Сын соседки был в командировке и купил обезьяну. Не такую уж маленькую, но и не очень крупную. Обезьянка сидела у Иосифа на плече и с диким остервенением искала что-то в его курчавой шевелюре. Обезьяне дали кличку – Томас. Томас был игривым и затейливым. Он весело носился по комнате, разбивая чашки и сбрасывая книги. Ему всё прощалось. Тётя Роза выметала разбитые осколки посуды и вздыхала: «На счастье!» Однажды Томас подскочил к пришедшему начальнику сына тёти Розы и, неожиданно, больно укусил его за ухо… Начальник ушёл недовольный с перевязанным ухом. А Томаса посадили на цепь, которую привязали к панцирной кровати. Томас принял это, как награду и использовал кровать, в качестве батута. Он, как в цирке неугомонно прыгал вверх, вниз, кувыркался и грыз цепь, показывая жестами и мимикой, что обезьяна не собака, она имеет право на вольную жизнь… Тётя Роза была неумолима. Томас поднимал брови, вытягивал губы, как для поцелуя, строил рожи, но ему ничего не помогало. Только с приходом Иосифа начиналась новая жизнь. Обезьяну выпускали из комнаты, она прыгала Иосифу на руки, ласкала его своими лапками, была кроткой и тихой. Когда сын тёти Розы уходил на работу, глаза Томаса грустнели, обезьяну отводили в маленькую комнату и садили на цепь…

Мы жили с тётей Розой на одной лестничной площадке и часто ходили друг к другу в гости. Внук соседки был избалован дедом. Вовка обижал Томаса, не хотел кушать, не слушал бабушку. «Давайте проведём эксперимент», – предложила моя мама. «Чужой борщ, говорят, вкуснее. Приносите ко мне сваренный вами борщ и приводите внука, ведь у меня в гостях он всегда ест с аппетитом». Борщ был переправлен к нам на пять минут раньше Вовы. Малыш, чавкая, уплетал борщ и приговаривал: «Ты, бабуля, не умеешь варить такой вкусный борщ, как тётя Зоя». Тётя Роза вспыхнула, как факел, но мамины жесты её остановили. Хоть истина дороже, но главное, что ребёнок ест, да ещё хвалит бабушкин борщ.

Вот обезьяна всегда ела всё, что ей давали. С ней таких проблем не наблюдалось.

Как-то тётя Роза позвонила в дверь с криком: «Томас взбесился!» Я смотрела захватывающий телесериал, но побежала к ним. «Смотри, что наделал, подлец!» Тётя Роза вся была в крови. «Он Вас искусал? Надо срочно прививки делать!» «Нет, Мирочка, это не кровь. Это помидоры», – успокоила соседка.

«Идём! Только не падай!» Она ввела меня в комнату, где обитал Томас. Белый потолок, голубые стены, только подсохшие после ремонта, абсолютно всё было запачкано яркими алыми пятнами. «Это помидоры, которые я законсервировала утром. На базаре купила один в один. Этот изверг всё испоганил. Если б он их ел, то не обидно было бы. Он их в потолок швыряет», – тётя Роза вытерла передником слёзы и громко высморкалась в передник.

Давленные помидоры были разбросаны по всей комнате, томатным соком были раскрашены стены и потолок. Абстрактное искусство! Томас тихо и смирно сидел на панцирной сетке, делая вид, что это не он, а тётя Роза устроила такой балаган. Глаза его были мечтательно печальны, лапы расслаблены. Его не интересовало наше волнение. Он отдыхал…

«Подлец!», – повторяла хозяйка… «Зачем же вы ему помидоры дали?», – поинтересовалась я. «Помидоры?! Я их во-о-о-он там поставила. У другой стены. Тут метра три будет. Как он достал и открыл? Ума не приложу. Цепь короткая. Кровать у окна стоит. Она тяжёлая, с места не сдвинуть… Второй раз мне на зло эту пакость делает. Огурцы не трогает, а на помидоры, как бык на красную тряпку, подлец!» Томас делал вид, что спит и к происшествию никакого отношения не имеет…

Тётя Роза отвела меня в кухню и попросила последить за обезьяной. «Я будто бы уйду… А ты за шторой спрячься, вроде в доме никого нет. Я квартиру ключами закрою. Пока я дома он ведёт себя спокойно, только выйду в магазин, так эта мохнатая сволочь безобразничать начинает. Всё понимает, дикое отродье. Сдам его в цирк. Терпенье моё лопнуло. Столько денег в ремонт квартиры вложили. Он специально дождался, пока мы ремонт закончили, антисемит проклятый. Мстит мне за то, что я его мокрым полотенцем отлупила, когда он начальнику сына чуть ухо не откусил». Тётя Роза открыла дверь в комнату Томаса и, громко топая, направилась к входной двери, а я спряталась за шторой в другой комнате. «Томас! Веди себя хорошо. Я сейчас приду», – громко прокричала тётя Роза ежедневно повторяющуюся фразу. Как только ключ повернулся в замочной скважине, глаза спящего Томаса раскрылись, он оживился, стал нюхать воздух. Ноздри широко раскрывались. Заинтересованный взгляд обезьяны остановился на стеклянных банках с красными шариками-помидорами. Одним прыжком обезьяна соскочила с кровати и легла на пол, растянувшись во весь свой рост. Позвякивая цепью, лёжа на животе она ногой подгребала под себя стеклянную банку с маринованными помидорами. Как только банка оказалась перед мордой Томаса, – он зубами ловко снял крышку и засунул волосатую лапу в рассол. С воинствующими криками заскочила я в его комнату. Томас не ожидал моего появления. Он сжался в комок и через секунду оказался на панцирной сетке. Морда его выразила такое безразличие к помидорам, что мне показалось, – он блестяще владеет системой Станиславского. Вряд ли заслуженный актёр мог бы так мгновенно перевоплотиться. Томас лениво разглядывал меня, всем видом показывая, что если я собираюсь бросить помидоры в потолок, так его это абсолютно не тревожит. На мой крик в квартиру ворвалась тётя Роза. Увидев открытую банку с помидорами, соседка очень расстроилась и стала ругать меня за то, что я недосмотрела за обезьяной. А мне было интересно, как просто обезьяна смогла решить сложную задачу с далеко стоящими помидорами. Умная обезьяна понимала всё, только не могла предположить, что её выходки закончатся переездом в зоопарк.

Через несколько лет я увидала печального Томаса, одиноко сидящего в одной из клеток харьковского зоопарка. Только он сделал вид, что мы не знакомы. Может быть он не узнал меня, а может вспомнил, как я выдала его патент открывания консервированных банок нашей громкоголосой соседке.