Монолог рукотворного памятника
Мужчины,
женщины
и прочие животные!
Меня поймала мраморная грань.
Так загоняют
в темрявы болотные,
Так собирают
зреющую дань.
Как мумии,
стихов распотрошение.
Располирован.
Высушен.
Изрыт.
Я не могу поддаться всепрощению:
не перечислить «болей и обид».
Я — Маяковский!
Скользкое подножие
пытаетесь украсить юбилейщиной!
Все ваши лжи,
все медно-лобо-кожие
попытки запоздалой фарисейщины
не приведут…
—Посламывают шеи!...
Я есть Поэт,
я тем и знаменит.
Моих стихов глубинные траншеи
переломили
Вечности
гранит
Антилогика
Я антидождь!
Слезищей семиведерной
не плесневеть
на жареном песке.
Я антинож!
Ударом междурёберным
не багроветь
разъедливой тоске.
Я антивождь!
Страницами, как скатертью,
не расстилать
изменчивую быль.
Я антиложь!
От паперти до паперти
не расплескать
прозрения бутыль
Екклесиаст
Когда-нибудь я все-таки умру.
И будет пахнуть мокнущей рогожей.
И будут пить. И будет на ветру
потрескивать рассохшаяся кожа.
И будет день. И вылинявший снег
забьет родне ушные перепонки.
И скорбь, ненастоящая, как смех,
зальется перекормленной болонкой.
И будет ночь. Подгнившие цветы.
Шершавый крест. Украденная водка.
Архангелы поднимут понятых
и занесут в небесновые сводки
все 30 с лишним пролитых грехов,
все 9 штук нетронутых бессмертий.
Я стану местом встреч и пикников.
А после них
родятся чьи-то дети
Панель
Вечер. Морось. Едкий натр
заползает через ноздри.
Недокуренная «Ватра»
как растоптанные звезды.
Под глазами черный иней.
Недочерченные мелом,
два десятка сухожилий—
то, что раньше было телом.
Два десятка ожиданий,
неоправданных, как смелость.
Два десятка умираний:
Так кололось! Так хотелось!
Два десятка. Чья-то ощупь
каждый вечер—каждый вечер.
Стеариновая площадь.
Электрические свечи.
Смерто-убийство
Смерти нет.
Я почти уверена.
Её всю разменяли по мелочи.
Благородные,
чистые мерины!
Мелколюдие! Мелкотарелочье!
Смерти—нет!
Да с чего и взяться ей?
Даже Ленин теперь формалиновый!
Вырастает бессмертная нация
Интернетовых-и-Бензиновых.
Смерти нет…
Безымяней вымени,
как саркома,
растет население.
Палачи и пророки — вымерли.
Междулюдие.
Междувременье.
Не уходи
Давай убьем твою жену!
Январь, зачитанный, как Бунин,
разделит надвое вину
между вином и полнолуньем.
Не уходи. Ты больше чем.
Ударь. Ощерься — Каменею!
Дарю. Взаправду. Насовсем.
и, может быть, еще длиннее.
Не уходи! Ты будешь мной.
Я растворюсь твоею кожей.
Ты каждый первый. Ты — любой.
И потому всего дороже.
Марине Матвеевой
Не то чтобы черновик:
черниловая верста!
Мы недопрожеванный крик
расстрелянного Христа.
Мы истины ржавая пыль
на скулах косого ножа.
Как будто копытом — ковыль,
распластанная душа.
Так пулями — мимо виска,
течению — вопреки.
Раздаренные векам
на выстрелы и плевки,
мы вряд ли кому нужны.
Зато вдохновений — гроздь!
Сквозь—правила, вдоль—длины
и времени—тоже—сквозь
Похмельный декаданс
Завтра сползало ленивой слезой
прямо по нёбу голодного неба.
Комната стала до звона пустой,
время черствело нарезанным хлебом.
Я умираю. Конечно, не сразу.
Медленно будущность двигает зубы.
Город, отравленный ёлочным газом,
город, распиленный ёлочным трупом.
Оба молчим, как избитые дети,
оба как будто наружно спокойны…
Город, послушай, ты будешь свидетель,
если меня
поведут
на бойню?…
Ответ Попелышу
Какое время нас свело, Товарищ?
Макс Попелыш
Развалины.
Вечера вал.
Хоть кто-нибудь
выжил здесь?
Который не изрыдал,
не выревел слово:
— Месть!
Люди!
Ау!
Бесплатно
единождовый спектакль!
Я сахар сдираю ватный:
гори, вековая падаль!
Мякоть дымится любами,
верами дряхлость томится.
Распятьями, будто струпами,
вылупилась бессонница.
Скорее!
Спасайте живот
от лавы всемирных пожарищ.
Нам Время навстречу идет.
Оно и свело нас, Товарищ.
Другой
Ты светлая, как зимняя аллея,
ты теплая, как мамонтовый мех.
Я горче. Я пронзительней и злее,
чем Истина. Я перечеловек.
Нас выбрали: детальный медосмотр.
