Однажды ко мне зашёл мой друг. Мы давно были знакомы, и, скрывая нежную, верную мужскую дружбу, порой, нарочито подсмеиваясь друг над другом, преподносили друг другу маленькие сюрпризы. Я нуждался по жизни в его помощи, и, ощущая эту потребность, он втайне ею гордился. Это был тридцати пяти лет от роду, невысокий, хрупкий, но чрезвычайно жилистый и выносливый турок, с коротким ежиком угольно- чёрных волос и с греческим именем Николас. Его взгляд, проницательный и всегда чуть насмешливый, оценивал происходящее сразу, моментально, а легкая, пружинящая походка делали его похожим на пританцовающего на ринге таиландского боксёра. Он много курил, наклоняя слегка голову набок, прищуриваясь, чтобы дым не попадал в глаза, и много пил чёрного кофе, иногда замирая, как бы прислушиваясь к себе и определяя - хватит ли на сегодня нагрузок на почки. Парадоксально, но будучи ярым реалистом, Николас всегда с особой заботой и тщательностью относился к своему здоровью.
Был звеняще-жаркий летний день. Он подошёл к открытому окну, в надежде первым поймать малейшее дуновение ветерка, но сквозь окно в комнату волнами накатывал раскалённый асфальтом воздух. На потолке как заведённые крутились широкие лопасти вентилятора, не принося облегчения, лишь перемешивали духоту. И на его рубашке медленно росло тёмное влажное пятно. Говорить и шевелиться не хотелось, я мысленно представлял, как он морщится от запаха моих сигар: " Вонючие и в такую жару...", но казалось, у него уже совсем не осталось сил, чтобы сделать мне замечание, и я пыхтел в своё удовольствие за его спиной.... Николас дёрнул раздражённо плечом и, чтобы его опередить, выдыхая клубы дыма, как поперхнувшийся паровоз, я спросил: "Сегодня поедем куда-нибудь?"
У нас была традиция: раз в неделю, поздно вечером, когда дневная городская жара уступала место душно-влажной ночи, мы садились с ним в открытую машину, чтобы раствориться в жизни ночного восточного города. Улицы, ослеплённые огнём, разноголосыми, бросающимися под колёса торговцами, сменялись пустынными, с редкими фонарями, улочками. С каменные низкими заборчиками, они напоминали бы деревенские, если бы не периодически снующие по ним машины.... Когда и вправду надоедал город, мы ехали по дороге, ведущей в аэропорт, и дальше, в пустынную, выжженную солнцем степь, вдоль моря, через маленькие курортные городки и деревни. Наугад в одном из них мы сворачивали с дороги в центр городка и, найдя городскую площадь, выбирали кафешку или ресторанчик, чтобы посидеть, понаблюдать за туристами и, обсудив их, пофилософствовать: он под сигарету с чёрным кофе, а я под сигару с фужером коньяка или вина (если в данном месте достойного напитка не находилось).
..."А надо?"- спросил, не оборачиваясь, друг..... И в этом тоже была своеобразная игра:
сначала я должен был его долго упрашивать, подробно объясняя состояние своей души, натыкаясь с размаху на его вопрос: " Ты определись, кто ты и чего хочешь?" Этим Николас сбивал меня с завершённо-законченной мысли, я обиженно замолкал, и он ворчливо кряхтел: " Да поедем, поедем...", в конце добавляя что-нибудь весьма нелицеприятное.
Конечно, я не обижался, таков уж склад его характера - колючего и агрессивного "скорпиона".
Начало нашей поездки не предвещало ничего особенного, но мне вдруг показалось, что как-то уж больно целенаправленно он вёл машину.... Не было привычных: "А щас куда...? Может направо....?"
Наш ласково урчащий "Рено" влился в общий поток магистрали, потихоньку пробираясь
по только одному ему, его водителю, известному маршруту.
Мы остановились на улочке со множеством кафе, чайных и баров с игральными автоматами. Я совсем не задавал вопросов. Зачем, если он не любит на них отвечать....
Машин по обочинам стояло так много, что нам пришлось раза два объехать весь квартал, чтобы-таки приткнуть свою машину "по звуку" между двумя мусорными баками, а потом долго лавировать по узкому тротуару, обгоняя впереди идущих, уступая дорогу идущим навстречу.
Это было просторное питейное заведение на первом этаже, жилого дома. Огромный зал, уставленный столиками,с длинной, во всю противоположную от входа стену барной стойкой и по четыре двери по бокам.
Мне показалось.... а может, и действительно друга здесь никто не знал, или он редко сюда заходил, но, во всяком случае, никто не поприветствовал его даже кивком головы, хотя, как и везде, многие провожали нас любопытными взглядами.
