Каин
Саше Кабанову
…И я пишу, что я люблю тебя,
Что молодость дурацкая моя,
Что вообще вся жизнь дурацкая моя, –
Всё это – ничего ещё не значит.
Ты всё поправишь, карте вопреки:
И я, конечно, тоже буду мальчик
В глухом саду, где вишни, кулаки,
Где плачут; и дают друг другу сдачи.
…И я прошу: отдай же мне меня.
Мне – всю меня, наполненную кровью,
Весной, герленами, ветрянкой, корью,
Цивилизацией, привычками и страстью –
И я возьму себя как женщину, как сласти.
А что потом я сделаю с собой –
Про это догадается любой.
В хай-тек, в мой нелюбезный век
Тебя прошу, как просит человек,
Отдай меня, отдай, но не оставь –
Всё остальное сделаю сама:
Я буду жить как гастерарбайтер, без прав,
Я буду строить новые дома.
И продавать хурму и пахлаву,
И возносить тебе и всем хвалу.
Всё забывать и вспоминать опять,
Когда меня, одну из всех, он спросит:
«Так, а который именно Иосиф?»
Когда со мной захочет поиграть.
На нёбе привкус яблочный, железный
И аргумент мой желчный, бесполезный.
И обложили уж со всех сторон
Но я сама себе сухой закон.
В глухом саду, где правда и неправда.
Два выродка, два ирода, два брата
Сидят, обняв колени. Сад затих.
Глядят во тьму, и тьма глядит на них.
8 августа 2006
Собака.
Любе Серовой
Ворочается, наминая мне бока.
Ворчит, как старая дворовая собака.
То окает, то брешет, то икает.
Как будто в поддавки со мной играет.
Но выиграет наверняка.
Я выхожу сегодня из игры –
И голова, и мышц моих бугры.
Залиты спиртом и оттерты скипидаром
Лежат на полочке невыгодным товаром
К ладоням липнут пряничные звезды
И из меня, наверно, можно делать гвозди.
Она берет недаром или даром
А после на метро полдня катает.
Молчит Фадеев и молчит Катаев.
Ну что ж. Решила, так бери меня, бери.
Но ни о чём теперь не говори.
По рту читай, тамбовский мой товарищ.
Что манной каши ты со мной не сваришь.
— бразды и борозды, поля и тополя,
роддом, потом соддом, и милая моя,
и небо и свинец и страшно и легко
и по губам ты мне разлитым молоком —
А небо всё – один большой живот,
И кто в нём нынче только не живёт:
И Скорпион, и Бог, и самолёт,
Гагарин и Медведица Большая –
Та тёплая, паршивая, живая,
Что из ковша лакала молоко,
И брызги разлетались далеко,
И нету этому конца и края –
А только обгоревшие края,
И страсть, и смерть, и молодость моя.
13.02.06.
Приручение.
Два года я молчала. Я молча-...
Я так хотела в морду – кирпича.
Я так хотела рот забить щебенкой.
Она давала молоко мне с пленкой.
И год прошел, и два прошло, и три.
Ну не смотри, ну плюнь да разотри!
Ну не смотри ты на меня оттуда!
Как на меня, щенка, посыпались дары.
Как люди были рады и добры.
Как я кричала ей: «Уйди, паскуда!»
Апрельский лед и майская сирень,
И устрицы, и ножницы, и лень!
И ласточки, и винограда груда!
Январь малины и январь открыток!
Но вот не мил мне белый божий день.
И черный чай несладок стал и жидок.
На почте киснет банка сургуча.
В моем парадном стружки и моча.
Какие, нафиг, матери и дочки.
Во мне одна вода и камни в почках.
Я позабыла, как писать – в тетрадь.
Валокордин, душевные болезни.
Но кто мне напевает тихо песни?
Но кто меня прощает? И – опять...
Звезды.
Не надо, не надо вопросов.
Не надо, не надо причин.
Опричнин, Чечни и мужчин.
В бушлатах, высокого роста.
На небе – огромные звезды.
Под небом – Казань, Сталинград.
Так просто, так, Господи, просто.
