«Серб Александр, на мой вопрос –

                  много ли он смеялся при переводе

                  (поэмы «Москва-Петушки»),

                  ответил: я больше плакал.

                          (В. Ерофеев. Из записных книжек.)

 

 

I. (Москва. На пути к Курскому вокзалу)

 

«Увидеть Кремль и, – умереть!» –

сие строение из рода привидений.

«В России нет дорог, но - только направленья», –

сказал мудрец... И так оно и есть.

 

И направленья эти, как тут ни крути,

как жизнь неоднократно доказала, –

смыкают все возможные пути,

минуя Кремль, у Курского вокзала.

 

Что ж, Кремль – не панацея от тоски.

Я вновь на Курском – редкая удача!...

Предчувствую ехидные смешки:

 

«А как же Кремль? Ты промахнулся – не иначе!»

Не промахнулся я... Я еду в Петушки, –

вот блажь моя... И – цель. И – сверхзадача.

 

II. (Москва – Чухлинка)

 

Вот блажь моя и цель, и сверхзадача:

не оставаться на достигнутом, зане

такие бездны открываются во мне,

что, заглянув туда, я слёз не прячу.

 

Я не умею пить, как те, вдвоём, -

так отвлечённо, так транс-цен-ден-тально,

и эта влага в чемоданчике моём

мне не нужна. Но в высшей степени желанна...

 

...О, сколько такта в их пустых глазах!

Я б мог вползти в вагон хоть на карачках –

им ни упрёк не ведом, и ни страх...

 

Мне дорог взор ваш безучастный и прозрачный.

Я вас люблю. И, если сгину в Петушках, -

О, не зовите, не жалейте и не плачьте!

 

 

III. (Чухлинка – Никольское)

 

О, не зовите, не жалейте и не плачьте!

А помянуть, так это – ради Бога! –

влеченье сердца и веленье долга

всегда отыщут компромисс... А я, тем паче

 

достоин буду поминального обряда

там, в Петушках... Считайте, что – в раю.

Там, где любовь моя всегда со мною рядом,

где наш младенец научился букве «Ю».

 

Там, где жасмину никогда не поздно

и зеленеть вовсю, и пышным цветом цвесть,

где круглый год порхают птахи и стрекозы,

 

где обессмыслено тупое слово «смерть».

Не ухмыляйтесь, - я вполне серьёзно!

Я попросту устал ломать комедь…

 

IV. (Никольское – Кучино)

 

Я попросту устал ломать комедь

и, величая одиночество свободой,

себя считая существом иного рода,

спиртовкой одинокою гореть.

 

Там, на платформе петушинской, ждет меня,

вытягивая шею с нежной жилкой,

царица пошлости бесстыжая моя

с косой от попы и до самого затылка.

 

Зов плоти, крепкий дух раблезианства

с годами повышается в цене, –

пора оценивать, как дОлжно постоянство,

 

комфорт в душе и в теле, и вовне...

А горький яд бессмысленного пьянства

я залпом выпил и познал вполне.

 

V. (Кучино – Черное)

 

Я залпом выпил и познал вполне

закон, не поддающийся рассчётам –

так дирижировать позывами икоты

мог только Он, разочарованный во мне!

 

Непостижимость пауз при иканьи –

Всевышней Воли несомненный знак.

Смирись же, Веничка, пред Божьим наказаньем...

Да будет так, Господь... Да будет так!

 

А всё за что? – за жажду всё успеть,

И просто жажду, что со мною ежечасно.

“Memento mori” – рядом Жизнь и Смерть.

 

И этот приступ дал понять мне ясно -

чтоб с осторожностью рассматривал и впредь

Жизнь, как коктейль, манящий и опасный.

 

 

VI. (Черное – Электроугли)

 

Жизнь – как коктейль, манящий и опасный,

составленный по рецептуре Божьей...

Куда уж мне с моей нетрезвой рожей

соваться рылом в этот ряд калашный!

 

Но дерзновенный дух пытливой мысли

мне шепчет композитные рецепты,

чтоб воспарить над суетною жизнью,

быть может, горько пожалев потом об этом.

 

Мои коктейли – это взрыв, торнадо, порох

для одержимых тягой к новизне...

Оговорюсь: хоть я и сам не промах,

 

ещё ни разу не давалось мне

постигнуть до конца мой «Сучий потрох»,

где горечь Истины покоилась на дне...

 

VII. (Электроугли – Храпуново)

 

Где горечь Истины покоилась? На дне?

Не обольщайтесь, господа, – её там нету!

Она звучит в натянутой струне

строки последней у текущего сонета.

 

Её не только надобно понять,

но – сжиться с Истиной на уровне инстинкта!

(В согласье с Ней, куда-то у меня

початая девалась четвертинка...)

 

Вам, человеки, эту Истину дарю!

Пусть вашу жизнь она пронижет нитью красной!

О, я не первый в этом доблестном строю,

 

тех, кто призвал вас быть смиренным и бесстрастным.

Вслед за другими я пришел и говорю:

«Все сущее – не вечно и напрасно.»

 

VIII. (Храпуново – Фрязево)

 

Все сущее не вечно и напрасно –

Кремль… Мироздание… И даже – Петушки.

Так стоит ли считать себя несчастным

из-за какой-нибудь пустяшной чепухи?!

 

От четвертинки ли початой и пропавшей,

иль оттого, что я уж слишком долго еду?...

О, суета дрожащей жизни нашей,

подчас неотличимая от бреда!

 

Равно в трагедии и в фарсе есть финал.

И лишь Господь всё знает наперёд.

Не помню, чтобы Он ко мне взывал

 

помочь Ему избрать сюжетный поворот.

Я все ходы Его смиренно принимал,

и жил как жил... И был порою горд.