Через узкий и недолгий коридор мы прошли в зал поменьше, круглый и весь увешанный коврами. По окружности, вдоль стен, стояли низкие, пожалуй, даже ниже табуретки, шестигранные столики с подушечками вместо стульев и около каждого блестящий, вытертый множеством рук кальян. Официант, похожий на армянина из фильма "Тамада Ханум", жестом пригласил за свободный столик, и я, с некоторым неудобством, устроился за столиком спиной к стене.
Официант принёс заказанный нами кофе, мне с ледяной минеральной водой, чиркнул и поднёс зажигалку к кальяну. Долгими и глубокими затяжками друг "раскочегарил" его и протянул мне один из длинных мундштуков. Затянувшись, я почувствовал лёгкий привкус аниса, меня слегка передёрнуло (старое воспоминание о знакомстве с немерянным количеством анисовой водки). Не, не могу и достал из кожаного портсигара сигару, но друг замотал головой - дескать, здесь так не принято....
Я показал на неё проходившему "человеку" , и официант, обойдя все столики и склонившись у каждого, получил разрешение. Он мне кивнул, мол, можно, и обрезав кончик у сигары и прогрев её над пламенем, я с удовольствием закурил. Добрый народ, вежливый и терпеливый.....
Несмотря на ковры и отсутствие окон, было совсем не душно, скорее вполне приемлимо,видимо, вытяжка хорошо работала . Удивляла тишина, громкой музыки из зала с баром практически не было слышно, лишь спокойное бормотание за каждым столиком...
Мне почему-то захотелось ляпнуть, что кофе мы могли бы и на улице попить, но я подумал, что сигара длинная, а торопиться мне вроде как и некуда.......курю......
Сначала я её почти не заметил - тихую восточную музыку (кто её поймёт: арабскую? турецкую?). Когда расслышал, возникло ощущение, что она звучала всегда..... а динамиков нигде не видно.
Откинулся полог ковра, и появилась женщина, тридцати с небольшим, стройная, в белых газовых шароварах, перехваченных тесьмой у лодыжек, и в топике с прозрачными рукавами, под которым угадывалась упругая, но отнюдь не массивная грудь. Топик и шаровары были украшены золотистой бахромой, а пояс, низко сидящий на бедрах, сделан из блестящих монет, позвякивающих от каждого шага. Голову обрамлял белый шарф, украшенный имитацией, драгоценного, в окладе, пурпурного цвета камня. Красивое, выразительное лицо, с зелёными глазами, и почти совсем без лишней косметики, которая так невыносимо уродует приятные мордашки танцовщиц.
Танцовщица замерла, как бы прислушиваясь к музыке, приподнялась на мыски и как фигуристка, движением чуть сверху вниз прикоснулась к танцу.
Она сразу попала в ритм и, сливаясь с музыкой, казалось, сама управляет ею. Гибкость и отточенность движений завораживали и не позволяли отвести взгляд. Я видел танец живота по телевизору, но это было что-то другое ... Не было классической, в восточном понимании, фигуры для этого танца: полных бёдер, рыхлого в складках живота, угрожающе тяжёлой груди. Были только грация и летящий ритмический танец...
Вот женщина замерла на месте, сложив руки, как индийская богиня, а бедра такт за тактом продолжали движение. Это было не просто сексуально, это был призыв, жгучее желание. Она упала на колени и выгнулась назад в каком-то экзотическом порыве, её руки, двигаясь поочерёдно волнами, поднимались всё выше и выше, и мышцы живота напряглись, раз за разом выбрасывая бёдра резко вперёд.
Кружась и покачиваясь из стороны в сторону, она плыла по комнате, и я встретился взглядом с её зелёными, пронзительными глазами. Женщина, не отрываясь, смотрела только на меня, я опустил голову, но через мгновение вновь поймал её взгляд и был уже не в силах отвернуться. Она танцевала совсем близко, перед самым нашим столиком, почти на расстоянии вытянутой руки и я видел её стройные, крепкие ноги, упругую грудь, мягкий, манящий живот..... С правой стороны, на животе, на белой бархатной коже, словно неосторожной кистью художника, было нанесено созвездие родинок. Вдруг скользнула шальная мысль: А сколько у неё их вообще? Вот бы посчитать! И почему-то цифра 169 неотвязно застучала в голове....
Я зажал до боли в зубах сигару, взгляд неудержимо опускался всё ниже, к белым узким трусикам под газовыми шароварами, почти едва прикрывающими бёдра....
Чёрт! На чём же они держатся-то?!
Внезапно я почувствовал, что женщина видит мой взгляд, и, покраснев от какого-то внутреннего стыда, усилием воли вновь поднял голову. Вот она повернулась к нам спиной, и её ягодицы задрожали в нарастающем ритме, и монетки на поясе издавали один сплошной мелодичный стрёкот. И снова её лицо и её глаза, и слегка лукавая улыбка, и я, раздираемый желанием видеть эти зелёные глаза, и этот зовущий, притягивающий к себе живот.
Кажется, я и сам дышал через раз, вздрагивая и двигаясь под музыку.
