Три. Drei. 3.
Два. Zwei. 2.
Один. Ein. 1.
Ноль. Null. 0.
-Деньги вперёд.
Эта история такая настоящая, что вы, должно быть, начнёте презирать меня ещё даже не дочитав до последней точки. Настоящая, и от этого ещё менее приятная – ведь можно ненароком увидеть в ней отражение
себя.
Маленький кусочек моей жизни.
Маленький кусочек вашей жизни.
Маленький кусочек дерьма.
Утешает лишь одно – осталось-то всего-ничего; совсем чуток и всё будет снова прекрасно и красочно, всё снова будет в смородиновом муссе. Что я вам скажу, так это то, что свой проездной в один конец я получил довольно поздно и, в общем-то, против своего желания. Мне его всучили насильно, скажем так. Но уж будьте уверены, я своей ‘машины’ не пропущу – могу поклясться на библии. Только не подумайте, что мне надо лишь поплакать и выговориться. Мы ведь не на исповеди; просто рассказываю всё как есть – мама научила меня никогда не врать, и я благодарен ей за это.
Жаль только, что меня одного, а весь остальной мир – нет.
Как я уже сказал, это правдивая история. Чертовски настоящая… Чтобы вы вдруг не забыли.
Это всё на самом деле. Как ваши дети. Так что будьте во всеоружии, всегда готовы. Вы ведь были пионерами? Знаете, значит, что я имею в виду.
Хотя… это всё равно не поможет. Нет. Потом будет уже слишком поздно. Подзатыльниками такое не лечится – мне-то можете поверить. И, к сведению, если вы на него надеетесь, то дедушка Маршак просто сосёт.
Сосёт деньги.
Пятеро из десяти возвращаются. Трое режут вены; вешаются; стреляются; выбрасываются в окна с верхних этажей. Только двое никогда не приходят назад; но лучше сдохнуть, чем постоянно жить рука об руку с соблазном. Занимательная арифметика, не правда ли?
Двое из десяти.
Двадцать процентов – не понимаю, как с таким чудовищно высоким КПД они ещё умудряются держаться на плаву. Наверное, это потому что они – дерьмо.
Улыбчивое. Слащавое.
Лживое. Лицемерное.
К слову, я резал вены; один раз – так что, знаком с этим не понаслышке. Слишком уж больно было возвращаться. А она меня спасла (хоть я и не посылал сигнала SOS). Набрала ноль три. Я тогда влюбился, совсем как мальчишка, но ничего не изменилось.
Вернее, я ничего не изменил.
Просто это оказалось сильнее меня.
Это я, и это она. Белоснежка и её маленький принц. Нежная и такая романтичная девочка, и джанки. Джанки, то есть я самой персоной. Согласный на всё (господи, я бы даже на гомосексуализм сейчас подписался. И вы на моём месте тоже. Я-то знаю. Я-то специалист в области трясунов).
Всё это правда, мать её…
Увы.
Мне холодно, она держит меня за руку. Кажется будто весь мир превратился в огромную льдинку, сияющую голубым холодом. И только Белоснежка – нет; я чувствую тепло её ладошки. Где-то слышал, что у правильных девушек в жару руки должны быть холодными, а в холод тёплыми. Глупости. Это ведь такая мелочь.
Знобит.
Она улыбается мне, и от этого становится немного – совсем чуть-чуть - легче; она просто ангел. Я хочу ответить тем же, но мне так больно. Боль - это всё что меня сейчас волнует. Лицо одеревенело, ноги ватные. Кровь, и та холодная.
Тошнит. Невыносимо хочется блевать.
-Нет. Нет денег,- говорю я, судорожно пытаясь успокоить беснующийся желудок. Грязный. Я грязный, как свинья; а мне всё равно. Ведь, если я сейчас сдохну, то какая мне разница? Всё это будет смешно. Всё это будет мелко и пошло.
Только, жаль, её там не будет.
Моя Белоснежка попадёт в рай, и у неё будут крылья и нимб, и я её больше никогда не увижу. Вот поэтому я не хочу умирать. К тому же всё не так уж плохо. Чистить дыры и делать тачки я умею лучше других. Денег с этого даже хватает на то, чтобы снимать дешёвую квартиру.
Нам повезло. Мы оба работаем по ночам. Я работаю загребущими руками.
Она всем остальным.
