Когда он повернул на Просторную улицу, он издали увидел толпу людей у своего дома и две автомашины. Он снялся с места и побежал. Одна машина была санитарная, другая была легковушка, покрашенная в темный цвет. Ворота к Алику и калитка были открыты настежь. Машины, чтобы подъехать к дому, сломали проволочную загородку вокруг картофельного поля и оставили рифленые следы на поле, занимающем, за исключением тротуара, всю улицу. Юра подумал, зачем такая толпа и почему внезапно сразу толпа, но потом он подумал, что он не может знать, сразу эта толпа и эти машины, или они, может быть, давно, а он, опаздывая утром и убегая другой дорогой к остановке, на которую он только что приехал с противоположной стороны, мог ничего не заметить.
Лавируя в толпе, Юра подошел к воротам и заглянул во двор. Несколько человек во дворе, стоящие разрозненными кучками, были в основном соседи. Он увидел возбужденное лицо Славца, который быстро шел к нему навстречу.
— Чего это здесь? — спросил Юра.
— Твой Алик покончил самоубийством, — сказал Славец.
— Как это самоубийством? — спросил Юра.
— Ты что, дурак, что ли? — сказал Славец. Он глядел на Юру возбужденно, и ему не стоялось на месте от энергии, распирающей его изнутри.
Юра обвел глазами двор и посмотрел на Славца. Он не знал, обидеться ему или продолжать расспросы.
— Ну, а где он-то?
— Кто?
— Да Алик.
— Тьфу, дурак!.. — Славец повернулся спиной и ушел.
Юра почувствовал онемение в груди. Не мысль, но страшное предчувствие затронуло его. Он медленно и осторожно, двигаясь вдоль стены дома, углубился во двор.
— Он, вишь, записки всякие оставил, — сказала женщина. — Уже две нашли и еще ищут. Докапываются.
— Высшая милиция приехала. Из центра, — отозвалась собеседница.
— Просит, чтобы не винить никого. Сам он, мол. Никто не виноват. Жизнь ему не по нраву. Не вижу, говорит, цели для себя и прошу никого не считать виноватым.
Обе женщины были знакомы Юре.
— А я так полагаю, ищи в этом деле девку, — сказала вторая женщина. — Какая еще цель в этом возрасте нужна? Девка. Любовь. Я его сколько раз тут с одной видела... Жалко. Вежливый был парень. Ни с кем не связывался. И маленький был... мальчишка... Тоже ни с кем никогда не связывался. Тихий..
— Тихий, это верно. Его бабка обнаружила в сарае. Ушел из дома, и нет его. Она уже ночью пошла в сарай, а он висит. Она сама веревку обрезала. Так он еще упал и головой ударился.
— Ах, ты, Господи!.. Жалко.
— Жалко...
— Вот не слышно его и не видно было... Хороший парень. Какой-нибудь оболтус, урка не повесится. А такой вот!..
— Одна записка лежала в комнате. Под настольную лампу он ее подложил. А второе письмо у него в кармане пиджака нашли.
— Он... в пиджаке прямо?..
— Да!.. В пиджаке. В полном костюме повесился. И в ботинках. Как она, бабка, не подумала, что ей такую тяжесть не удержать?.. Ей бы кого позвать на помощь...
— Голову потеряла.
— Еще бы. Тут не то что голову... Она сама еле живая. Она вся больная.
— Да... Сколько я его помню, он ни с кем никогда не связывался.
— Вон идет она.
Через двор шла бабушка Алика. Голова ее была замотана черной шалью. Рядом с нею по неровной земле, по кочкам и вмятинам земли, перемещалась ее тень. Фигура бабушки была так странна и невыразительна, будто она, подобно тени на земле, не имела ни плоти, ни самостоятельного выражения. Она исчезла в дверях дома.
Юра подвинулся дальше по двору. Негромкий разговор двух женщин стал неслышен.
— Бабка плохо к нему относилась. — Тетя Таня, мать Славца, стояла рядом с матерью и отцом Семена, и они разговаривали.
— Чем плохо? — спросила мать Семена.
— У него никогда гроша ломаного не было на расходы. Скупая старуха... А ему восемнадцать лет. Ему, не хуже других, и с девушкой хотелось пойти, и в кино, и с приятелями... Взрослый мужик. А они скупые были, как...
— Тише, — сказал отец Семена. — Услышат. У людей горе. Зачем им еще тыкать?
Наум вошел в ворота. У него было потерянное лицо, и он шел, не поднимая глаз от земли. Он вошел в дом.
