На остановке малолюдно, что неудивительно. Последние дни октября гоняют сухой, холодный ветер по серому проспекту. Небо снова тяжелеет, ещё плотнее закрывая уже холодное солнце, и хочется поскорее добраться домой.

Помимо меня на остановке стоит бабка с глубокими морщинами на смуглом лице. Она хмуриться и постоянно поправляет свой драконовских времён рюкзак, неуклюже пристроившийся на спине. Чуть поодаль сосредоточено меряет шагами землю мой знакомый, можно сказать коллега. В куртке и шапке он смотрится ещё более несуразно, нежели без них. У него одутловатое лицо, с чудовищно бледной кожей. Жирные каштановые волосы всегда плохо причёсаны, что зачастую выглядит просто смешно. Сам он небольшого роста, приземист, с явно выступающим животом, который не может скрыть даже толстый мешковатый свитер. С ним редко кто общается, только иногда, из жалости или же ради шутки. Чаще ради шутки – к изгоям всегда особенно жестоки. А пустота его одиночества действительно очень жестока. И иногда, когда я смотрю на него, не в силах начать разговор, я ощущаю как какое-то тупое, и где-то мерзкое чувство, просыпается во мне. Колокол звонит…

Когда подъехал трамвай, я успел уже изрядно замёрзнуть. Внутри было теплее, так что можно было стянуть с головы шапку. Не люблю ходить в ней, одеваю лишь при необходимости. Свободных мест не было и, расплатившись с кондуктором, я пристроился ближе к окну. Снаружи медленно проплывали серые здания и тротуары. Люди тоже казались серыми, словно выжатыми изнутри. Они старались спрятать свои лица от ветра, как это сделали руки, уютно похоронив себя в карманах. Мёртвое не чувствует холода. Я подумал, что, наверное, поэтому лица тоже стараются казаться мёртвыми, но лишь до тех пор, пока их не растопит немного затхлый воздух тёплых помещений.

Оглядевшись, я заметил своего знакомого, с которым стоял на остановке. Он не глядел в окно, да и вообще почти не шевелился, уставившись в одну точку. Видимо, он также о чём-то думал. Я стал считать время, через которое его взгляд наконец приобретёт осмысленность но в итоге ничего не дождался. Возможно, именно так выглядели обречённые на том берегу Стикса. Я снова пожалел его, так и не ощутив, что хочу начать разговор.

Прямо передо мной, чуть ли не прижавшись к окну, стояла бабка, маленькая, со смуглою кожей и с узкими азиатскими глазами. На ней было красное, изношенное пальто и белая шапочка, слишком яркая для серых улиц. Глаза беспокойно бегают по проплывающей мимо улице. И ещё резкий, неприятный запах, не разобрать чего именно. Повернувшись ко мне вполоборота, она спросила, доедет ли на этом трамвае до двенадцатого. Недолго подумав, я ответил, что нет, но она может выйти у кинотеатра, откуда десять минут ходьбы. Я подробно объяснил, когда следует выйти, и как после пройти до двенадцатого.

- Спасибо, сынок… мне главное знать остановку, а уж там разберусь.

Помочь хоть кому-нибудь в этот день было приятно, и я вновь посмотрел в окно.

Шёл редкий снег. Смотреть, как маленькие комочки падают на стекло было вдвойне приятно и день понемногу становился белым.

Трамвай сделал поворот, и ощущение исчезло. Только тяжёлые колёса молотили по рельсам, да в дальнем конце вагона, за спиной, слышалась ругань. Я оглянулся. Женщина-кондуктор, в белой, но сероватой от грязи куртке, с решительным голосом хозяина положения наседала на престарелого мужчину.

- Если вам что-то не нравиться, то можете выходить из трамвая, - возвещала она. – А здесь нечего права качать, тут вам не трибуна.

Её голос разносился на весь вагон и заинтересовынные пассажиры с интересом наблюдали за сценой. Хотя, некоторые, едва посмотрев, тут же отворачивались. Они старались быть безучастными. А мужчина что-то невнятно бормотал в ответ, неуклюже топчась на одном месте. Судя по всему, он был пьян, но это мало кого интересовало.

- Мужик, заткнись… я тебя по-хорошему прошу, заткнись, - усатый, широкоплечий дядька подключился к происходящему и выглядел вполне угрожающе.

В ответ ещё более невнятный набор фраз, да потупленный в пол взгляд.

- Да заткнись ты, наконец! Задрал уже…

Через две минуты в вагоне вновь наступила тишина. Трамвай вышел на прямую и уверенно набирал ход. За окном падал всё тот же редкий снег, будто подаяние нищему у паперти. Вяло кружась на ветру он столь же лениво опускался на крыши домов, на испещрённый трещинами асфальт, неуверенно бился в окна и всюду тут же таял. Приближалась моя остановка, и я неспешно прошёл к выходу, попутно подумав о том, что надо бы напомнить бабке, когда ей выходить. Но этого так и не сделал, решив, что и так неплохо всё объяснил. Да и к тому же от неё так мерзко пахло.

