Беглец
+++
Старый город у моря. И чайки летают над баржей
В вечном поиске рыбы. Салат поглощая со спаржей
Одинокий седой господин из кафе «Биатриччи»
Наслаждается тем, что его лично поиски пищи
Завершились сегодня не в серых московских покоях
А в уютном местечке, у столика с видом на море
И не летом, как прежде, в Крыму, а сейчас, ближе к марту
В городке, занесенном ещё не на каждую карту
От того, что весь город и есть — чайки, баржа, да берег
...И куда не заносит тоска при наличии денег...
+++
Старый маленький город у моря. Прибрежные глыбы
Пахнут ссохшимся птичьим пометом и вяленой рыбой,
Ей же пахнет асфальт и крутых волнорезов гребёнка
Неспособная пряди волос расчесать у ребенка,
Но способная как–то сдержать буйство водной стихии...
На единственной площади часто читают стихи и
Вечерами танцуют у статуи древнего старца
Содержащего в равных пропорциях ржавчину с кварцем
Впрочем, это же можно сказать и про местные лица
Редкий гость, завозимый сюда из далекой столицы,
Оставляет таксисту на чай, но в глазах у таксиста
Вместо слов благодарности светится «Asta la vista»
Мол, при всем уважении, сударь, дорога обратно
За отсутствием прочих машин выйдет вам троекратно...
+++
Одинокий седой господин гонит грустные мысли
В этом маленьком городе с ним как–то быстро все свыклись
[И собака у входа сегодня уже не рычала]
Равномерный стук лодок о грузное тело причала
Не сродни, слава Богу, привычному стуку вагонов.
Если б кто–нибудь знал, сколько он перешел Рубиконов
Сколько раз он ни слезным мольбам, ни советам не внемля
Зарывал свой истершийся жребий в соленую землю,
Чтобы жрать здесь салат и не слышать ни мата, ни фени...
Мир вокруг продолжает к закату наращивать тени
И уставшие чайки сбиваются в мелкие стаи.
Господин достает портсигар и тихонько зевает.
+++
Старый маленький город у моря. Такая картина,
Что посмотришь, и кажется — верно, не хлебом единым
Должен жить человек. Правда, тот, кто лишился обеда,
С этим будет согласен едва ли.
Сочтет это бредом
И хозяин пекарни, укрывшейся за поворотом,
Вот уже сорок лет только хлебом одним и живет он
Им же кормит жену и детей, им варганит заначки,
И бывая в столице, играет. Играет на скачках..
Ветер гонит горячий песок по забрызганным бунам,
Эта ночь будет лунной. Да, да, обязательно лунной.
Шум воды нарастает, и море становится ближе,
И за шумом не слышно уже ни вороньих интрижек,
Ни народных гуляний, ни шелеста старой тетради
Ни намеков судьбы, ни шагов подходящего сзади.
+++
Редкий гость изучает часы. На часах ровно девять.
Самолет будет в полночь. Успеет. Конечно, успеет.
В крайнем случае — чуть переплатит за скорость таксисту.
Старый город не спит. Да оно и понятно — убийства,
Здесь бывают не часто. Тем более так — без мотива...
Престарелый фотограф наметил уже перспективу
Зарядил аппарат и пытается выцелить бритву...
Рядом воет собака.
И кто–то читает молитву.
В этом городе нет аллей
Докурив «житан» отправляю окурок в тишь
Глубины ночной, и, не зная других приемов
Выхожу во двор, за собой оставляя лишь
Чуть заметный свет
В рокировке дверных проемов
В этом городе нет аллей. Ветер Норд–Норд–Вест
Снова дует здесь, разрывая вуаль туманов
Вековая стройка с обильем отхожих мест
Бесконечность свай
И засилье подъемных кранов
Растворяясь вновь средь отходов и вторсырья
Замедляя пульс до игрушечных трех ударов
Я с тоскою смотрю на птиц, для которых я
Стал давным–давно
Частью уличных тротуаров...
Как символ веры — киевский вокзал.
Как символ веры — киевский вокзал.