Юра почувствовал острое любопытство. Он быстро подошел к окну в комнату Алика, в возбуждении отбросил в сторону портфель и, ухватясь руками за наличник, встал ногами на фундамент и поднялся вровень с окном. В комнате был полумрак. Фигура мужчины в милицейской форме виднелась в глубине комнаты. Еще один мужчина и молодая женщина стояли близко к окну, они наклонялись над чем-то. На спине, головой к окну, лежал во весь рост Алик. Его ноги и грудь были прикрыты белой простыней, но голова и горло были открыты. Он не был похож на себя, и если бы Юра не знал заранее, что это лежит Алик, он бы не смог узнать его в этом неподвижном и незнакомом теле. Простыня была белая, и это было естественно и правильно. Но лицо Алика, мертвенно-белое лицо, которое казалось белее простыни, хотя это был обман зрения, потому что Юра ожидал увидеть разницу, предыдущий опыт выработал в нем привычку видеть эту разницу, но он не увидел, — лицо Алика было неузнаваемо белым. Иссиня-черные волосы Алика были единственной приметой, принадлежащей ему. Волосы ближе всего остального находились к глазам Юры, но и они ни в чем не убедили его. Молодая женщина протянула руку. По-видимому, это была врач. Она пальцами взяла у Алика с горла вату, и Юра увидел, что вата окрашена в яркий красный цвет. Он спрыгнул на землю. Возбужденно усмехаясь, он смотрел вокруг и почти ничего не видел.
— Представляете, какое это горе, — сказала мать Семена. — Сначала дочку, теперь последнего сына потеряли. Несчастные родители... несчастные.
— Они такие же скупые, как бабка, — сказала тетя Таня.
— Зря вы на отца нападаете. Он работает, как вол, — сказал отец Семена. — Он работящий мужик. Это все женщины... копейку берегут.
— Ну, конечно, — возразила ему жена, — вашему брату дай волю!..
Боязнь, что он рассмеется или сделает что-нибудь невпопад, овладела Юрой. Но он не рассмеялся и ничего не сделал, а через некоторое время ненормальная мысль изгладилась у него из памяти.
К нему подошел Виталий и сказал, желая пошутить:
— Вот, Щегол, в твоем доме происшествие... Это все ты, наверно, недоглядел.
— Что? — сказал Юра рассеянно. Он остановил свой возбужденный взгляд на Виталии. Он смотрел вовнутрь себя, и только незначительная часть окружающей действительности воспринималась им. Он не замечал своего возбуждения и усмешки на своем лице. Необычная для него молчаливость запечатала его рот.
— Ты виноват, Щегол. Это ты, наверно, недоглядел, — повторил Виталий.
— Дурак. — Юра отвернулся от Виталия и ничего больше не сказал.
— Юр, сынуля. Пойдем домой?.. Тебе в школу скоро... — Мама остановилась возле него. Ее голос был мягкий и просительный.
Юра посмотрел на нее.
— Да, мама, пойдем.
— Ну, вот, уносят, — сказала женщина рядом. — Полдня копались.
Из дома вынесли носилки. Алик был целиком накрыт простыней, его не было видно. Он занимал так мало места, словно на носилках ничего не лежало. Но натянутая парусина носилок и напряженные мышцы людей, несущих носилки, указывали на тяжесть, помещенную в них. «Неужели вот это и есть Алик?» подумал Юра, не умея представить себе факт, который, несмотря на очевидность, не казался ему реальным. Юра стоял неподвижно и смотрел на простыню, закрывающую носилки, на руки людей, сжимающие деревянные ручки. В широко раскрытых его глазах был ужас.
— Ну, все, — тихо, почти шепотом сказала мама. — Идем... Мы тебя утром не захотели расстраивать.
— А разве вы утром знали?
— Мы еще ночью знали. Ночью бабушка к нам прибежала.
— Да?.. А я слышал.
— Мы всю ночь с ними провели. Папа от работы отпросился.
— Адские происшествия!.. Адские, грандиозные происшествия! — сказал Юра, пытаясь весело улыбнуться.
Софья Дмитриевна и он прошли через толпу людей. Они повернули направо, обходя по тротуару вокруг дома. Юра старался не смотреть на отъезжающую санитарную машину. Легковой автомобиль стоял на картофельном поле, и его колеса глубоко погрузились в мягкую, взрыхленную землю; ни шофера, ни пассажиров не было в нем.
|
|