Вода и кровавая простынь.
Так, Господи, ты невпопад.
Сгорают кремлевские звезды.
Сгорают советские звезды.
И – вниз пионерские звезды
До вспаханной черной земли.
Проходит двухтысячным томом,
Проходит двухтысячным годом,
Проходит двухтысячным сроком.
И были кровавыми роды –
Но те коммунальные воды
Уж в Лету давно отошли.
По гландам березовым соком.
По почкам морозовым павлом.
Запомни, ни слова о главном.
Нас вёсны бьют точно поддых.
Зовут коммунальные пезды
На подвиги для молодых.
Таких же, как мы, узколобых.
Таких же, как мы, узкоглазых.
Таких же, как мы, узкобедрых.
Поспорим с тобой на щелбан?
Том Сойер, бульдог, барабан.
Тот май! Маршируют бушлаты.
Тот май! Маршируют уроды.
Мы с ними одной ведь породы.
Ломай меня, как когда-то.
На небе – огромные звезды.
И стыдно, и страшно, и пылко.
И ландыши, и пулемет.
Она ведь все сразу поймет:
И в чьей бороде снуют мыши,
И кто тронет тоненький лед.
Ворованным воздухом дышит,
Военные песни поет.
22.08.05
* * *
спиртному предаваться, предавать
огласке, бога, строить глазки, подтирать,
с утра преподаваться, поддавать
давно не страшно, а скорей умильно.
на шее жаба, в горле скорпион;
топила масло, резала лимон;
рекламой лица заливал неон;
погода нтв; в прогнозе ливни.
не страшно жить, но тошно проживать,
хамить, глотать, квартиру прибирать.
из М и Ж чего-то выбирать.
свет погасить и вынести помои.
молчать, мельчать или мельчать, молчать;
носить язык, чулки, печаль, печать.
случайно свою женщину встречать
ни страшно, ни смешно, ни боже мой
Финиш
В загоне, в клетушке, при лампе, в неправде: в парадном.
Без фенек, без баек, без денег и прочих плюмажей
Становишься общедоступным и всемипонятным.
Как памятник – бронзовым. или как книга – бумажным.
Не стих – документ. на груди не ладонь: отпечатки.
И каждый твой выдох с мороза засчитан табачным.
Когда соберёшься, забудь про очки и перчатки,
Ведь ты же не стоишь, а я, ну конечно, не значу.
Луна закатилась за крышу истёртым жетоном.
Ты знаешь, на окнах в домах больше нет занавесок.
Враньё разлетелось, враги разбрелись, заскучали вороны.
И каждый из поводов наших достаточно весок,
Чтоб не возвращаться с победой, чтоб тихо исчезнуть.
Чтоб наоборот этим – логику финиша сдвинуть...
Как много таких поднималось к тебе сквозь подъезды.
Я знаю весь список. поэтому хочется сгинуть.
Нева с молоком
Оставаться как был дураком
Оставаться как был молодым
Оставаться как был никем
Оставаться сыном полка
И любиться со всем полком:
Здесь у каждого – свой содом
Здесь у каждого – свой гарем
Льет клубами молочный дым
Это снег идет напролом
Это лед по венам моим
Это бронзовый Пётр грозит
Налитым своим кулаком
И фанаты идут на «Зенит»
И скинхеды идут наобум
А потом все идут в гастроном
А потом все идут домой
И страна со мной говорит
Не моим неродным языком
Ах ты, Комар мой, Меламид…
Ах ты, господи боже мой
Ну а я говорю: «Погоди,
Мне бы спать на твоей груди,
Об тебя тереться десной,
Обниматься с тобой весной,
Если мы доживем до весны –
То такие наденем джинсы…
То такое посмотрим кино…
Если мы доживем, но…»
Я клянусь, не узнал никто.
Не узнал даже Жан Кокто,
Как кричать тебе рваным ртом,
Как встречать тебя красным днем,
Любоваться тобой тайком,
Прятать шкалики в рукаве.
Это будет потом, потом.
В животе или в голове
И полна Нева молоком
И стоят корабли в Неве
|
|