможно. Единственным лекарством была смерть, и мысль о суициде все чаще приходила в голову. Но что-то во мне было, некая сила, заставляющая бессмысленно цепляться за жизнь, пусть и такую горькую. Покончить с собой я не могла, только надеялась, что смерть все же придет за мной сама. Постепенно боль стала глуше, она слилась с моей сущностью и превратилась в часть меня, неотъемлемую, как рука или нога, изменив всю меня. Произошла полная трансформация моей личности. Я стала по-другому мыслить, чувствовать, ощущать и видеть. Что-то умерло во мне, а что-то появилось, но той, счастливой женщины, парившей среди розовых облаков, больше не существовало. Я даже оставила свой розовый дом, перебравшись на квартиру в Вену.

Йорга больше не было, но остались воспоминания о нем. Как-то еще в августе, за три месяца до его гибели, мы сидели с ним на нашем любимом балконе, пили «Шильхер» и смотрели на небо, наблюдая за падающими звездами.

- А ты веришь в рай? – вдруг спросил он.

Я улыбнулась, но Йорг оставался совершенно серьезным.

- Даже не знаю, - задумалась я, - а ты?

- Верю, - спокойно ответил он.

- И в ад тоже веришь?

- Разумеется.

Я с недоверием разглядывала Йорга.

- То есть ты хочешь сказать, что когда мы умрем, то кто-то будет прогуливаться по райским чащам и трескать райские яблоки, а кого-то черти будут на сковородке поджаривать, чтобы потом со шкварками умять? Не нравится мне такая теория.

Йорг рассмеялся:

- Это почему же?

- Потому что ты правильный, тебя в рай определят, а меня точно в ад.

- Страшшшшно? – ужасным голосом прошипел Йорг, изображая из себя черта.

- Нет. Просто расставаться с тобой не хочется.

- Не волнуйся, - вздохнул он, - в рай меня точно не пустят.

- Спасибо успокоил, - рассмеялась я.

- Вообще-то я серьезно.

- ..? И где же он, этот рай?

- А вон там, - и Йорг указал рукой на небо. – Видишь, сколько звезд? У меня такая теория, - начал он, - среди них есть и такие звезды, как наше солнце, вокруг которых вращаются обитаемые планеты. И вот вокруг одной из таких звезд вращается планета Рай. Она очень красивая. Там нет зла, все любят друг друга, никто никого не обманывает. Может быть, даже это двойная звезда, и тогда на планете Рай в небе светят целых два солнца. Возможно, это и есть наша настоящая родина, а сюда, на Землю, мы попадаем в качестве наказания.

- В ссылку, - предположила я.

- Именно. А есть другая планета, она находится поблизости от звезды, и жить там чрезвычайно трудно – очень жарко. Все время печет, температура высоченная, жажда мучит, воды не хватает, приходится выживать любой ценой. Это планета Ад. И вот, когда ты умрешь, вызовут тебя на комиссию. Представь себе: большая светлая комната, стены белые, потолок белый, в окна льется прекрасный и чистый, невозможно белый свет. Посреди комнаты стоит длинный стол, в середине восседает Господь, а справа и слева от него Ангелы. Все, естественно, в белых одеждах. А прямо перед ними лежат листки исписанной бумаги – там вся твоя жизнь. Вот посмотрит на тебя Господь, и, перебирая листы, скажет:

- Ну что же ты, милая моя, вот тут-то наделала, - и постучит тонким пальцем по листку, - ой, а здесь-то, здесь… - тут Ангелы от стыда за тебя закроют лица крыльями, - Нехорошо, ай как нехорошо….А вот это уж ни в какие ворота не лезет!

А ты будешь стоять, красная, как пылающий уголек, уставившись в пол. Потом они посовещаются и… там уж как повезет – или на планету Рай отправят, или на планету Ад, а может здесь, на Земле, для новых воплощений оставят.

- А последнее слово дадут?

