1. * * *
Не выжить жажду – просто жить
смешно ль... нелепо... мудро...
Вчерашний сор не ворошить,
не ворожить на утро,
но как родившийся едва
вдыхать сей мир и слушать,
учиться заново словам,
забыть, как ужас сушит.
Читать и в пропасть между строк,
и в бездну многоточий
уметь упасть. А в оный срок,
однажды... между прочим
встав из-за старого стола,
чтоб дня вдохнуть остаток,
почувствовать, как два крыла
восходят от лопаток.
2. Ожидание –
это безотчётный отказ,
оживает в теле шаман,
и глядит испуганно глаз
в океан потерянных стран,
это непрерывность и рост,
и закономерность волны,
отражают капельки рос
наводненье полной луны,
и струится тёплая мгла –
вьётся беспредельности вязь,
и тончайшей грусти игла
обретает странную власть...
И сдаёшься. Кутаясь в плед,
постигаешь пластику змей,
но выводит взгляд силуэт
в плоскости безмолвных дверей.
3. * * *
Это пространство семью ключами
замкнуто «на потом»,
здесь иступлённым дают молчание
поровну с коньяком,
это тот город, где воздух серый
даже в ночи горчит,
это тот омут, где чувство меры
вымерло или спит.
Если года (хоть трещи) ни с места –
факт объясним вполне –
значит, дружок, ты того же теста,
что и пейзаж в окне.
Что ж, попытайся одеться в кокон –
бабочкой прорасти,
кажется, найдена прочь дорога,
и ты ушёл почти...
Но это слой, где вчера и завтра
порознь, как «да» и «нет»,
если надежда мелькнёт на завтрак,
явится боль в обед.
Так возлюби же свой дом – свой улей,
дни, маяту ночей,
рык перекрёстков, изгибы улиц
имени палачей.
4. * * *
Когда бы не сдавать себя внаём
ни по частям, ни оптом, ни в рассрочку,
то не пришлось бы каяться потом
и заново сшивать себя из клочьев,
и плакаться о том, что опоздал,
как пассажир отставший на перроне,
потративший немыслимый запал
в очередях – за калачом в погоне.
Когда бы не сдавать себя внаём
для игрищ чужеродных, бесталанных,
то не пришлось бы искажённым ртом,
соизмеряя барыши и раны,
вдруг восклицать: «Игра не стоит свеч»,-
по правилам чужим играя снова,
и жечь себя, и без остатка сжечь –
безжалостно, бездарно, бестолково.
Когда бы не сдавать себя внаём
для обретенья благ, чинов и славы,
то не пришлось бы постаревшим псом
увидеть хвост ушедшего состава...
А человек пройдёт пустой перрон,
калач сжимая влажною рукою,
и будет бормотать: «Какой-то сон...
Ну, как могло произойти такое?..»
5. * * *
Поверил теперь или нет?
Становится время дороже
лишь только с течением лет,
и ценишь упрямей и строже
удачи в течениях бед.
Несомый потоками рек
оценит сухую рубаху,
а счастье прожить долгий век –
поймёт обречённый на плаху,
а сон – не смыкающий век.
И вспомнишь забытых друзей
в промозглом, промёрзшем вокзале,
и встретившись с тенью своей,
восполнишь их облик в деталях
под грохот железных путей.
Вот так обретают свой вес
водою набухшие вёсла –
и трудно, и больно, но в срез
течения учат ремёслам
на стыке земли и небес.
Увидел теперь или нет,
что поступь становится строгой
лишь только с течением лет.
Всё реже клянёшься ты Богом,
но чаще выходишь на свет
и веришь, что всякий узор
поймёшь и оценишь наверно,
но знаешь, чем цепче твой взор,
тем реже берёт он на веру –
потоки меняют свой сор.
А хочется просто смотреть
и плыть по пространству лучами,
но утром вдруг радиосеть
поймает тебя новостями,
и страшно уже не успеть...
6. * * *
Опять звенит сентябрьская листва,
и августейший звездопад растаял...
...вновь поиски небесного тепла...
...игра без слов, и проигрыш без правил.
Сегодня, возле парка, на углу
я встретил осень, осень улыбалась,
а я глядел, глядел в её золу
и злился, что испытываю жалость.
Под вечер я укрылся за стеной
от ликованья ливня и от власти
осенней меланхолии земной.
