Человек неподвижно стоял у окна. За окном сверкаю-щим фейерверком огней стелилась ночная столица. Из приоткрытой форточки вместе с шумом города несло лег-кой прохладой, особенно приятной после изнуряющего дневного зноя. В комнате было темно, лишь иногда вспы-хивающий огонек трубки бросал красноватые отблески на его лицо. Тогда резко очерчивались выпуклости, размыва-лись впадины, и лицо превращалось в маску, холодную, неживую. Но это было иллюзией – там, за темными прова-лами глаз, билась мысль. Странная, навязчивая, она то ис-чезала, растворяясь волной усталости, то вновь возникала и впивалась раскаленной иголочкой в серую массу мозга.

Бог, ставший человеком, или человек, ставший богом. Эмоции смываются масштабностью деяний, остаются лишь действия. Сам он перестал ощущать жизнь уже дав-но, обитая в иных категориях, и только вот дряхлеющее тело напоминало иногда о бренности существования, на-растающими, как снежный ком, болячками.

Этот город, лежащий перед ним, миллионы огоньков, под которыми копошатся миллионы существ со своими мыслями, желаниями, мечтами. Они верят в него и ждут от него что-то. Они дали ему силу, право властвовать над ни-ми, творить их будущее. И теперь ждут. Почему все всегда чего-то ждут от него?

Власть – сказка для дураков! Он чувствовал эту власть лишь сквозь строчки донесений и подхалимство докладов. А люди, те самые люди, для которых эта власть – списки, под которыми он ставит свою роспись. Короткий жест ру-ки с пером возносит к звездам, но точно такой же лишает всего. Когда-то давно, впервые осознав это, он, оставшись один, с ужасом рассматривал свою руку, словно на ней стояла печать его терзаний. Обычная рука, но как будто чужая, он даже укусил ее сильно до крови. Укусил и испу-гался за себя, за свою психику, а рука ответила ему ною-щей болью. Потом это прошло, да и рука по большому сче-ту была здесь ни причем.

Воспоминание об этом случае заставило его щеку дер-нуться, губы под густыми усами скривились. Выбив труб-ку, он потянулся за табаком, нервно набил новой порцией, чиркнул спичкой и затянулся. «Герцеговина Флор» - этот аромат был связан с его прошлым, а прошлое это единст-венное место, где он чувствовал себя самим собой.

Воспоминания,… вот что ему осталось.

Всю жизнь рвался сюда, наверх, оставляя за собой тру-пы врагов или друзей. Чем ближе к вершине, тем он все меньше различал тех и других. Поднялся, стал, по меньшей мере, богом для одной половины человечества (для другой, наверное, дьяволом) и вдруг осознал, что остался один. Нет, сначала он наслаждался, сумасшедшая власть пьянила и куражила. Иногда он представлял себя всадником, осед-лавшим «клячу – историю». Повелитель мира, творящий ее судьбу.

Но из грез его выдернули, причем весьма грубо. Ткнули лицом в паучью пентаграмму, и он понял тогда, что под ним никакая ни кляча, а конь, огнедышащий, несущийся, куда ему вздумается, и не он управляет им, а лишь из последних сил держится за гриву в страхе разбиться, слетев. Затем и это прошло.

Но вопросы остались: где моя воля, а где эта самая объективность? Дилемма, сводящая с ума! Я хочу или КТО-ТО хочет, ЧТО-ТО заставляет меня?

И что теперь его жизнь? Постоянная необходимость доказывать себе самому реальность собственного сущест-вования.

От этого состояния неразрешенности его охватывала ярость, дикая, ослепляющая. Тогда он нашел выход. Игры с судьбами, чужими судьбами, – это заводило. Массы на-рода, передвигающиеся вместе с движением его мысли. Сопричастность с бытием ощущается как-то острее, когда сквозь пальцы, словно песок, течет бесконечный поток жизни и смерти. Но и это было не то. Все не то.

Иногда к нему подползал страх, страх того, что его со-мнения заметны окружающим. У идола не должно быть сомнений. Тогда он мстил, мстил за ужас, за бессонные но-чи, за проклятие, наложенное на него властью. Он ненави-дел мир и мстил ему яро и одержимо. Он сам боялся себя в такие минуты. Но поднимаясь все выше и выше, там, на пике, он вдруг ощущал одиночество, опустошенность и страх, но уже другой страх – страх бессилия.

Наверное, только смерть разрешила бы его муки. Его собственная смерть. Мысли о ней слишком часто стали по-сещать его. Сначала он пугался их появления, потом при-вык и уже спокойно наблюдал за метаморфозами сознания.

Вообще он давно стал замечать в себе некоторую двой-ственность. Думает, говорит, действует и одновременно смотрит на себя как бы со стороны и спрашивает себя: я ли это?

Вот и сейчас, опустив руку, он взял со стоявшего рядом столика ампулу. Цианистый калий – капля, смывающая всю грязь бытия. Раскусить ее, и нет сомнений, ничего нет. Вообще.

Рука задрожала, и он чуть не выронил стеклянную кап-сулу.

Спокойно, нервы стали ни к черту. Ты действительно хочешь этого? А если ТАМ что-то есть, что-то еще? Где будет он, и кем будет он?

Душно. Человек потянул давящий воротник френча и повернулся к слабой, тянущейся струе воздуха. Страшно.

«Братья и сестры…», - губы скривила горькая усмешка, - знали бы они, чем сейчас занят их бог, верили бы они в него по-прежнему, шли бы за ним?»

Он не обманывал себя насчет всеобщей любви. О нет, он не хотел, чтобы его любили. Он хотел, чтобы его боя-лись. Любовь оставляет выбор, страх нет. Но страх должен быть управляем, чуть ослаб – анархия, перерос – грозит сорваться разрушительной лавиной, сметающей всех и вся на своем пути.

И вот теперь он сам боится себя, точнее, кого-то в себе или над собой. И вот теперь он сам лавирует между жиз-нью и смертью. Выбор – над этим он властен. Или нет?

Человек поднес ампулу близко к глазам, словно пыта-ясь посмотреть, что скрывается там, за хрупким стеклом. Замер, вглядываясь. Внезапно резко отбросил руку в сто-рону и вместе с тем осторожно, словно боясь разбить, по-ставил ампулу перед собой.

«Проклятье, сколько это может продолжаться?» - мед-ленно, но мощным напором в нем наливалась злость на се-бя, на этот город, на этот мир.

«Затаились, смерти моей ждете? Как бы не так! Вы свя-занны со мной до конца. Я уйду, и вы все умрете. Боитесь меня, ненавидите, любите, хотите убить! Раньше вы ляже-те. Все».

Человек у окна приподнял плечи и глубоко вдохнул, словно сбрасывая с себя тяжелый груз. Он принял реше-ние, он сделал свой выбор. Они вместе сделали свой вы-бор.

За окном занимался рассвет. Чувствуя необыкновен-ный подъем, человек протянув руку, выдвинул ящик стола и аккуратно опустил в открывшийся проем ампулу с ядом. Посмотрев некоторое время, медленно задвинул. Достав из нагрудного кармана маленький стальной ключик, закрыл на два оборота. Ненадолго, не навсегда. Он знал, что вновь достанет ампулу в следующую ночь. Каждую ночь.