Я говорю, что у меня нет денег. Толкач смеётся. Ну да, давай издевайся, скотина. У меня с собой кое-что получше. Уверен ты не откажешься. Что тебе деньги?
Вода. Песок.
Дерьмо, в конце концов. Такое же, как ты. Такое же, как я. Мы с тобой слеплены из бумажек с рисунками Архангельска и Ярославля. Мы с тобой слеплены из ‘чёрного’ и ‘белого’.
Этот колотун меня доконает, ей-ей. Или сейчас или в могилу.
Перед глазами разноцветные круги. “Я откуда знаю, может ты гнилой, а?” говорит тощий пидор в футболке “Sex Pistols”. Не будь мне так плохо – я бы размазал его. Он бы умолял меня. Терпеть не могу таких мерзавцев. Он видит как мне плохо, и считает своим долгом меня унизить.
Все хотят сделать мне больно.
Я ненавижу таких, как он. Но сейчас он нужен мне, а не наоборот.
-Нет,- отвечаю.- Я не стукач. О цене договоримся. Мне надо. Очень.
-Всем надо, старина. Всем надо,- он кладёт руку мне на плечо. Совсем, как когда-то отец. Я сбрасываю её, и говорю:
-Не гони. Сказал договоримся, значит договоримся.
-Нет денег – нет продукта, я по-моему ясно выражаюсь. Кто тебя, дурачка, ко мне подослал, вообще?- спрашивает он агрессивно. Сопляк. Я таких как он…
-Один олдовый парень. Он сказал у тебя есть кое-что для кабана, вроде меня,- я замечаю, что даже думаю на фене. Извращение. Мой родной язык, такой красивый, а это…
Интересно, Белоснежка понимает меня?
Вряд ли. Она не в теме. Откуда ей знать. И не нужно. Она знает, что я выбью из неё всю дурь, в случае чего.
Она знает, что я люблю её.
-Чай тебе не поможет. Слышишь? Вали отсюда,- говорит он, и слегка толкает меня.- Я не благотворительный фонд. Кабан мне тоже. Хочешь чаю – заходи, ничего другого нет у меня.
-Качели. Он сказал у тебя есть,- говорю я. Глаза, как у бездомной собаки. Я ненавижу себя в такие моменты, но иногда приходится унижаться – такова жизнь. Иногда приходится говорить “спасибо”, когда тебя бьют ногами. Иногда приходится говорить “как мило с Вашей стороны”, когда тебе плюют в лицо. Я называю это “мудрым с точки зрения дипломатии, ходом”.
Да.
Не врать себе меня, к сожалению, не научили.
-Что?- переспрашивает толкач. Делает вид, что не понял. Делает вид, что не имеет дел с такими вещами. Спокойный. Значит трезвый – иначе бы уже плакал от приступа паранойи…
Или убил нас.
-Не прикидывайся квадратом. Тебе нужен дохлый наркот под дверью или нет? Гони продукт – вот мои деньги,- я киваю в сторону Белоснежки. Она улыбается ему, и сильнее сжимает мою руку.
-У меня есть моральные принципы,- качает головой толкач. Неуверенный ход.
-Сука, ты продаёшь детям. Продаёшь детям и говоришь, что у тебя есть принципы,- бросаю я злобно. Такая же погань подогрела и меня. Просто подкурил, сказал что нужен месяц, чтобы подсесть. Месяц каждый день пускать по вене, чтобы выработалась привычка.
“От одного раза ещё никому хуже не становилось,” сказал он.
А мне хватило.
Я ведь такой слабый. Такой зависимый. И ещё идиот - мне было уже семнадцать.
“Ну ладно, заходите. Будьте как дома,” говорит он, и впускает нас. Настроение его тут же меняется с минуса на плюс.
Блат-хата просто блеск. Свинарник и тот чище. Ему самому, интересно, не противно здесь жить? Мы делаем уборку по очереди; я не какой-нибудь шовинист – я по-настоящему помогаю. Не хочу эксплуатировать свою женщину – она ведь моя королева, а не какая-нибудь дешёвая потаскуха, с которой можно обращаться как с дерьмом.
Сегодня деньги кончились. Заплатили за конуру и всё. Остались не при делах.
Завтра будут опять. Я пойду чистить дрыхов и тачки – она пойдёт на панель. Когда возвращается утром, она надолго забирается в ванну, чтобы смыть с себя запахи пьяных малолеток и похотливых стариков. Запах их одеколонов и дешёвых сигарет.