Двери с лязгом отъехали в сторону и улица обдала холодным ветром. Мой знакомый также вышел здесь – он живёт в соседнем микрорайоне – и быстро, слегка сутулясь, поспешил к лабиринту домов через дорогу. Со мной он не попрощался.

Деревья стояли голые и снег, едва падая на асфальт, тотчас таял, отчего тротуары становились мокрыми. Птиц почти не было видно, лишь воробьи прыгали возле скамеек, ища пищу. Я подумал, что пора менять осеннюю куртку на что-то более тёплое, иначе настоящие холода свалят меня в постель. На правом ботинке развязался шнурок и то и дело старался заскочить под подошву при ходьбе. Пришлось присесть на скамейку и потратить время. Сидеть на холодном дереве было не очень приятно, но я решил, что воробьям сейчас никак не лучше, так что ничего страшного.

Покончив со шнурком я ещё немного посидел, рассматривая сквер. Теперь здесь красиво, хотя и раньше было довольно неплохо. Недавно поставили скамейки, но зачем-то срубили некоторые деревья, что делает местность более печальной. Впрочем, наверно так и должен выглядеть сквер.

- Привет, - она, казалось, выпорхнула из ниоткуда и радостно приземлилась рядом. – Давно тебя не видела.

- Привет. Да, давно уже…

- Поздравляю тебя с первым снегом! – у неё было хорошее настроение.

- Это не снег…

- Почему же?

- Слишком редкий – он тут же растает.

- Это неважно. Ведь надо с чего-то начинать.

- Тоже верно…

- Слушай, почему ты такой кислый?

- Просто устал.

- Ну, так неинтересно. На дворе первый снег, а ты такой грустный. Ничего интересного.

У неё было очень весёлое лицо и тонкая морщинка, проступившая сейчас на лбу, ничего не изменила. Но она пыталась рассердиться на меня за то, что я такой грустный и поэтому старалась казаться серьезной. Правда, она не знала, что её выдают глаза, которые блестели независимо от неё так, что этого никак нельзя было скрыть. Я рассмеялся.

- Что с тобой? – она всё ещё сердилась.

- Ты так смешно выглядишь… перестань хмуриться, есть некоторые люди, которым это не идёт.

Она тоже рассмеялась.

- Рада, что сумела тебя развеселить.

 

- Спасибо.

- Представляешь, - её лицо вновь стало весёлым, - по дороге сюда я встретила очень смешного паренька. Такой толстенький, бледненький, очень задумчивый и ещё очень грустный. Он шёл от трамвайной остановки. Мне тут же захотелось бросить в него снежком, чтобы развеселить, но ведь весь снег на земле пока только тает и я лишь улыбнулась и помахала ему рукой. Кажется, он сильно смутился. А я ведь просто хотела его развеселить.

- Ты с ним знакома? – мне стало неловко.

- Нет. Но людей на улицах сейчас немного, а он, к тому же, сильно бросается в глаза…

Она замолчала и я вдруг подумал о той бабке в трамвае, что не знала, где ей выходить. И о мужичке, который, скорее всего, был пьян, и так неловко старался что-то доказать кондуктору. Я вспомнил их лица и мысленно пожелал, чтобы в итоге всё закончилось хорошо. И Бог с ним, с этим мерзким, дурным запахом… и хмелем, который так просто не отступает…

- Хорошо, что ты ему помахала, - наконец произнёс я.

- Почему?

- Потому что сегодня первый день снега…

- Наконец-то ты это понял, - улыбнулась она. – Как я рада, что ты это понял.

На её губы опустилась снежинка и тут же превратилась в капельку воды. Ещё одна… Я поднял глаза и увидел голубей. Некоторые из них были белыми. Они усеяли собой серые деревья сквера и, казалось, чего-то ждали.

Через некоторое время повалил снег, настолько густой, что всё окружающее медленно превращалось в белый мираж. Серый город исчезал, плавно утопая в осторожных объятиях надвигающийся зимы. Где-то поблизости слышался детский смех и протяжная мелодия старенькой гармошки неслась над ветвями деревьев.

Я поднялся со скамейки и тут же получил снежком в грудь.

- Весь день мечтала это сделать, - смеялась она. – Не поверишь, весь день.

- Весь день говоришь… ну тогда получай! – крикнул я, с удовольствием ощущая на мокрых ладонях лёгкое, судорожное дыхание ещё только первого снега.