Нас выбрали — Этиловый литраж!
Нас выбрали. И давится икотой
на рифмы занесенный карандаш.
Единственный — но все же для обеих,
Единственный — но все же на двоих.
Неузнанный, как счастье или берег.
Непонятый, как выстрел или стих.
Отдай его. Он лишний, он бредовый.
Отдай его. Он рыжий, он земной.
Отдай его! Дарю тебе любого,
но этого оставлю за собой.
Russia
Россия!
Раскатное «Эр».
Как Родина или Расплата.
Как мало
прозрений и вер!
Как много
за веру — распятых!
Россия!
На шею — петля!
С разбега — на ржавые колья!
Любя, ненавидя, горя,
захлебываюсь тобою.
Россия!
Священная бля!
Долой Покрова и румяна!
Короткая верность твоя,
пьянит, как горячая рана.
***
Уходишь.
Опять.
Насовсем.
В прощаниях — мало толку.
Тем более
боли и тем
у нас еще хватит надолго.
Прощаешь
и просишь простить?
Ну, это уж вовсе мелко!
Меня невозможно разбить,
как глянцевую тарелку
из фарфора или фаянса.
А кто из нас будет спиваться
немного спустя
увидим.
Друг друга слегка ненавидя,
Роднее,
чем родные сестры:
— Good Bye, господин Калиостро!
— Прощайте, Madame Кармен!
Поэтово
Как?
Зангези умер?
Зарезался бритвой?...
Велимир Хлебников
Асфальт блестел,
как лысина казненного,
и тишина
звучала завещанием…
…Стреляло двое:
рифма ненайдённая
и пустота,
найдённая нечаянно…
Нет,
не погиб!
— Свободный и невидимый.
Нет,
то не кровь.
— Испарина ладонями.
Они всегда
смотрели, но не видели.
Они всегда
теряли, но не поняли.
…Суставы грыз,
захлёбывался — вечером
и умирал
сырыми одиночками.
Он побеждал —
но некому и нечего.
Он побеждал—
поверх
и между
строчками.
Он твердо знал.
И шел в другую сторону.
Он твердо знал.
И солнце
встало с Севера.
Его следы
расклёвывали вороны.
Он твердо знал.
Поэтому не верили.
Выздоравливаю
Я не нужна, как двухрублевый кофе,
как матерное слово в букваре.
Твой одинаковый медальный профиль
равноспокоен, будто на земле
меня и не было. Ты до меня не вырос!
Гортань скрипит от выпитого, но
Все то, что плавило, болело, билось,
очеловечено, убито, учтено.
Я выдержу. Зря просишься наружу,
дрожащая расплаканная тварь.
Я выдержу, дотла обезоружив,
обиды плесневеющий сухарь.
Я выдержу! ...Белеет полотенце
и чайник замерзает на плите.
Я не нужна, как вынутое сердце,
как ржавчина на вытертом холсте
***
Безмыслия
доведены до точки,
до края,
до предела,
до угла.
Страничные электропроводочки
раскалены
как будто добела.
Не долететь!
Обугленные крылья.
Не долететь!
Распятая заря.
Как челюсти,
захлопнулись усилья
безкожного раздвоенного «Я»
В каком по счету клятом поднебесье
болтается разбуженный астрал?
Мертворожденные,
непрожитые песни
как скрежетание
металла о металл
Килограмм одиночества
Трагедия для одного актера
1
Одна,
но
чувствую
присутствие
Тебя.
Дыхания
сплетенные,
а я
раздроблена…
О нет!
— раздроблена,
как вялая,
прокисшая
луна
в стекле граненом…
Шепот
или деготь
спускается за шиворот
и ниже.
Бессонница
натачивает коготь
и
нежно-
не-
жно
мне
ладони
лижет.
2
Одна ночую.
Одна, но чую:
не существую.
Не существует
уединения.
Это только
стены углом
сердца дольку
пересмотрели-
перелистали.
Это кусок
Раненой стали,
Это листок,
Мертвый до боли…
Это осколок
моих своеволий.
3
Одночувствие —
воды
линии
Одночувствие –
ему
всё равно.
Одночувствие
лилось
ливнями
Одночувствие
во все
стороны
4
Одиночество:
богоизбранность.
Твоих глаз бирюзовая изморозь
мне нужнее всего,
тем более
мои вены дорогой дольнею
расплескали,
размножились нежностью
и расплющили на хрен вежливость.
Я люблю тебя.
Дай попробовать
твоих губ ледяную проголодь.
Я люблю тебя.
Пальцы сломаны
откровениями бессонными.
Подари мне себя!
Попросту.
Как обычное млекопитающее.
Я согрею тебя — воздухом,
я исчезну зарей тающей.
Ты не видел летающих самок?
Я — единственная из многих.
Я любовищу
вырву из рамок,
я слова распилю на слоги!
Революция:
Богоизбранность.
Стань тетради моей квадратами.
Твоих глаз бирюзовую изморозь
я люблю
до последнего
атома.
|
|