Чтобы смыть с себя запах чужих людей.
И вот сегодня она снова спасает мне жизнь.
Ей-то всё равно. Она и так этим каждую ночь занимается. Но мне как-то стрёмно. Так не должно быть. Одно дело – работа, другое дело – сам. Сам подкладываю её под этого выродка. Он даже не человек; напоминает мне червя, самовольно провозгласившего себя директором мира.
Большого худого червя в футболке “Sex Pistols”.
-Из-за таких козлов как ты, я когда-нибудь спалюсь,- говорит он радостно. На самом деле, его это не волнует. Он подвязан со всеми ментами в округе. Некоторые – его постоянные клиенты; не какие-нибудь мелкие шавки, а такие, которые повыше. Так, что он может жить спокойно.
Если ты – толкач, и тебя крышуют пни в погонах, можешь жить спокойно. Как у Христа за пазухой, я бы сказал.
-Да кому ты нужен,- отвечаю я.
-Кухня при себе?- спрашивает толкач, и Белоснежка хлопает по сумочке.- Жди.
-Только давай без бодяги,- говорю я вдогонку. Мне ещё не хватало отравится какой-нибудь гадостью. Стиральным порошком, например.
-Обижаешь. У меня есть моральные принципы.
-Ты уже говорил,- отвечаю я с мольбой в глазах. Поторопись, идиот, или я откинусь прямо здесь.
Он возвращается, с долгожданными пятью гранами. Белоснежка достаёт из сумочки ложку, шприц и зажигалку. Я снимаю с запястья чёрный шнурок.
Когда у меня спрашивают, что это такое, я отвечаю:
-Это моя антенна. Я ею принимаю космические сигналы.
И тогда они крутят пальцами у виска. Девяносто процентов. Оставшиеся десять обычно улыбаются и со знающим видом показывают свои антенны.
Я перетягиваю руку чуть повыше локтя и начинаю судорожно сжимать-разжимать пальцы.
Каждый раз я чувствую непреодолимый приступ брезгливости. С детства не люблю прививки и уколы. До жути боюсь подцепить какую-нибудь заразу. Странно, правда?
Белоснежка – медсестра. Сегодня колоть будет она.
Мне так обломно, что приходится втягивать её в эту грязь, но ничего не могу с собой поделать. Я – то, что я есть. Просто, некоторые люди не меняются ни при каких обстоятельствах. На меня это постоянно давит. Вот она, причина моей депрессии.
Кобейн метко сказал. Я ненавижу себя и хочу умереть.
Порой.
Мне так обломно, что приходится втягивать её в мой личный ад. Она не заслужила этого, но судьба, своевольная сука, делает всё тебе назло. Ткните пальцем в человека, который доволен своей жизнью.
Разве что дурак.
Я просто хотел, чтобы кто-нибудь это видел. Я не собирался её трахать. Просто привёл домой и сказал: “Смотри.”
“Сейчас я покажу тебе кое-что. Ты должна меня понять.”
Я перерезал телефонный провод.
А она позвонила от соседей. Когда я проснулся в ослепительно-белоснежной палате, и увидел её рядом, я смеялся. Не потому что это было смешно.
Просто я вдруг понял, что жить, на самом деле, не так уж плохо.
Белоснежка пускает мне по основной, и всё становится ништяк.
Я расслабляюсь.
-Ты – хороший клиент. Мне нравятся кремни – быстрые деньги,- говорит толкач. Я киваю.
Боль уходит, и её место занимает тёплая умиротворённость. Как будто вернулся домой после долгого отсутствия. Как будто долго болел, и вдруг проснулся здоровым.
Пришло время платить.
-Будь нежным,- говорю я.- Иначе мне придётся тебя убить.
-Как скажешь, командир,- смеётся толкач, и расстёгивает джинсы.
Я выхожу на кухню.
Я сажусь на шаткую табуретку, и закрываю уши руками. Не хочу. Не хочу ничего слышать.
Я закрываю глаза, чтобы не подсмотреть лишнего.
Просто сижу.
Сижу и трясусь.
Может показаться, что я плачу, замученный совестью, сжигаемый ненавистью к самому себе.
Со стороны кажется, будто я вновь спустился с небес на землю.
А на самом деле, я только взлетаю, и
смеюсь.
*качели (спид-бол) - кокаин, смешанный с морфием и героином.
|
|