Литературный портал "Что хочет автор" на www.litkonkurs.ru, e-mail: izdat@rzn.ru Проект: Новые произведения

Автор: Михаил ЛезинскийНоминация: Просто о жизни

Валерий Саулов и его стихи ( 1941 - 2003 )

      Валерий обращался ко мне на вы... Он же был намного моложе меня, хотя в Израиле, где мы с ним жили , даже солдат обращается к генералу на "ты", но мы же с ним были выходцы из страны сплошных советов...
   И вот сегодня, когда Валерия нет в живых, когда его , как Поэта , забыли , я хочу предложить для тома "Избранные стихи" , который намечается в Израиле , его стихи…
   Мы с Валерием встречались не часто – он жил в Димоне , а я в Хайфе , иногда , обменивались письмами , но по телефону – несколько раз на дню .
   В Израиле у него вышла одна единственная книга .
   Это из письма :
   
   « … С удовольствием посылаю Вам свою - "Срединное море". Книга только что выпущена новым тель-авивским издательством Союза творческих работников Израиля, в членах которого состою. Предлагая ее издательству, пришлось выбирать из трех полностью подготовленных к изданию (на уровне оригинал-макетов) рукописей трех книг. В результате сформировась четвертая. Она целиком написана в Израиле (я в стране с 1991 года). Выпуск остальных книг, которому давно должно бы состояться, задерживается по финансовым причинам. "Срединное море" Вы прочтете первым - никто из наших коллег-профессионало­в­ ее еще не видел...
   Есть идея издать книгу стихов о Крыме - и непременно в Крыму. Если у Вас есть на примете подходящий тамошний издатель из людей порядочных - не сочтите за труд сообщить. Речь идет не об издании с целью заработка, так что условия для издателя будут максимально выгодными…»
   
   Не знаю , удалось ли ему составить крымскую книжку , знаю только , - собирал ! Месяцев за восемь до своей смерти , он прервал связь со всеми своими друзьями , и не отвечал на телефонные звонки …
   Конечно , я знал , что он тяжко болеет , но , когда мне позвонила Люба Знаковская , - тоже знавшая Валерия ещё по Крыму и заплакала … Я всё понял …
   
   Несколько слов хочу сказать о книге … «СРЕДИННОЕ МОРЕ» :
   
   Для своего поэтического « прыжка » , « планку » он поставил достаточно высоко , на уровне Осипа Мандельштама и Иосифа Бродского … И в возрасте , намного большем , чем эти гениальные поэты , понимая что :
   
   «Старшинство, старшинство, Старейшинство — не возраст. Но его Не отменить. Не оберешься срама Перед самим собою - за и во Всё долгожительство своё...»
   
   Не мне сейчас решать , взял он мандельштамо-бродску­ю­ высоту , но стихи , написанные Валерием Рубинштейном , приблизились к этой высоте и это надо отметить - вот , что значит , стоять на плечах великих .
   
   В лучших , очень даже , отличных стихах - строках поэт глубок и далек от дешевых дидактитэ – моралитэ … Он утвердился на тверди земного шарика , народонаселение которого не однажды , не единожды пыталось ввергнуть хрупкую планету ЗЕМЛЯ , в хаос , в адскую пучину , в тартарары …
   В этот ряд вселенских бед , конечно , с наименьшим знаком , я бы поставил и народопереселение –расстекание по земному шарику наших тел и душ …
   При таком раскладе сил , самые тяжкие страдания , первыми принимают на себя , настоящие поэты . Правофланговые . А Валерий Саулов-Рубинштейн и был Настоящим Поэтом .
    ++++
    Валерий Саулов (Рубинштейн)
   
   ИЗ ЦИКЛА « СПРАВА НАЛЕВО »
   
   В Израиле светло до слепоты.
   В жару и вовсе жалюзи закрыты,
   Как если бы за мною - всё не квиты –
   Ползли с подслеповатой широты
   
   Потемки - в четверть суток благодать,
   Как если бы, в везучести отменной ,
   Вдруг да случилось стужу и затменье
   На зной и помраченье обменять.
   
   Так крайности сошлись. Черта с чертой.
   На сумерках. Иллюзия и чудо
   Переплелись, как блудники для блуда,
   Совпали полусветом с полутьмой.
   
