Отрицая то, что эти слова для меня, я сложу этот лист, положу в бутылку, закупорю и брошу в воду. Во всяком случае, мне хочется в это верить.

Для меня. Для нас.

Когда начало и конец меняются местами, тогда конец – это начало, а начало – далеко не конец.

 

 

Я сижу на ступенях, и не знаю, на что мне смотреть. То ли на луну, то ли на фонарный столб. Мне кажется, что мой выбор что-то решает. Я преувеличиваю его значимость.

А если нет?

Что есть выбор для вампира – луна или фонарный столб?

Наверное, то же, что выбор для человека – солнце или луна.

А если у меня будет выбор между солнцем и фонарным столбом?

Наверное, я выберу фонарный столб.

Даже если на нем висел кто-то до меня.

 

 

Шел дождь. Еще мелкий. Уже холодный. Люди прятались в домах и снисходительно смотрели на улицу по ту сторону их уютного окна. Люди прятались и равнодушно смотрели на тех, кто шел под дождем.

На меня.

Я поднял воротник и сильнее закутался в плащ. У меня не было уютного окна. У меня был только плащ. А теперь еще и дождь. Я шел, наступая на бензиновую пленку луж и мне было хорошо. Я увидел ребенка. Он стоял под козырьком дома и плакал. Наверное, он потерялся. Неверное, он ищет маму. Наверное, он ждет того, кто отведет его к маме. Я прошел мимо. Я думал о том, что, возможно, в следующий дождь я встречу молодого человека, ожидающего с цветами свою любимую, а позже, на этом месте я встречу старика, ожидающего задерживающуюся внучку со школы.

Я повернул за угол. Здесь дождь был меньше. Капли падали с листьев. Дождь пройдет, а капли еще будут падать с деревьев. Деревья – эхо дождя.

Снова направо. Дождя уже почти не слышно. Его следы – круги на воде.

Опять поворот. В окнах уже не видно лиц.

Поворот… Еще… Я стою на той же улице, где был в начале дождя. Но дождя уже нет. Мальчика тоже. Остались лужи. Я смотрю на пустую улицу, полную грязных луж.

Скажите, лужи, вы верите в море?

 

Знаешь, зеркало, ты так похоже на людей.

Да, глаза – зеркало души. Но ключевое слово – зеркало.

Ты так усиленно не хочешь нас видеть. Ты привыкло отражать привычный для тебя мир, а нас ты оставляешь за дверью. За гранью. Нас – нет. И вот, мы смотрим на тебя, ты смотришь сквозь нас. И ты счастливо, но это обыденное счастье, потому и не осознанное тобой. Хотя, мы тоже счастливы. Мы отличаемся от всех.

И это одно из немногих наших оправданий.

Ты даже не подозреваешь, зеркало, что ты можешь нас увидеть. Когда мы бросаем тебя на пол, или разбиваем вдребезги жестоким ударом. Только тогда. И в этом ты так похоже на людей.

И когда ты лежишь на земле сотней осколков, ты болезненно понимаешь, что уже не сможешь жить дальше. Увиденное не позволит тебе собраться в единое и отражать привычный тебе мир. Мир перестал быть привычным. Ты перестало быть цельным.

Хотя, ты можешь продолжить жить. Существовать. Осколком.

И в этом ты так похоже на нас.

Но, кровь за кровь. Ты видишь нас, мы видим себя. И потому тоже разбиваемся на куски.

И это одно из немногих наших оправданий.

Но мы можем собраться вновь. Из мелких осколков в крупный. И жить дальше. Ведь то, что мы видели – ужасно, но привычно.

Вот так и живем, не отражаясь ни в зеркалах, ни в глазах.

До поры до времени.

 

Я открыл глаза. Над моей головой знакомый потолок, а во рту соленый привкус. Такой знакомый с недавних пор. Отвратительно знакомый…

Кровь!

Это плохо. Значит, я уже не могу контролировать голод. Это очень плохо. Я становлюсь зверем. Если это так, придется убить себя, иначе убьют другие. Тогда смерть будет действительно ужасной. А сейчас надо еще пожить. И смыть кровь…

…

Зубы чистые, в носу кровь. Странно… Ха! Так это кровь носом пошла! Я уже умирать собрался. Ну что ж, будем дальше жить-поживать.

И добра наживать…

 

 

Скажи мне, роза, во что ты веришь?

В холодное лезвие ножа?

Ты же знаешь - это боль. Это всплеск. Когда весь мир наполняется одним ярким цветом, а потом гаснет. Медленно. Сначала алый, потом темнее - так наступают сумерки – потом еще темнее – так сворачивается кровь – а дальше, ржавые лепестки падают. Но без лирики. Она была раньше. А сейчас лепестки – мусор.