- А как же! Последнее слово даже убийцам положено.

- Н-да. Забавная теория. Тебя за нее от церкви еще не отлучили?

- Нет, я ж ее никому не рассказываю, только тебе, - рассмеялся Йорг, и добавил: - Если честно, то я ее только что придумал. Ну, как тебе такая теория, нравится?

- Да как тебе сказать… Теория-то мне нравится, но вот планета Ад очень беспокоит. Совсем мне туда не хочется.

- Ну, у нас еще есть время все исправить, - Йорг положил мне на плечо руку, и мы потом долго гадали, где же именно находится звезда, вокруг которой вращается планета Рай.

Теперь я часто смотрю на небо, пытаясь увидеть там новый дом Йорга. Может быть, цивилизация райских жителей достигла такого уровня, что Йорг может взять телескоп размером с подзорную трубу, но огромной мощности, и посмотреть на Землю. И тогда мы встретимся с ним глазами. Так я могу сидеть часами, ведь это все, что осталось от Йорга.

Как бы я хотела вернуться в прошлое. Но путь туда заказан. Только и остается, что заглушить тоску падающими в стакан каплями виски, а потом вот так валяться неизвестно где. Дышать все труднее. А, может быть, все это просто дурной сон, и на самом деле я маленькая деревенская девочка из российской глубинки, а вовсе не 40-летняя тетка? Сейчас наступит утро, и я проснусь. Радио няня, радио-няня, есть такая передача, будет вещать со стены белая коробка радио, радио-няня, радио-няня, у нее одна задача, в распахнутые окна залетит ветер, как паруса раздувая легкие занавески, чтоб все девчонки и все мальчишки подружились с ней, матовое июльское утро лениво заползет в комнату, чтоб всем ребятам, всем трулялятам было веселей, и солнечный луч, прокравшийся вместе с ветром, заскользит по подушке и вдруг упрется в глаза, наполнит их золотом, запутается в ресницах, а затем убежит дальше, по стене, по потолку, и назад, на волю, туда, где на клумбе набирают бутоны ромашки и турецкая гвоздика теснит уже отцветшие нарциссы. Я открою глаза и увижу на столе крынку парного молока и большое блюдо с пирогом из черемуховой муки…. Но мой дурной сон продолжается. И вот уже серый липкий туман беспамятства начинает рассеиваться, и события вчерашнего дня медленно обретают вполне реальные очертания. Мне становиться безумно страшно. Я не хочу вспоминать, что было вчера! Пусть меня оставят в покое! Но нельзя.

Итак, вчера в 8 часов утра я бросила в сумку спортивную одежду и отправилась в Зиммеринг к Хайке и Йозефу кататься на лыжах. Свои лыжи я всегда оставляла там. Горные лыжи я страшно не любила, но Йорг катался с удовольствием, и я вынуждена была составить ему компанию. После его смерти я достаточно часто ездила кататься, просто в память о Йорге, хоть мне и не доставляло это удовольствия. Как моя мама продолжала после смерти отца сажать и трепетно выращивать так любимые им баклажаны, хотя в нашей семье их никто уже больше не ел. Я выехала из дома, на Гюртеле попала в пробку, полчаса потеряла, затем выбралась на автобан А2, проехала Shoping city, отворот на Мёдлинг, Трайскирхен, Гумбольдскирхен – все это напоминало Йорга, около Бадена притормозила. Может лучше заехать сюда? Мы очень любили этот город и часто здесь гуляли. Однажды, блуждая по дорожкам городского парка, расположенного на склоне горы, углубились в лес и совершенно неожиданно вышли к виноградникам. Стоял октябрь, и почти весь виноград был собран, лишь кое-где вперемешку с красными листьями висели сморщенные кисти, по вкусу напоминающие изюм. Мы его весь бесстыдно оборвали, а потом сматывались, как зайцы, потому что завидели какого-то мужика, как и мы блуждающего по винограднику, и решили, что это хозяин.