   И в этом правда перемены мест,
   Ирония ее, тщета, граница,
   Урок, что никому не пригодится:
   Бог, мол, не выдаст - так свинья не съест.
   Здесь день за днем без облака зенит.
   Здесь тени коротки, а полдень долог
   Закрыты жалюзи. Задернут полог.
   Неистовствует свет. Судьба темнит.
   
   21.6. 91
   
   ***
   
   Подъезжая иерусалимским шоссе,
   Понимаешь, что выйдет из-за поворота
   Город всем городам, испокон не как все,
   И дороги приводят к нему - оттого-то.
   
   Но пока плоскогорье в камнях и траве
   Округляется арками и куполами,
   Взгляд еще обращен к предзакатной Москве
   За вагонным окном и притянут полями
   
   Среднерусскими, горькой рапой Сиваша,
   Известковыми тропами древнего Тавра.
   Это здесь человечий Гольфстрим, всполоша
   Племена, и мешал, и срывал их недаром
   
   С мест надышанных, влек их наискосок –
   На Дунай и в Царьград, в Бухару, к Самарканду,
   И мутил европейский северо-восток,
   Передергивал и перекраивал карту.
   
   А когда затихал, то отдельной судьбой
   Проступало равно, что и в общем начале –
   За три моря ходить, в Тегеране ли бой
   Принимать, слушать в Грузии песни печали,
   
   Эполеты носить в Кабарде и Чечне,
   К Иордану пешком добираться, к Сиону.
   Было этой дорогой податься и мне Суждено.
   Эти строки не экскусионны.
   
   Потому что когда завихряется круг
   Чужекровной вражды без исхода и срока,
   То великое благо - спуститься на юг,
   Чтоб подняться в страну родового истока.
   
   Потому что когда открывается вдруг
   Золотеющий камень Иерусалима,
   Обрывается прошлое (выломав крюк,
   Так вагон отцепившийся катится мимо).
   
   Потому что когда исполняются сны,
   Обретает устойчивость их панорама –
   Нет нужды, что не Храм, а остаток Стены
   Лишь и явлен тому, кто не выслужил Храма.
   
   Потому что, ладонь положа на разлом,
   Принимаешь как должное: камни негладки.
   И Стена отзывается долгим теплом
   Заповедных времен в их нетронутой кладке.
   Август 1991
   
   ***
   Жизнь с распахнутой дверью,
   Чтоб воздух горячий, стоячий,
   Шелохнулся хотя бы.
   Так что настежь страна,
   Ничего от поглядки не пряча,
   От Метулы до Табы.
   
   Вот геенна пустынь –
   А поверх облака кучевые Из Двуречья, Аравии,
   Савского царства, Лергама –
   Душный зной, укачавший когда-то
   Шатры кочевые
   Праорды Авраама.
   
   Вот он, таборный быт,
   Вот он, полог откинутый, сила
   Племенного родства,
   Соль общинного лада.
   Ничего между трех средиземных морей
   С той поры не остыло,
   Ни на градус прохлады.
   Дверь - наотмашь: войди! брат!
   Как в день совершенья завета
   Меж народом и Им.
   А потемки дверного проема -
   Не потемки ли Сам?
   Не потемки - душа человека?
   То же самое - дома.
   Июль 1996
   
   ***
   Был Страшный суд о Ханаане
   В день сотворения: страна
   На побиение камнями
   Была вперед осуждена.
   
   И вот из тартара веками
   Через пласты пород иных
   Восходят вверх, всплывают камни
   Глубин таинственных земных.
   
   Избавиться от камнеграда
   Как раз, поди, и тщились встарь,
   Впервые их сложив в ограду,
   Жилище сладив и алтарь.
   
   Здесь именно и был расслышан
   Звук остывающих камней
   Как небывалый голос свыше,
   Что среди голых скал ясней.
   
   И стала знаком первородства
   Развалов щебенных туга:
   Поля вдовства, сады сиротства,
   Дорога не-ступи-нога.
   
   До сева - каменная жатва,
   А после, как поспеет злак,
   Коса - на камень, что из ада
   Над пашней выпростал кулак.
   