«Они были прекрасны? Неужели?»

Не остается ничего. Только лезвие.

А может, ты веришь в любовь?

Это невероятно трудно. Ведь ты – символ. Символ любви людей. Чужой любви. И ты веришь в их любовь?

А, может, веришь в себя, как в символ? А любовь – это просто следствие?

Во что же ты веришь?

Роза? Почему ты молчишь?

Ответь мне! Роза!

Роза…

Ты уже ни во что не веришь.

Тебя срезали.

Ты уже не способна верить.

Как и жить.

Ну что ж, это тоже ответ.

 

 

В тот день я пошел в музей.

Я смотрел на картину. На белом холсте, почти посредине, дрожащей рукой – неровная линия горизонта. А под ним – крыло ангела. Лежит одиноко. И от крыла расползается красная лужица. Медленно. Ей некуда торопиться.

Я знаю этого художника с одним крылом и шрамом вместо второго.

И все восхищаются его картиной.

Люди – потому что верят, что у художника было два крыла. И ради картины он пожертвовал одним.

Мы – потому что знаем, что у художника не было крыльев до его картины. Крылья – их всегда пара. И если одно на дописанной картине – то второму место на спине.

 

 

Ты так похожа на меня, маска.

Ты застыла в своем настроении.

Что есть сердце, стучащее всегда одинаково?

Что для него чувства?

Я знаю, мы с тобой не такие, как это сердце.

Мы умеем быть разными за чужой счет.

Ты берешь настроение, когда кто-то надевает тебя. Ты даришь новое лицо, забирая часть старого. А иногда ты заглядываешь глубже. В душу. И забираешь. И тогда вы меняетесь оба. Ты ведь знаешь – кровь за кровь.

Я тоже беру эмоции. Но иначе. Я могу даже дать взамен свою маску. Но мало кто, из тех, кто имеет выбор, соглашается на это. Моя маска слишком тяжела. Печаль… Радость… Ровная полоска рта. Даже слишком ровная, чтобы с ней жить. И так мало красок. А те, что есть – блекнут на сером фоне.

Не лица – глаз.

 

Зябкие сумерки. Серый асфальт. Мокрые волосы.

Я знал, что поступил правильно. Отвратительно правильно.

Она этого не знала. Она долго смотрела мне вслед. А потом плакала.

Я разбил ей сердце. Разбил, но не уничтожил.

А заодно и себе. Но мне легче. У меня уже не было выбора.

Я расстался с ней. И ее разбитое сердце – метафора.

Но стоило мне остаться – оно становилось неизбежностью.

Вот так и ушел. Отвратительно правильный спаситель людей.

Я.

 

Мне не жаль тебя, свеча.

Ты таешь, но мне нравится смотреть на твой огонь. Это – лучшее, что есть в твоей жизни. Не таянье – огонь. Таянье лишь проявление закона. Кровь за кровь.

Свеча. Человек.

Человек. Свеча.

Человек горит изнутри. И по этому огоньку его так легко находить во тьме. Может, это горит в нем любовь?

Сначала огонь растопит его сердце. И будет гореть, больше ничего не касаясь. Так будет довольно долго. Но огонь расплавит бок свечи, и воск будет литься.

И все будут плакать.

Свеча. Человек.

Человек. Свеча.

До последней капли.

Ты горишь свеча, и ты так похожа на людей.

Я задул тебя, и дым сразу растворился в воздухе.

Теперь ты так похожа на нас.

 

 

Я помню, как сидел на берегу и смотрел на воду. В тот день я впервые увидел ступени, ведущие к луне. Они неярко светились над дорожкой света, так заботливо нарисованной луной. Наверное, ступени - это и есть настоящая лунная дорожка, а то, что на воде – лишь отражение…

В ту ночь я почувствовал страх. Я впервые почувствовал себя другим. И в оцепенении смотрел на эти ступени, задавая себе множество вопросов. Я надеялся, что там я найду ответы. Я пытался подняться по ним, но каждый шаг требовал все больше и больше усилий, и мне приходилось возвращаться.

Однажды, отдыхая, я сидел на ступенях, и надеялся непонятно на что. Я увидел на воде бутылку, но я не сразу понял то, что она могла для меня значить. Я был молод и глуп.

А бутылка была выловлена. «Это послание!» - подумал я. Ведь я так его ждал!

Вскоре бутылка была открыта. Внутри – плотная бумага. Я трепетно развернул лист.

Это действительно было письмо. Когда-то. Чернила растеклись и ни слова нельзя было прочитать.

Я был обманут. Самим собой. Но с тех пор, я смог видеть ступени к луне не только у воды.

А лист я оставил себе. Мне так хотелось верить, что это письмо – мне.

