О том, как я себе морду набил. Или «у бог свои проблемы»
А я сидел в баре, в углу за круглым столиком. В тесной компании, в дружбе и согласии. И был облит я этой дружбой со всех сторон, как теплым мерзким пивом, от которого исходит зловонный запах и, от которого чувствуешь себя липким и мерзким, таким, что самому до себя докасаться неприятно. Я сидел, улыбался, шутил, смеялся, а внутри у меня происходила драка. Точнее избиение. Я- «не лезь, а то получишь» жестоко избивал я-«добренького муд..ка». Первое «я», закончив, слезло с корчащегося на земле тела, отошло в сторону и закурило дешевую сигарету. В это время второе «я» глотало кровавые сопли, считая языком, сколько же у него теперь зубов, и понимало, что, черт возьми, нелегко ему жить в этом мире. Очень не легко. Который уже раз ему приходиться видеть красные круги под плотно закрытыми веками. Слишком много я-«добренький м…к» получал по своему курносому носу. Но он раз за разом поднимался и смотрел вперед, в будущее, веря во вселенскую справедливость, в большую и чистую любовь. Его серо-голубые глаза горели надеждой, сияли убежденностью, что помоги ты человеку, он поможет тебе в другой раз. Но вот снова мелькнул кулак, и искра зажглась на уровне переносицы, мир снова переворачивается и снова мерзкий скрип дорожной пыли и песка
на зубах. Поднимается.
-Но я ведь помог тогда, почему же…- Тяжелый ботинок врезается в живот. Открытый рот пытается поймать воздух. Словно рыба, выброшенная на лед.
-Ну, на кого ты похож сейчас?! Не ужели ты еще нечего не понял?! Сколько раз ты еще должен оказаться мордой в пыли, пока, наконец, до тебя не дойдет. Пойми же, идиот, пойми же на конец, в каком мире ты живешь! - голос откуда-то сверху. Не видно кто говорит. Видно только ношенные армейские ботинки прямо перед носом.
Недоумение сквозит во взгляде. Где та сказка, в которую ты верил? Может вот она: лежит на ступеньках пьяным избитым бомжем? Или, может, копошится на дне давно не мытой чашки, во влажной черной гуще пятого за ночь кофе. А, может, затаилась во тьме жерла пистолетного дула? Где? Раз за разом «добрый м…к» остается лежать в пыли. Наивно надеясь, что десятеро амбалов с бутылками и арматурами не будут бить лежачего.
Что ж. Его ждут еще куча сюрпризов. Один из них откроется ему, когда он не увидит вокруг себя никого, кто только что с ним веселился, кто казался пять минут назад симпатичным и надежным. Смейся, и весь мир будет смеяться вместе с тобой, плачь, и ты будешь плакать в одиночестве. А куда все делись?-, спросит у тебя твое отражение в зеркале, озираясь в изумление. А потом застынет в немом крике, потому что отражение не могут кричать, одно только бессилие в глазах выдает их чувства. А ты ответишь: как где, так только что были зде.. . И слово «здесь» умрет, так и не выйдя наружу. Кровавым ошметком мертвого выкидыша твоей души. А так же умрет много слов, даже еще не сорвавшись с языка. Желтоватая бумажка. Бланк «результат вскрытия». Графа «Диагноз». Мелким убористым подчерком : несовместимость с жизнью. А разве слово «справедливость» совместима с жизнью? Нет, я не о том. Я говорю с «реальной жизнью»? Дифрибриляция в виде наивных представлений о мире не смогут на долго его оживить. Так на пару лет разве что. А потом? Уходящая вдаль узкая дорога, по обе стороны от которой заснеженные кресты. Воронье карканье. О, взгляни, тут справа похоронена Надежда. Так, смахнем снег с плиты. Дата – «неизвестно». Написано только «тысячу раз родилась, тысячу один раз умерла.» Как странно. Ой, а там-то, чей деревянный уже почерневший от старости крестик. «Желание делать людям добро». Хороший был человек. Говорили: спился. А что еще оставалось. Одинокий был, вот и пил. Все искал свою вторую половинку, то же верил в лучшее. А теперь ущербной луной светит на мир, и то когда все спят. Не хочет он встречаться больше с людьми, разочаровался наверно в них. Все заснут, он и выходит свежим воздухом подышать. А если кого увидит, сразу прячется за тучу. А ведь раньше хотел весь мир осветить, согреть. Теперь свет холодный, равнодушный. А то и понятно. Ох, устал. Присяду. Перекушу. О, удобный пастомент у памятника. Можно газетку расстелить, бутербродики, сальце там домашнее. Все как у людей. Вкуснотища. Жую, радуюсь, что просолилось хорошо, а то ведь как бывает, сверху соль одна, а внутри пресно. Глазки поднял к верху. Ба..Володя! Сколько лет, сколько зим. Угощайся, чем бог послал.
