Передо мной раскинулась бесконечная степь с пронзающей ее прямо посередине бесконечно прямой и уходящей в неведомю даль пыльной линией дороги. Высокий пологий холм безнадежно скрывал обзор, и с этого места мне совсем не видно было, что скрывалось за его величием. Что-то подсказывало мне, что там развилка, но за неимением альтернативы, приходилось просто в это верить. Я мерно выдохнул воздух и двинулся прямо вперед, раздвигая окутывавший меня и отчаяно тормозящий движение воздух. Шаги мои эхом слышились за многие километры так же четко, как если бы я шел совсем рядом, потому что истинная мертвая тишина стояла вокруг, и даже дрожащие обычно листики не создавали того неуловимого шума, что, накапливаясь, порой заглушает рев самолетов.

 

Я шел, и в тослстом слое пыли по всей длине дороги оставались за мной безжизненные следы, однако таившие в себе частичку меня. Им суждено было оставаться там вечно, ибо даже ветра не было, чтобы их испортить. Было светло, но солнца я не видел - видимо оно скрывалось за тем величественным холмом. Нужно было успеть дойти до него до заката, чтобы увидеть, что он за собой таит.

 

Чем дальше я шел, тем больше по сторонам лежало тупов. Видимо эти люди хотели найти какой-то обход или хотели срезать, но смерть нашла их раньше, чем их планы воплотились. Непонятно, как можно срезать, если дорога и так прямая как гвоздь. Но то, что на самой дороге не лежало ни одного тела говорил сам за себя. И чем дальше в тсорону от дороги я смотрел, тем больше трупов представало моим глазам. Похоже на битву, только каждый дрался наверное с самим собой.

 

Пока я шел по пыльной дороги, оставляя лишь следы за собой и ничего больше, я очень устал и исхудал. Я стал похож на скелет, на который натянули кожу. Лицо было изъедено морщинами, а волосы поседели. Странно, ведь вроде совсем недолго шел... Холм оставался в нескольких десятках метров. Тут я увидел, что добрую половину холма составляют человееские останки. Вот и я стал меж ними и увидел солнце. Всего секунду я стоял, как воткнутый в землю. Затем, как стоял, так и упал словно подкошенный. И темно стало.