Овидиопольская ода
Овидиополь. Полная луна.
Ночные персики. Купальник на веревке.
И южная ночная тишина
Обнажена прекрасной полукровкой
За Белгород-Днестровским, где лиман,
Ночуют чужеземные лимоны
Лиманы дышат ровно, потаенно,
Колыша народившийся туман
Неслышно просыпается земля.
За шторой марева вздыхает море.
Его в служенье солнцу переспорят
Подсолнечника яркие поля
О, южный край эскадры и тачанки,
Где персик смугл, как девичья щека..
Заморское дыхание турчанки
Загадочно манит издалека..
Бабье лето
Разлетаются листья в золотистой и охристой гамме.
Все искрится и радует. Гаснуть земля не спешит.
Неумеха-сентябрь подметает листву под ногами.
Горизонт лишь на севере крепко дождями зашит.
А ветрам предстоит позабавиться с лиственном скопом.
А дождям – спрессовать и залить. А земле – все истлить...
но пока – бабье лето и пахнет засохшим укропом,
и не найдены спички – опавшие листья палить.
И, желая продлить эти сроки недолгой теплыни,
так глядим мы вокруг, словно взглядом хотим удержать...
В обезглавленном поле горчайшей осенней полыни
бабье лето – лишь только межа... Но – какая межа!
Брейтовский романс
Разгоряченный август спал
на тихом брейтовском просторе,
где я одна входила в море,
как мыс, что сбоку выступал.
Над морем продолжалась жизнь,
и стайка птиц летела низко,
и ветром сорванные брызги
над водной гладью вознеслись.
Сквозь марева густую звень
виднелись шпили колоколен,
и мнился звон, звучать не волен,
ушедших в небыль деревень...
«Томбе ля неже»
(ночные зарисовки с элементами сюра)
То ли в Манеже,
То ли на крыше –
«томбе ля неже»,
танго в Париже.
Звезды нанижет –
спустится ниже
ночь.
А под Версалем
ножницы-лыжи
тьму искромсали...
Город все ближе.
Там, у камина,
в платьице синем.
дочь...
А в ресторане
на Аппенинах
в полунирване –
голые спины.
Проблесков чувства
что-то не густо – клочья...
В Харькове мглистом
ночи бездомны.
Гонит транзистор
томные волны.
Сверху, с балкона.
свис беззаконно
скотч...
Нынче окрестность
вновь заблистала!
Что мне известность?
Этого мало.
Впрочем, и слава –
лажа, облава...
Прочь!
«Томбе ля неже» –
танго в Париже.
Небо все ниже –
звезды все ближе...
Снегом на крыше
сердце утишит
ночь.
Как глухо падают каштаны
Как глухо падают каштаны
в излётных числах сентября...
Так неиспрошенно, так рано
меняет город свой наряд.
Пусть для зевак кафешантанно,
как мячики, стучат каштаны –
печален этот метроном
перед осенним зябким сном.
А следом – и листвы портьеры
слетают... Кто тому виной?
И вот – зима стоит у двери...
И кто там, за её спиной?!
Вике
Весна врывалась в Пущино!
И каждый божий день
лил дождь, хлеставший пуще, но –
и в кипени сирень!
Историей, наущенной
плести шнурок из дат,
пропущено, что в Пущино
весною – благодать!
Давай поедем, Викочка,
в тот розмаринный май,
где разморённым выскочкой
с утра залёг туман.
А после – только солнышко,
как спелый ананас!
Не выскрести до донышка:
рассчитан и на нас.
Нырнуть бы в лес до осени,
где никогда не мерк
свет лучшего Иосифа,
который Гольденберг!
И, сколько нам отпущено
в насущные года,
душа рвалась бы в Пущино,
а после бы – сюда...
Плыл август
Плыл август, угасающий и тающий,
над лугом, над округой, надо мной,
но, как густой напиток, сберегающий
недавний зной и аромат хмельной.
Струился дождь, распластываясь понизу,
раскланивалось лето уходя...
И бледная звезда в небесной прорези
со мною вслушивалась в шум дождя.
Мягкий шёлк ковыля
Мягкий шёлк ковыля –
Давний шёлк незабытых волос.
На пронзительной «ля»
Ты любовь в своём сердце унёс
далеко... Та земля
не бела от степных ковылей.
Есть леса и поля –
только вот не разливы полей...
И лелеешь ты грусть
на бескрайних суглинках чужих,
словно дерево Русь,
чья тоска тёплой тенью лежит…
|
|