- Сколько? -отвечает мне Маяковский, очищая в всмятку сваренное яйцо – тридцать
семь мне стукнуло. А потом?- спросил я. А потом – «ваше слово, товарищ маузер». Процитировал он строчку из «Левого марша». Всегда читал свои стихи лучше всех. «У каждого ведь своя Лиличка,- как-то одновременно робко и печально сказал он,
выбросил скорлупки в кусты и снова застыл на своем постаменте чугунной
колодой.
- Да, Володь, прав ты был на счет многого. Жалко мне тебя. Да и поэт ты был из
ряда вон, как говориться. А кстати тут не только ты, из поэтов то. Вот и Блок, и Есенин, и Цветаева. И у вас у каждого своя Лиличка была. А то что ж это вы все так. Язык любви поэзией зовется. Что это там, рядом с мусорным баком валяется? Уж не …уф, нет показалось, хотя похоже то как.
-Не сидите на памятнике, особенно на памятнике Маяковскому, он же наше все. – Потное лицо кладбищенского сторожа нависло надо мной. Повеяло луком и какой-то сыростью.
-Ладно. Ухожу. – Вот иду, иду шишку прошлогоднюю пинаю, и думаю. А кто собственно есть то у меня. Да вот я- «добренький мудак» да я – «не подходи, а то получишь». Прямо двое из ларца, одинаковы с лица. Кстати и впрямь похожи. Ребят, да вы просто одно лицо. Один правда улыбается все время, открыто так, дружелюбно. Другой- смотрит из подлобья, брови сдвинул, взгляд колючий, желваки по скулам так и ходят и ещё рычит вроде так глухо, как гроза где-то далеко собирается.
А так одно лицо. Ей богу. Сами посмотрите. Ну что, ребят, скажите хорошего? Молчат. Старший, хоть и резкий парень, двинет по шее младшему бывает, но все же без него бы младший уже пропал бы давно. Хотя…да и старшему пришлось бы туго без младшего. Нужны они оба друг другу. А кто еще есть? Может бог? А? Ну как на счет веры-то. Кого-то она ведь поддерживает. Не может не поддерживать, иначе за каким же хреном она нужна? Откуда мне знать. Пойдем у самого Бога и спросим. А чего не пойти, пойдем.
Вот иду, иду, облака прошлогодние пинаю, думаю: высоко ж это он поселился, наверно по распределению попал. Какой же дурак поселится по собственной воли в месте, откуда до ближайшего магазина часа два на самолете лететь. Ступенька, ступенька, ступенька еще одна. Уф. Передохну, а то много уже прошел, подножье облаками скрыто. Небесная лазурь одна. Красиво, и дышится так легко, привольно. Подлетает ко мне ангел, пролетарской наружности.
-Где ближайшая кожгалантерея? – спрашивает.
-Вам, голубчик, вниз, верст эдак тысячу, там направо, налево, а потом снова направо. Спросите, от туда не далеко.
Развернулся и камнем вниз. Ни тебе «здравствуйте», ни тебе «до свидания». Хам. И чем он выше, тем больше от него хамства слышишь. Хотя по англиски уходить много любителей нынче. Хамы. Поднимаюсь дальше.
Иду, иду, мысли свои прошлогодние пинаю, думаю: не пригодятся больше. До дыр затертые, как носки старые, выбрасывать пора. Да и впрямь, зачем они мне? Послужили мне когда-то хорошо. На них мое я-«добренткий мудак» росло. Как в кубики играл. Башенки всякие строил. Да все рушились башенки – то эти. А почему? А потому, что нет под ними основы крепкой, от того ты строишь, строишь, построил вроде, а все в миг раз! И рушится к чертовой матери. Еще как бы самого не зашибло бы. Ладно, вот уже и небеса. Святой Петр на фейсконтроле стоит, ключами поигрывает, подозрительно так в мою сторону косится. Главное идти уверенно, и не кто не остановит.
-Колющие, режущие, другое оружие, наркотики?
-Нету ничего.
-Что в мешке?