Я отдавал себе отчёт, что этот танец предназначен для всех, но она ни разу не отвела от меня взгляд, и для меня перестали существовать все и всё вокруг, только она и наше общее желание.
Было трудно понять, сколько длился танец - пять минут или двадцать пять, я никак не мог сконцентрироваться на времени, но вдруг заметил, как она устала: её дыхание стало прерывистым, грудь тяжело и полно вздымалась, и когда женщина подходила совсем близко, я видел, что лифчик на её груди живёт своей, отдельной жизнью, с каждым вздохом приподнимаясь и чуть обнажая упругую и соблазнительную грудь.
Внезапно музыка стихла, как будто оборвалась, продолжая толчками звучать у меня в голове вместе с ударами сердца. Стало неестественно тихо. Танцовщица, опустив левую руку, правую подняла и прижала к сердцу, как бы пытаясь унять и остановить его, так она поклонилась всем и, повернувшись, скользнула под предупредительно поднятый чьей-то рукой ковер. Она не взглянула на меня, и я заметил, что на лице её не было улыбки, скорее какая-то сосредоточенность.
Я отложил искусанную и безнадёжно испорченную, давно потухшую сигару и посмотрел на свои вспотевшие ладони - пальцы нервно дрожали, и я никак не мог расслабиться.
Кофе уже совсем не хотелось, и , взяв скользкий, запотевший стакан холодной воды, я с жадностью начал пить, ощущая, как вода разливается, остужая меня изнутри.
Друг, рассматривая мундштук кальяна, спокойно сказал:" Нам пора, здесь больше нечего делать."
Всю обратную дорогу я молчал. У меня было такое ощущение, словно я совершил какую-то грандиозную ошибку, сделал что-то не то и сейчас это что-то не то - продолжаю делать.... или может наоборот - чего-то главного не сделал?
Лишь когда мы уже припарковались возле нашего дома, я повернулся и спросил друга: " А может..... "
"Она замужем" - оборвал он меня, и я понял, что все остальные вопросы бессмысленны, он всё знает наверняка.
Я встретил её ещё раз, через некоторое время, на городском базаре.
Хитря и страшно гримасничая, я торговался у лотков с зеленью ( к моей наглой торговле привыкли, это развлекало и смешило продавцов и они всегда, только заметив меня , сразу же начинали радостно размахивать руками , зазывая к себе) .
Начиная с вопросов о здоровье, переходя к обсуждению погоды повлиявшей на урожай прошлого и нынешнего года, мы плавно добирались до политической ситуации в стране и настроения сегодняшнего дня. В этот момент, я обращал внимание на интересующий меня продукт, скромно справляясь о цене,
слыша ответ, удивлённо приподнимал бровь и начинал внимательно, с подозрительной тщательностью рассматривать товар.
Показывая неопределённо вдаль, я вдруг замечал, что "там"...цены более приемлемы, предлагая пойти мне навстречу, и снижая цену в двое.
Хозяин прилавка театрально застывал на мгновение от такого нахальства, жестикуляцией рук, мимикой лица и возмущенными восклицаними показывая своё несогласие, твёрдо настаивал на своей цене.
Я вновь не соглашался, задумчиво произнося, что оценку качества его зелени и так завысил.
Мы увлекались, накал страстей нарастал снежным комом, торгуясь до хрипоты, привлекали к себе внимание соседних продавцов и покупателей.
Люди самозабвенно следили за нашим торгом, не вмешиваясь, лишь порой радостными возгласами и смехом подбадривая нас.
В конце концов придя к соглашению и обязательно изрядно скинув цену, радостно пожимая друг другу руки и похлопывая по плечу, мы расставались довольные собой, своим настроением, этим днём и самой жизнью.
Хотя, еще вопрос, кто больше получал удовольствие от самого процесса: мы или зрители, ведь деньги как таковые , конечно же, не играли главенствующей роли в этом спектакле.
Не знаю почему, но я вдруг обернулся и увидел её.
Я узнал её сразу. В ярко-красном брючном костюме, стройная и, как мне показалось, не очень высокая, она шла с тремя детьми, мальчиками лет шестнадцати, тринадцати и смешливой дочуркой лет пяти.
Мы встретились взглядом, и она улыбнулась мне, как тогда - нежно и лукаво. Они приближались и я, запаниковав, не знал, что мне делать, что сказать.
Решение пришло сразу. Поравнявшись со мной, она коснулась меня рукой и, задержав её руку на какое-то мгновение, я вложил ей в ладошку перстень, снятый со своего мизинца. Наклонившись, шепнул: "Спасибо..." и отпустил её руку.
Пройдя немного вперёд, женщина остановилась, удивлённо передёрнула плечиком, рассматривая ладошку, потом, обернувшись ко мне, внимательно посмотрела, губы её тронула озорная улыбка и словно от удовольствия, как-то очень по- детски, она сильно-сильно радостно зажмурилась...
С тех пор я не ношу перстней. Мне их просто больше некому дарить.
|
|