Как исповедь — движение по кругу
Литых колёс.
И лучшая подруга,
С которой ты, увы, не переспал,
Прощается с тобой.
Беги, беги.
За новой жизнью,
Лучшими стезями.
Не важно, что заклятыми друзьями
Расстались закадычные враги.
Луна, как свежевыпеченный хлеб,
Вновь катится по небу левым галсом,
И я молюсь, чтоб ты не догадался,
О том, что машинист давно ослеп,
О том, что проводник, умерив прыть,
Теперь сидит спокойный и угрюмый...
И вечность впереди, чтоб всё обдумать.
И даже больше, чтобы всё забыть.
Оксид
Поэзию давно пора свести на нет,
Чтоб вновь переплести слова её и звуки,
Пока в своих домах не сдохли все старухи,
И в окнах не иссяк «тот несказанный свет».
Пока ещё стоят крещенские морозы
Над русскою землей. И самый первый снег
Принаряжает вновь пенёк моей березы,
Ночь, улицу, фонарь. И несколько аптек.
Поэзию давно пора распотрошить,
Разрезать на куски, промыть и перекрасить,
Ноктюрн на флейте труб уже совсем не катит,
Мгновений чудных нет, и с каждым часом жить
Становится скучней — некрасовская муза
Спилась в своем гробу, и дружною толпой
Сбежали все друзья прекрасного союза.
И из лесу никто студеною порой
Не выйдет на мороз, бубня под нос «вестимо»,
Не припугнет детей, прижав ружье к плечу....
Закрыли кошельки бродяги — пилигримы
Подъезд парадный пуст. Никто не скажет «Чу»...
Ночь. Улица. Фонарь. Но взорвана аптека.
И некому собрать расплесканную ртуть...
Окислился металл серебряного века.
Поэзия мертва.
Скажите что–нибудь...
Когда в игрушках кончится завод
***
Когда в игрушках кончится завод,
И сбудутся все скверные приметы,
Цветной бульвар останется без цвета,
И милый Карлсон больше не придет.
Из юных глаз уйдёт лихая спесь,
И на плацдарме кухонной клеёнки
Замолкнут оловянные пушчонки,
И в этот миг окажется что здесь
Закончилось не детство, но мечта
Разбившись, как волшебник в вертолёте.
И девочка из комнаты напротив
Дурна собой.
И вы с ней не чета.
***
Рабочий день. Все двери на засов.
Ребёнок робко смотрит из–за шторы,
Как циферблат расплавленных часов
Украденных с картины Сальвадора,
Рябит на глади лужи. Муравей
Скользит поверх на тонком жёлтом судне.
И Осень начинает чуть быстрей
Вертеть калейдоскоп московских будней.
Но незаметно...
Разве что один
Седой прохожий с книжкой Майна Рида
Нахмурится, пытаясь уловить
Движение, которого не видно.
«O, tempora!» [эпистолярное]
я, видимо, скоро вернусь.
нет,
про твой адюльтер
еще не забыл [он не вышел из сплетен и сводок],
но вдруг оказалось, что грохот твоих сковородок
намного приятней, чем их «что изволите, сэр?»
я, видимо, скоро вернусь.
буду вежлив и кроток...
конфеты, сухое шампанское,
кофе–глясcе...
здесь, знаешь ли, как–то паршиво.
никак не пойму:
зима ли так действует
или отсутствие споров
и то, что за матовой вязью морозных узоров
нельзя отличить от публичного дома тюрьму.
здесь все как один обсмотрелись «Ночного дозора»,
но, выйдя из тени, попали в кромешную тьму.
я все понимаю: эпоха являет свой дух
и вновь повышает сорвавшийся, вроде бы, голос.
у каждой «O, tempora!» сразу испортятся «mores».
когда по TV, на глазах изумленных старух,
какой–нибудь Педро споет для какой–нибудь Лорес
дешевую мыльную оперу.
знаешь, мой слух
не очень–то нежен, но самая черная грусть
вселяется в душу, когда с перекошенной сцены
по воле продюсера пьяный и голый Ромео,
избивши Джульетту, читает стихи наизусть...