   И уходил народ, отчаясь,
   Бросая камни, и опять
   Смотрел с надеждой, возвращаясь
   Родные камни собирать.
   
   Тут не один пришелец канул
   Средь них с мечом. Конец един.
   Тут испокон - на камне камень:
   То городов, то их руин.
   
   79.7.96
   
   ***
   
   НЕГЕВ
   Пустыня - абсолютный знак конца
   Она как эпилог всему в пространстве.
   Неважно, что причиной: долгий век
   Бездарного правителя, потоп,
   Конкистадоры или просто овцы,
   Что выщипали всю траву под корень.
   
   И овцеликие народы -
   А именно в их землях почему-то
   Обычно и находятся пустыни -
   Единственно сберегшие на зное
   Потребность пить и жажду размножаться,
   Живут в оцепенении догадки,
   Что скоро их лишат последних благ.
   
   Тогда они берут своих верблюдов,
   Ослов, гаремы и через границу
   Плетутся в сопредельную страну,
   Где есть еще вода и тень - циновку
   Раскинув, лечь. И кто их остановит –
   Те миллионы жаждущие чресл
   И ртов? И что в краях пустынь граница?
   
   К тому же сопредельная страна
   Населена народом, чей язык
   И внешний вид, верблюды и ослы,
   Потребность в размноженье и питье -
   Почти как у пришельцев. Все отличье
   Лишь в способе плетения циновок
   И в привкусе воды. А там, глядишь -
   Один народ, одна страна, а там -
   Одна пустыня,
   Когда вода вся выпита до капли
   С чудовищным приростом населенья.
   И прах умерших
   Не перегноем делается - пылью,
   И переходит в воздух, а не в почву.
   И ветер носит тучи мертвой пыли,
   Так что нельзя дышать. И умирать
   Перестают, поскольку смерти
   
   Не может быть в местах, где жизни нет.
   Тогда они становятся ордой,
   Через кордоны прущей наудачу,
   Как стадо, подминая под себя
   Иные земли, расы, государства,
   А сзади расстилается пустыня.
   
   Чтоб кто-то после них сюда пришел
   Для поселенья? Прежде мировые
   Устои сдвинутся.
   И вот мы здесь,
   В пустыне, всеми брошенной, кто прежде
   Захватывал ее и опустынил.
   Мы выбрали ее, чтоб поселиться.
   Нам больше не осталось места в мире,
   Где сдвинуты устои мировые.
   
   24.7.96
   
   ***
   Эмигранты, пыль чужих дорог,
   Чем мы были в прежнем воплощенье,
   Ведает об этом только бог,
   Нас подвигшии на перемещенье.
   
   С тверди, уходившей из-под ног
   Вкось, в тартарары, хаос, пучину –
   Каждый, кто осмелился и мог,
   Спрыгивал, как покидают льдину.
   
   Вот оно, переселенье душ!
   Вытолкнув поболе миллиона,
   Чай, в отчестве играют туш,
   Чай, таскают мясо из бульона?
   
   Но к чему поглядка в зеркала
   Заднего обзора, коль достало
   Там, куда кривая привела –
   Ни кола! - всем непутем начала,
   Весть о коем нам не докучала
   Впрок из чужедальнего угла.
   
   26.8.96
   
    ***
   Час ужина, жареной рыбы, чувяк
   Разношенных. Час обретения дома.
   Тот гомон гнезда, без которого всяк
   Не птица и не человек. Та притома,
   Что с детства понятна. Заведомый знак,
   Что вечер уже. И домашние дома.
   Все живы еще. И за окнами мрак.
   
   И в новой стране, за чертой судьболома,
   Вдруг все повторяется рейсом парома
   И, как у причала, стоит у порога
   Полвека спустя, поменявшее флаг.
   И жарят кефаль или камбалу - так,
   Как прежде, а может, хамсу или сома.
   
   Всемирный порядок! Всеобщий просак,
   В который не зря попадают. Исконно
   Нам это знакомо, и это законно,
   Порою - искомо, порою - оскома.
   Но жареной рыбою пахнет. Итак,
   Час ужина, общего сбора, чувяк.
   Все живы еще. И за окнами мрак.
   
   Ноябрь 1997

Дата публикации: