(пелевинские мотивы) (из давнего...)

 

В одиноком пространстве моей квартиры раздалось неосознанное пиликанье. Мне пришлось нащупать в темноте свои остывшие от одинокой ночи тапочки и, сев на циновке, осознавать, что издаёт этот оглушивший меня звук. Ощупав пейджер, я пришел к выводу, что это не он, покосившись на будильник, мою голову осенила редко посещающая меня с дружественным визитом мысль-Телефон. Мои раздумья заняли, наверное, около пяти минут, но он всё звонил. Я включил лампу-это всегда пугающее меня существо - и пошел искать аппарат, издающий бесконечные трели. Я нашел его на кухне и поднял трубку.

- Как дела? - послышалось там, - чего-то ты сегодня быстро.

- А кто это? - спросил я, осознавая то, что раньше узнавал позывные телефона лишь с третьей попытки.

- Ха-ха. Опять курил всю ночь, - подколол меня голос, - А я?

- Заходи, я на тебя посмотрю и подумаю, можно ли тебе доверять, - пробубнил я.

- Ну, давай!

Опрокинув пикающую трубку на ожидающие её рычажки, мою голову вновь посетила мысль: «А как голос может ходить? И почему он говорит, и я не могу его видеть? И как можно увидеть голос, если он - лишь голос? И что такое голос?»

Я отмахнулся от этих мыслей, но, подумав, решил ответить на эти вопросы последовательно, а главное, умно.

Итак:

1. «Как голос может ходить?» Обдумывание этого вопроса заняло достаточно много времени, чтоб до конца осознать ответ на него. «Голос ходит потому, что его кто-то носит». Меня удовлетворила эта позиция, и я продолжил свои размышления.

2. «Если его кто-то носит, то я не могу его видеть, т. к. он у кого-то, кто не рядом, т. е. я не вижу того, кто не рядом, а, следовательно, не вижу голос (или не слышу?)». Последнее показалось мне столь абсурдным, что я и не стал думать по этому поводу. «Но кто этот, кто не рядом?». Нет, я, определённо, хотел есть и поэтому задавал себе эти нелепые вопросы, которые совершенно не относились к поставленной мною теме.

Какими длинными бывают коридоры с утра, когда хочется есть, и ты пытаешься вспомнить, где находится кухня. «Или едят не на кухне?» Абсурд. Неужели я так голоден?

Холодильник оказался холодным и пустым, на полочке (той, что на дверце) я нашел лишь банку не доеденного мною варенья и невесть как оказавшуюся там пачку сигарет «Магна», которую я вчера, определённо, положил в тумбочку у кровати. Я пошел искать тумбочку, но её нигде не оказалось. «Что с людьми делает голод!»

Я уселся на табурет и стал есть варенье. Мою трапезу нарушил новый, на сегодня, для меня звук. «Ну, уж нет, тебя –то я быстро распознаю». Я стал шарить в своей головной картотеке звуков и вспомнил: «Так ужасно воет лишь он – мой дверной звонок».

Я вспомнил, где в этом одиноком пространстве находится выход в толпу, и, помучавшись, открыл его. За дверью оказался человек с безумно знакомым лицом. «Наверное, это один из героев последнего из рассказов Пелевина, - подумал я, - или кто-то из моих друзей».

- Привет, вот и я, - услышал я знакомый голос и вдруг понял, что это и есть тот кто-то, кто не рядом, и кто носит тот голос, что я недавно слышал. Ага, значит вот ты какой!

- Поесть принёс?

- А ты не просил, но я так и подумал, что ты вчера всё в окно выкинул. Ты всегда, когда обкуришься – Новый Год встречаешь, и по итальянскому, кажется, обычаю всю еду из окна выкидываешь.

- Ух, ты! Неужели я до такого додумался? Ну, заходи. Я ща поем и гулять пойдем.

- Это ты хорошо придумал. Там, кстати, опять правительство развлекается. Сколько себя помню – оно всё развлекается.

- А чё? Неужели снова без ночи жить будем?

- Ну, соображаешь ещё. Вновь врубили день вместо ночи, и люди на улицу так и сыплют.

- Так это же каждый год так летом. Они в отпуск уходят, а нам свой свет оставляют: «Типа, придём и выключим. Гуляй народ». Только странно, почему все это «белыми ночами» называют. Неужели не знают ничего?

- Так ведь это только те знают, кто в политике рубит, а остальные себе байку сочинили и прутся.

Мы уже сидели на кухне, и я дожевывал бублик, принесённый носителем голоса.

- А тебя как зовут-то?

- Опять, что ли, забыл? Каждый раз забываешь, я и обидеться могу. Вроде и имя не сложное – Борис, а ты всё забываешь.

- А, так это я потому забываю, что ты все время мне его повторяешь и говоришь, что не сложное, а если человеку всё время повторять, что это не сложно, то он, в конце концов, поймет, что это не сложно и думать над этим больше не будет.

- Это ты точно подметил. Я вот, помню, в школе таблицу умножения проходили, так я себе внушил, что это легко, и сейчас уже ничего не помню. А иногда так нужно.

- А я в школе историю любил. Особенно тот случай с мужиком, которым всем рай в шалаше обещал. Он как-то от кого-то в шалаше прятался и понял – вот он – РАЙ. Так знаешь, что самое интересное? Как бы они такой шалаш построили, чтоб в нём не тесно было, и РАЙ был? Это, по-моему, Стройшалашизмом называлось, а теория их звалась РАЙНИЗМ-шалашистским учением, во!

- Дурак ты. Это социализм был, марсистско-ленинистское учение.

- А я чего говорю. Это ты мне научную теорию толкаешь, а я тебе народную. Ладно, идём гулять.

- Только ты переоденься сначала, а то ты опять в полотенце обернулся. Наверное, султаном себя в зеркале увидел.

- Да нет. Это я вчера в баню ходил, вещи по дороге в химчистку занёс, одно полотенце и осталось. Не идти же мне в грязной рубашке по Суворовскому?

- А в полотенце, значит, можно?

- Так оно чистое.

- Иди одевайся лучше, а то я в тебя чем-нибудь запущу, философ.

Я долго вспоминал, где могут находиться вещи и зачем им там находится. Не вспомнив ничего вразумительного, я напоролся на горку хлама в углу моей комнаты. Там были и штаны, и свитер, и даже чистые носки. Мне было безумно интересно: кто их выстирал, но рядом никого не было, и этот вопрос я оставил при себе.

Мы вышли на улицу. Правительственный свет во всю светил. Шныряли иностранцы, и мне почему-то захотелось пнуть кого-нибудь из них. Но я решил удержать в себе это желание, нужно же оставить при себе какую-нибудь мечту.

Мы медленно брели по Невскому и таращились на прохожих.

- Вот почему люди ходят и смотрят друг на друга?

- Это, наверное, от того, что они тебя узнать пытаются, но у них не получается.

- А почему они меня не узнают? Я что, такой неузнаваемый?

- Да нет. Опять не врубаешься. Они тебя не узнают потому, что не знаю.

- Так зачем тогда пытаться узнать, если не знают?

- Вот этого я сам еще не понял.

На Аничковом мосту раздалось ржание лошадей, и мы поспешили туда. Вокруг столпилось много народа, и пришлось пролезать под ногами, чтоб увидеть, что происходит. Когда я вылез в начало толпы, мне показалось, что на мосту чего-то не хватает. На одном из постаментов не было лошади, а её зелёный хозяин сидел, сжав ноги в коленях, и плакал. Его слёзы каменными осколками падали в Неву.

- Ты чего плачешь? – спросил я.

- А чего еще делать. Пегас мой улетел.

- Так он же не пегас, у него крыльев не было.

- Так я же самый старший. Вот он повзрослел, и крылья отросли. Меня теперь мэр в утиль сдаст, за ненадобностью. Кому я без коня нужен? Весь городской пейзаж порчу.

Мне стало безумно его жаль, и я решил помочь найти лошадь. Но я успел лишь развернуться и посмотреть на другую сторону моста. Там происходило нечто, чего я не ожидал. Мой друг Борис вел под уздцы зелёного коня, а какой-то мужик пытался залепить глиной маленькие нежные крылья, торчавшие из спины лошади. Наконец ему удалось закончить данную процедуру, и он решил помочь затащить сопротивляющегося коня на его место. Мне очень захотелось уйти, и я, крикнув Бориса, побежал вперед. Я бежал долго, так, что уже почти взлетел, но, осознав это, больно упал и ушиб правое ухо. Пока моя голова приходила в нормальное состояние, я решил додумать те вопросы, что мучили меня дома.

3. «Как можно увидеть голос, если он – лишь голос?» Наверное, это был слишком глобальный вопрос и имел огромное мировое значение, т. к. я не смог на него ответить.

Всё остальное показалось мне столь бессмысленным, что даже стало стыдно.

Я открыл глаза. Передо мной сидел Борис и что-то читал. Мне показалось, что я в каком-то новом месте. Вокруг не было ничего, лишь я и Борис.

- Слышь? А где это мы?

- На Невском вроде. Ты чего, ударился совсем?

- Да я кроме тебя ничего не вижу. Может, фонари вырубили?

- Да нет, всё в порядке, только людей мало, хотя в это время – нормально.

- Ничего не вижу, ничего не знаю, я с тобой как птица в небо улетаю.

- Ты чего это поёшь? Тебе встать помочь?

- Так я же стою, - это последняя фраза, которую я помнил. Дальше было много птиц и туман.

Когда я очнулся, на улице был день, так как светило солнце, а я лежал в белой палате со странными потолками. Потолки имели какой-то странный оттенок, и на них было множество не симметричных разводов. Но меня больше волновало «где я?», и от мыслей о потолке я перешел к обдумыванию своего положения.

Неожиданно в это помещение ворвался Борька.

- Ну, как? Лучше? – спросил он, с явной тревогой в голосе.

- А чего было?

- Ты вырубился, врачи сказали: «Посттравматический шок».

- Ух, ты, блин. А я не помню ничего. Я вот лежал тут и думал, что люди – как носки. Вот например: черные и белые носки. Вот они есть, как люди злые и добрые. А что потом? Вот носки со временем, будь то черный или белый - серыми становятся, и люди также, со временем все внутри переменяется и не имеет той первоначальной окраски. О как!

- Ну, это ты, конечно, обидно сравнил: люди – носки. Но мысль верная.

- А я о чем. Но есть ещё фишечка. Носки покрасить можно.

- Ну, ты гений. Собирайся, короче, выписываться идем.

- Уже?!

- Да ты неделю тут провалялся. УЖЕ?!

Я оделся, и мы побрели по нескончаемому коридору. Потом я что-то подписывал, потом мы ехали на трамвае домой, потом я уснул. Проснулся от раздражающего мой мозг звука. Пришлось сесть, нащупать тапочки и осознавать, что издаёт этот звук. Ощупав пейджер, я пришел к выводу, что это не он, покосившись на будильник, мою голову осенила редко посещающая меня с дружественным визитом мысль. . .