а впрочем, все это неважно.
к чертям все измены,
включи кофеварку
[я кажется скоро вернусь]
Фантом
Столько лет — и ни разу не вспомнить тебя нагой —
Столько долгих лет, что другим их с избытком хватит,
На семейный подвиг до дырок в цветном халате
И износа домашних тапок, в которых бой
Невозможен — а я всё боюсь зацепить ногой
Опустевший край на твоей стороне кровати.
Я не слушаю джаз, но, бывает, хожу в кино,
Посещаю музеи и выставки иностранцев,
И порой на частотах местных радиостанций
Мне мерещится голос забытый не так давно.
Если я не смогу обходиться без сигарет,
Буду жить сигаретами. Помнишь, как нас учили?
«Без привычек и принципов в жизни нельзя». Не ты ли
Все твердила об этом? С тех пор как тебя здесь нет
Одиночество вновь обрело свой законный цвет.
Неприглядный цвет отсыревшей оконной пыли.
Cпасибо — Здравствуй
***
Извини за стиль и за мой покосый,
как забор в селе захолустном, почерк.
Я бы мог ответить на все вопросы,
только ты едва ли теперь захочешь
что–то слушать. Запах сырой извёстки
Отдает дешёвой зубною пастой.
Мы опять застряли на перекрестке
не дорог, но судеб разбитых...
Здравствуй
***
Этот город соткан из поликлиник,
магазинов, прачечных, метростроев,
и когда в разорванном птичьем клине
узнаешь рисунок своих обоев,
то проходишь мимо без интереса,
будто держишь путь из уборной в кухню.
Если небо рухнет на эту местность,
Будет лучше всем...
Но оно не рухнет.
***
Иногда, уставши от всех нелепиц,
От житейской фальши и ширпотреба,
Обращаешь взор на ночное небо,
где висят пустые ковши медведиц,
освещая то ли ворота рая,
то ли звёздный путь [что, конечно, дальше].
Мы сплели созвездья из млечной каши,
И они горят.
Ничего не зная.
***
За окном картинка ночного града —
Натюрморт в оттенках немытой свёклы.
Фонари роняют на автостраду
Чуть почаще — свет, чуть пореже — стекла.
Извини. Я просто опять скучаю.
Как хороший клоун от глупой шутки.
Вечер был отравлен зелёным чаем.
День — испорчен утром.
Ещё в маршрутке.
***
Наши паспорта не имеют штампов,
Чтобы их стереть. Послужные списки
Потерялись в урнах чужих почтамтов,
Под завалом писем, судебных исков,
Рукописных схваток, в которых голос
Не имеет веса, по сути дела...
Я — спасибо — снова и пьян и холост.
Ты — спасибо — сделала, что сумела.
Мастер и Двойная Маргарита
***
Редели прохожие над Патриаршими,
Скрываясь вдали за бетонными плитами,
И спали скамейки под старыми липами,
Укрывшись газетами позавчерашними.
Я бредил масонами и массолитами,
Спроси: «Это как?»
[ну, а лучше — не спрашивай]
***
Спроси: «Это как?»
[ну, а лучше — не спрашивай]
Я видел его — на приемах в Британии,
На выставке в Польше, на рауте в Африке,
На стройках и войнах...
В бульварных изданиях
Он — главная часть новостийного трафика
Теперь он другой — дорогущие галстуки
Всегда только вкупе с шикарными тройками,
Он ходит на встречи и званые завтраки,
Доволен застоями и перестройками.
Но в белом костюме с кровавой подбойкою
Походка все так же предательски шаркает
***
Походка все так же предательски шаркает
И часто бывают конфузы такие вот:
Сегодня шлёшь «молнию» дяде из Киева
А завтра является тётка из Кракова
Сегодня выводишь сонату клаксонную
А завтра по нотам играешь прелюдию...