-Вот. – показываю.
-Так, сало и боржоми придется оставить. В такие места со своим не ходят.
Ну что ж. Как говориться «в чужой монастырь…». Оставил, что просили. Вхожу. А там Бог.
Говорит мне усталым таким голосом:
-Вы, товарищ, по поводу закупки саженцев для райских кущ, или электроарф для парадиз-фолк группы « Катахезис»?
-Да нет, я, собственно, по другому вопросу. Я у вас спросить хотел, помогаете вы мне верой в вас, да и вообще людям?
-Надоело на «вы». Давай на "ты". Можешь не представляться, тебя я знаю. А меня звать Иеговой, понял? -он дождался утвердительного кивка- теперь на счет веры. Вера это конечно хорошо, можно сказать инвестиционный фонд религии, но иногда…вы меня право удивляете. Бегаете без всякого смысла. Посвящаете жизни ритуалам служения божествам, как будто ритуал имеет какую-то ценность кроме символичности. Я вроде вас не такими сделать хотел. Хотя, что уж теперь. Пить боржоми надо, пока почки еще не отсохли. Кстати у тебя ведь боржоми на входе отобрали. Так? Могу предложить «Навотерской. Целебной» не боржоми конечно, но и не колокольчик, по крайней мере.
Выпили Новотерской.
-Теперь на счет твоего вопроса. Я помогаю тем, кто верит в свои силы. Кто несет ответственность за свои поступки. А то вон сколько всяких прихлебателей. Так и норовят скинуть себя ответственность на меня. А вообще, ты знаешь, несправедливо выходит. Я ведь тоже живой. Я то же устаю. У меня то же бывает плохое настроение. И мне то же нужен отдых. В конце концов, у меня тоже полно проблем просто-таки вселенского масштаба. Не забывай, на мне ведь целый мир. Имейте то же совесть. Так что мой тебе совет: верь в свои силы. Так сложнее, но надежнее.
- Бог, я понимаю тебя. Кому сейчас легко. Понимаю. Да вообще знаешь. Я всегда не
любил впутывать других людей в свои проблемы, так что постараюсь обойтись без
твоей помощи.
- Спасибо за понимание. В этом мире его так мало, что не осталось даже для бога.
Прощай.
-Прощай.
Мы пожали друг другу руки. У бога ладонь оказалась широкая и мазолистая, а рукопожатие крепкое, мужественное, как у настоящего работяги. Еще бы, за семь дней мир отгрохать, сколько нужно сил, сноровки и желания. Вот он рабочий класс. Вот как надо работать. Стахановец.
Вот иду, иду, пинаю, что под ногу попадется, думаю: да-а-а, на бога уповай, а сам не зевай. Такой уж мир, ни на кого положиться нельзя кроме себя, да еще двоих, что сзади меня идут. За последнее время я-«добренький м…к» сильно сдал. Осунулся, похудел, круги темные под глазами пролегли. Подхожу к нему спрашиваю:
-Что кручинишься?
-Да вот…места себе не найду в этом мире. Раньше, казалось, все проще было. Думал, что я здесь необходим. А оказалось?!
-Брось дружище, мы с тобой. Подними ка правую руку. Да, так. А теперь скажи «А ну его на х..р.» Полегчало? Ну я же говорю, помогает. Ладно, и ты найдешь себя, свое место и предназначение, только не сдавайся главное. Важней всего не сдаваться. Я уверен, нужны и такие как ты. Ведь если не будет «добрых и бескорыстных му…ов», тогда нечем будет уравновесить те зверства, что творятся на улицах, то трамвайное хамство, что озлобляет людей.
-Ладно, не буду. – Со слабой, улыбкой произнес он.
-Береги себя. Ты мне еще понадобишься. Ладно, ребята пошли, у нас еще полно дел.
Эпилог. Я-«добренький м…к» стер пыльной ладонью с губы кровь. Поднялся. И посмотрел в даль. Нет, верит еще…Каким-то кусочком души, но верит, упорно и самозабвенно. Посмотрим, что из этого выйдет.
А меня и впрямь пивом облили. Теперь я чувствую себя внутри, так же как и снаружи. Прямо единство тела и духа какое-то. Ладно, выйду в ночь, и она укутает меня в темноту. В ней я чувствую себя гораздо уютнее, чем в насквозь прокуренном баре. Скажу только DEMICANDUM. Надо бороться. А мокрые штаны…А-а, господи, какая ерунда.
|
|