 

IX. (Фрязево – Павлово-Посад)

 

И жил, как жил, и был порою горд,

порою – счастлив, а порой и – невменяем.

Вздымал рабочий надо мной свой тяжкий молот,

Крестьянки метили порой серпом по яйлам...

 

Но никогда на шёпот искушенья

не поддавался я... Хоть я не трус...

Вот и теперь не трать, Лукавый, время, -

я, если спрыгну, – непременно разобьюсь!

 

И посрамленный сатана ушел, мерзавец,

чтоб искушать других вкусить от плода,

Зубовно скрежеща и чертыхаясь...

 

А я остался у заклинившего входа,

Смотря из тамбура на мир и проникаясь

Особым пониманием свободы.

 

X. (Павлово-Посад – 85-й км)

 

Особым пониманием свободы

полна моя дурная голова.

Вагон-катамаран... Четыре входа...

А в трезвой ипостаси – только два.

 

Ты только, Веничка, не забывай – крестись!

Хмельное измеренье тем и гадко:

то царь понтийский появляется, то Сфинкс

со злою и нелепою загадкой.

 

«Из пункта А в пункт Б...» Шалишь, паскуда!

Я сразу раскусил куда он гнёт...

Мне надо в Петушки, и я там буду!

 

«Наш паровоз, вперёд лети!»... Лети вперёд!

И, что мне – Сфинкс?!.. Страшилка... Чудо-Юдо...

Не ангел и, тем более, - не чёрт.

 

 

XI. (85-й км – Воиново)

 

Не ангел и, тем более, - не чёрт...

Не царь, не раб, не червь и не Господь...

Старик Державин... Блок... «Мы любим плоть»...

А плоть прикончим, так - души придёт черёд.

 

Недвижный кто-то... Чёрный кто-то...

Иль это только снится мне

сквозь окон чёрную зевоту?..

И, - почему черны оне?

 

Прочистить надо... Просветлить. Сейчас... Сейчас...

Пуста... Пуста... А здесь что?... Бутерброды...

О, жажда!...О, тщета бессилья в нас!

 

И эти муки - в наказанье мне, уроду,

что, никогда не оставляя про запас,

я превращал подчас спиртное в воду.

 

XII. (Воиново – Петушки)

 

Я превращал, подчас, спиртное в воду.

А вот обратного мне было не дано:

вода не обращается в вино

по воле жаждущего водки сумасброда.

 

Но во спасение я дорого бы дал

за это чудодействие Господне...

Как долго я покинутый лежал?...

И что за день сейчас – вчера или сегодня?...

 

«Встань, Веничка. Ведь ты почти у цели!

Не огорчайся, что тебя никто не ждёт.

Встань и иди! - мне ангелы пропели, -

 

Ты – в Петушках. Всё прочее – не в счёт!»

Я в Петушках! И – слёзы льются в землю,

поддерживая вод круговорот...

 

XIII . (Петушки. Садовое кольцо)

 

Поддерживая вод круговорот,

Холодной моросью и ветром полон вечер.

«Встань, Веничка, и двигайся вперёд.

Вон, видишь, - кто-то там идет навстречу...»

 

Кто эти четверо? О, как длинны их тени!

Я их узнал – они пришли за мною!...

Но ангелы поют: «Ах, Веня, Веня,

Какая чушь тебя терзает с перепою!

 

Встань и иди! – «Талифа куми!». Будь мужчиной!

Ну, мало ль ночью в Петушках какого сброду?

Талифа куми! И не думай о кончине!

 

Смелее, Веничка!... Прибавь маленько ходу...» -

и я бодряще разражаюсь матерщиной,

и не в укоры Небу, а – в угоду.

 

 

XIV (Петушки. Кремль.)

 

И не в укоры Небу, а в угоду,

и стеклотарою, и лирою звеня,

я стал вполне любезен для народа.

За что же Небо отвернулось от меня?!

 

О, эти четверо! От них не жди пощады!

Наврали ангелы… И что же я смогу?...

Они ведь – Всадники. Их кони где-то рядом.

Бежать? Смешно... И всё же я бегу.

 

О, эта недоплаканная жалость

к себе, любимому... Скажи, Господь, ответь, -

что им во мне? Зачем в глазах их – ярость?

 

Брусчатка. Плац. Стены кирпичной твердь...

Ну, вот и всё. Последнее осталось:

поднять глаза,

                     увидеть Кремль и – умереть...

 

XV.

 

«Увидеть Кремль и, - умереть...» -

вот блажь моя. И цель. И сверхзадача.

О, не зовите, не жалейте и не плачьте! –

я попросту устал ломать комедь.

 

Я залпом выпил и познал вполне

жизнь, как коктейль, манящий и опасный,

где горечь Истины покоилась на дне:

«Всё сущее – не вечно и напрасно...»

 

И жил, как жил. И был порою горд

особым пониманием свободы.

Не ангел и, тем более, не чёрт,

 

Я превращал, подчас, спиртное в воду,

поддерживая вод круговорот,

и не в укоры Небу, а – в угоду.

 

 

XVI. Белая кода.

 

Еще не вечно, но уже, увы, напрасно,

отлита в бронзе, на платформе ждет меня

моя любовь с глазами цвета неба,

с косой от попы и до самого затылка...*

 

_____________________________________________________________

* 24 октября 1998г. на платформе ж/д станции Петушки был установлен

временный памятник героине поэмы В.Ерофеева в образе девушки, с надеждою

глядящей в сторону Москвы.

 

 

В настоящем произведении местами использовались строки, принадлежащие

Г.Державину, А.Пушкину, А.Блоку, С.Есенину и У.Черчиллю.

Многие – перевраны.