 

 

На ступенях под полной луной. А у ног глухо свистят пустые гильзы. Они еще помнят, как обнимали пулю…

А мы еще помним, как у нас было сердце. Такое тяжелое. Тяжелей всего, что у нас тогда было. А потом – взгляд, словно удар, и сердце, ломая ребра, вырывается из груди, и крик, словно выстрел, и пар изо рта вдогонку сердцу, летящему к неведомой цели того, кто сделал нас такими.

Мы все еще помним. И эта память вынуждает нас жить по закону. Кровь за кровь.

И мы мстим. Тому, кто сделал нас такими. И в мести порождаем мстящих нам. По той же причине.

Ну и что? Любовь, месть. Нам нужно выживать. Мы же не можем размножаться делением.

 

 

Город еще не спит, но в нем уже ночь. Я иду мимо многоэтажных домов и смотрю на окна, горящие искусственным светом. Мне нравится думать о том, что может быть за этими окнами. Какие судьбы? Какие души? По рисунку на шторах строить целый мир. По картинке, выхваченной из-за штор рисовать характеры и отношения. Иногда мне нравится думать о том, как обманчивы яркие шторы. И тогда миры получаются совсем другими.

Мне нравится проходить мимо. Там за окном мир, который я знаю до самых немыслимых мелочей. Потому что я его придумал. Но я остался чужим. Для него – я всего лишь промелькнувшая тень.

Такие странные чувства. Чуть-чуть одиночества, немного лирики и бездна воспоминаний. Реальных и не очень…

Я всегда прохожу мимо. Ведь меня там никто не ждет. В меня там даже не верят. А значит, придуманный мир – лучше.

 

 

Паутина. Ты не похожа ни на нас, ни на них. Ты похожа на мир.

Иногда мне кажется, что ты – мое сердце. Оно такое же липкое и вязкое. И в нем тоже живет паук. Его зовут душа.

Ответьте мне люди, знакомо?

Все завязли. Люди и мы. Каждый в чем-то своем и все в одном.

Ответьте мне люди, знакомо?

Мир делится на слабых и сильных. Пауков и мух.

Знакомо?

Плетение интриг, мыслей, эмоций.

Знакомо?

Когда я кричу: «Ответьте мне, люди!» Они смотрят под ноги и ускоряют шаг.

Когда я кричу: «Ответьте мне, пауки!» Люди оборачиваются и отвечают, что я сумасшедший.

Сумасшедший – это тот, кто видит то, чего никто не должен видеть?

…Ведь это не маски на лицах, где каждая маска имеет свой взгляд. Нет. Это просто такие глаза. Шестиугольники глаз. Одной души восьминогого тельца…

…Эти слезы не от пламени свечи. Это любовь сочно хрустит хитиновым панцирем…

…Этот солнце – светлячок, бьющийся в твоих сетях…

…Эти гильзы – лишь обрывки паутины на ветру…

 

И вот мы – вампиры и люди – застыли и смотрим друг на друга. Отражаемся.

Ведь мы – так похожи. Ведь мы – одни и те же.

 

 

Знаешь, как одиноко смотреть вокруг себя и видеть чужих людей в знакомых лицах. Да, ты их знаешь. Да, вы улыбаетесь друг другу. И ты им не нужен. Совсем. У них своя жизнь. А ты просто не в их жизни. Ты вне их мира. Но что ты в том мире? Странное существо, с которым они общаются, чтобы поставить тебя очередным экспонатом в свою коллекцию нелепых кукол с выколотыми глазами и свернутыми шеями? Да, ты согласен на это. Но однажды, ты увидишь их совсем чужими. Вернее, почувствуешь. Как? Тебе просто захочется с ними поговорить. О своем мире. О том, что ты толком не смог сформулировать в четкое иссушенное определение.

И что? Прочти эпиграф. И еще раз.

А когда они скажут: «Расскажи»…

…ты поймешь, что ты не хочешь говорить. Потому что все равно не поймут.

…ты поймешь, что тебе нечего сказать. Потому что все уже давно сказано самому себе в безмолвном диалоге с тем, кого ты хотел бы видеть за знакомым лицом.

И что остается? Повторять свои же слова снова и снова? Тогда они станут чужими и чуждыми.

Молчать? Это глупо.

Тогда остается придумывать что-то новое, еще до конца не осмысленное никем.

И что? Уже читал эпиграф?

 

 

Когда начало и конец меняются местами, тогда конец – это начало, а начало – далеко не конец. Для нас. Для меня. Во всяком случае, мне хочется в это верить. Я сложу этот лист, положу в бутылку, закупорю и брошу в воду. С верой в то, что это предисловие – для меня.

 

Сколько уже таких писем в воде?

 

 

Вадим Гололобов aka Korvin