Резвились на улицах чёрные пудели
Спешила домой молодёжь полусонная
***
Спешила домой молодёжь полусонная,
Устав от гуляний и пива с фисташками,
И полнились светом проёмы оконные,
Спроси: «Это как?»
[ну, а лучше — не спрашивай]
Редели прохожие над Патриаршими,
И вешался месяц над Малою Бронною.
***
И вешался месяц над Малою Бронною.
И тихо висел полуночным сокровищем
Здесь всё ещё часто бывали Бездомные
Но не было Воланда.
вроде бы...
всё ещё...
Крещенская капель
я изредка скучаю по тебе,
пишу порою письма, но не чаще
чем раз в неделю, мой почтовый ящик,
расположившись в мусорном ведре,
глотает их...
среди моих вещей
теперь не встретишь прежнего расклада —
кто кончил врать, тому уже не надо
запоминать своих шальных речей.
я слышал, у тебя там тоже — фарс,
никто тебе не друг, никто не ровня,
и ни одна зараза не запомнит,
что ты не любишь рок–н–ролл и джаз.
в Москве стоит крещенская капель,
и зимний дождь переполняет лужи,
и, кажется, что будь тебе я нужен,
нашлись бы силы сдернуть карусель
и запустить её немного вспять...
да черта с два — в душе проклятым грузом
все тот же снег...
и снова смылись музы,
и в алфавите только буква «ять»...
Вольфрамовый рассвет
Не выключенный свет и ДСП–шный лом,
Разбитое стекло граненого стакана.
Ну, стало быть, прощай. Покинуть старый дом
Теперь стремятся все, включая тараканов.
Поклонники чужих провальных антреприз
Дадут тебе все «шесть» при пятибалльном счете
«Уход индейцев вглубь», «Исход евреев из» —
Любое бегство здесь по–прежнему в почете
Здесь свой особый мир, но этот мир они
Меняют на тепло, на спирт и одеяла.
Куда ни убежишь, устав от трескотни
Искусственных светил подъездного накала
Когда твоя судьбой потрепанная стать
Привыкнет к балыку и к супу в белой миске
Останется одно — сидеть изображать
Лихой патриотизм по адресу прописки
Ну, стало быть, прощай. Смирившаяся тень.
Я слишком человек, чтоб жить по чувствам стадным.
Мне нравится стареть, встречая каждый день
Вольфрамовый рассвет в заплеванных парадных...
Божественных сегодня не играют.
***
Божественных сегодня не играют.
Неловко.
В декорациях таких
Земную жизнь пройдя на семь восьмых
Окажешься в каком–нибудь сарае
С бутылкой — в лучшем случае — вина,
А в более простом — паленой водки.
Где на веревке высушить колготки
Сложнее, чем повеситься, где над
Протёкшим потолком прокис чердак,
Где есть дверной проём, но нету двери...
И только томик Данте Алигьери
Не вписываясь в общий кавардак,
Всё будет наблюдать без интереса
Как ты при обстоятельствах смешных
В земном пути дойдешь до двух вторых.
Вдали от звезд и сумрачного леса.
***
А знаешь, здесь у нас снесли «Москву».
Не город, нет. Пока еще не город.
Пока ещё местами только вспорот
Рельеф окрестный. Палую листву
Сквозь лабиринт строительных траншей
Гоняет ветер. В постерах картелей
Видны эскизы будущих отелей
А на местах старинных малышей,
Заманчивый, промышленный пейзаж,
И лунки от разрушенных гостиниц...
Здесь каждый норовит урвать гостинец.
В столице начался сезон продаж.
***
Ни пуха липы ни гусиного пера.
Привычка глупая — желать себе удачи
Обречена всегда на крик в ответ на плач и
Посыл не к черту, но ко всем чертям.
Вчера.
Был трудный день. Несло со всех сторон
Прокисшим молоком как в магазине.
Я наблюдал за красным апельсином
Садящегося солнца. Только он
Подходит — понял я — на роль творца
Всем остальным — помимо всякой воли —
Приписаны лишь маленькие роли
В общественной комедии конца.
***
Божественных здесь больше не играют.
|
|