Но я проехала Баден, и теперь, уже не глядя по сторонам, помчалась в Зиммеринг. Около 11 я была на месте. Переодевшись, я вышла на открытую террасу, Йозеф поставил передо мной бокал пива, а Хайке принесла хлеб и домашнюю колбасу.

- Я тебе не советую сегодня кататься, - задумчиво сказал Йозеф.

- Почему?

- Предчувствие, - он устремил взгляд на белый склон горы, - я здесь уже тридцать лет и знаю горы, как самого себя.

- Не слушай его, - Хайке смахнула со стола крошки, - у него всегда какие-то мрачные предчувствия.

- Сегодня как-то особенно неспокойно. С утра видел молодых ребят со скейтбордами, они вон туда отправились, - Йозеф указал рукой на дальний склон, - там вообще кататься нельзя, лавиноопасно. Но они экстремалы.

- Я туда не пойду, - успокоила я Йозефа.

Я еще немного посидела, подставив солнцу лицо, затем пристегнула лыжи, надела солнцезащитные очки и отправилась кататься. Почему-то меня невозможно тянуло на этот запрещенный склон, куда уехали экстремалы. Несколько раз я скатилась по наезженной трассе, то и дело глядя в ту сторону. Вечерело, и солнце уже путалось в верхушках елей, роняя на землю длинные тощие тени, когда я все же решилась. Зачем-то мне захотелось посмотреть на этих мальчишек, играющих с судьбой. Я не собиралась кататься. Склон был достаточно крутой и неровный. Кое-где из земли торчали острые каменные глыбы, едва припорошенные снегом. Помню я стояла и смотрела вниз и вдруг что-то меня туда потянуло, какая-то неведомая сила, столь мощная, что сопротивляться ей не представлялось возможным, и я решилась, оттолкнулась, и вот уже меня понесло, только ветер швырял в лицо снежные комья. Это было здорово. Меня охватил неведомый ранее восторг. Я и не предполагала, что за эти годы так ловко научилась кататься. То и дело отрываясь от земли, я перелетала с одного каменного трамплина на другой. Скорость росла, я мчалась все быстрее, и уже не смогла бы остановиться, даже если захотела. У меня был один путь – до конца, точнее до начала склона.

Нет, я не упала и не разбилась. Меня накрыла лавина, когда я уже была почти у цели. Вероятно, обвал спровоцировали экстремалы, не зря же ведь умные люди повесили табличку – опасность схода лавин.

И вот теперь я лежу в снежном гробу, не в силах пошевелиться. Вероятно, я сломала левую ногу и несколько ребер. Воздуха почти нет, и если меня очень скоро не найдут, я попросту умру. Умру? Но я не хочу умирать. Именно сейчас, когда смерть наконец-то назначила мне долгожданную аудиенцию, я готова от нее отказаться. Я хочу черемухового пирога и стакан парного молока, я хочу домой, к маме, закрыть глаза и слушать, как скребутся за печкой мыши, как трижды прокричит утром петух, и новый день распахнет очередное окно моей жизни. Нет, я не умру. Йозеф и Хайке обязательно меня найдут. Они ведь догадаются, что я здесь, обязательно догадаются. Кажется, я уже слышу их голоса, ну конечно голоса! Gott sei Dank! Сейчас меня откопают, и я с удовольствием наберу полные легкие воздуха. Такие знакомые голоса... Йорг? Не может быть. Но это его голос! Точно его! Йорг, ты пришел меня спасти! Я знала, всегда знала, что ты даже после смерти меня не бросишь! Или это не ты? Я уже ничего не понимаю, я тихо схожу с ума. Но, кажется, светлеет. Конечно! Меня нашли! Слава Богу! Вот уже легче дышать, и тело становиться непривычно легким, а глаза затопляет прекрасный и чистый, невозможно белый свет.