В надвинувшихся сумерках напастей
я слушаю: по венам век бурлит,
ломая изнутри (не смог снаружи),
изобретатель сей, увы, не спит,
ищейкой ищет и вороной кружит.
И я не сплю... Кто крепче?.. Белокож
и синеок мой век, как я подлунен.
Я на него?.. Он на меня похож?..
Мы до утра раскладываем руны,
и эти знаки явно говорят,
что осень не настала, не настанет,
что грянет лето вместо октября,
хотя всё это не стояло в плане,
и что сегодня, после четырёх,
деревья и трава зазеленеют,
и я услышу то, что шепчет Бог
в щебечущей листве аллеи.
7. * * *
Пора озимых –
в землю или оземь –
застыть...
замкнуться...
спрятаться в пейзаж...
Росток, взмолившийся о всплеске
в осень –
не по сезону жажда или блажь...
Размеренно
размешивая вехи,
развоплощая войлок облаков,
рассеивая ватные огрехи,
он
расставляет по краям листов
поправки, дополняя из-
реченья,
тем
уплотняя ремесло речей,
втирая в русло млечного теченья
светящийся реальности ручей.
Его слова несёт поток, листая,
сплетая отблеск звёзд и фонарей,
когда, рыча, грядущий день верстает,
пространство рассекающий, Борей.
8. Сентябрьский джаз.
Ах, как руки свивались, как в танце безумном,
лунный день бередил твою суть серебром,
и, срываясь, летел в бездну голосом трубным,
и дыханье рвалось, словно нож под ребром,
а как ночь рассыпалась в рассвете холодном,
а как горечь и счастье росли по часам,
и то в небо душа, то ныряла в болото,
то блуждала по жёлтым сентябрьским лесам,
как влекли за собой лабиринты мгновений,
где пытались года, нет, века уместить,
и, нахлынув, топил сонм цветных наваждений,
сердце билось, спешило и жаждало жить...
Разливалась безмолвно по миру молитва,
и в объятьях воды утомился огонь...
И карабкался мир, вновь сползая по бритве,
и лучи всех светил умещались в ладонь.
9. * * *
Дверцы захлопнутся – не воротиться,
в чёрного ворона не обратиться –
значит по белому пеплу зимовья
нам уходить из сегодня с Любовью,
значит, настало то странное время,
тот Перекрёсток Прощанья со всеми,
где, соблюдая канон классицизма,
Время и Место взирают сквозь призму
наших эмоций на действия наши,
дабы потом опустить на дно чаши,
в некий момент ситуации спорной,
камушек белый иль камушек чёрный.
Нам ли гадать о раскладе пасьянса?..
Драматургию времён Ренессанса
мы изучали по книгам и всуе,
и оттого очень ярко рисует
наша фантазия сцену развязки.
Мы, улыбаясь, посмотрим с опаской:
кто декорации свёл так умело –
клетки для духа, капканы для тела...
Право, согласен, обидно до боли –
мы не избрали – нам выдали роли.
Верно, не спорю – согласно заслугам.
Мы сторожа-сторожилы друг друга –
наши геройства и наши злодейства
двигают Время и Место, и Действо.
Так что не будем отныне страшиться,
пусть совершается, пусть завершиться
этот спектакль и его послесловье,
только Любовь остаётся... С любовью
и без оглядки, сквозь сон декораций
выйдем под небо – ни век здесь слоняться,
роли чужие просить воровато –
эти подмостки сгорели когда-то...
Лучше взгляни: млечность в темень колодца
смотрит так пристально – не отшатнётся.
Вспомни, тебе я нашёптывал фразу:
«Ночь опрокинет хрустальную вазу,
но запрокинет лицо в поднебесье», -
месиво слов, а всё-таки песня...
10. Попытка прозрения.
Мерещатся вещие старцы
и карцер
вчерашнего дня,
и скалы слепящего кварца,
и флюгер, кружащий меня,
и с шумом ворвавшийся Вестник
из леса
Великих Вестей,
и песни расшатанных лестниц,
и месть незарытых костей.
Но кажется, где-то, напротив –
в болотах,
рождающих сон,
какой-то бесцветный, бесплотный
прервал летаргический сон.
Он смотрит... Он слушает сушу
разбужен
моею тоской,
и вот, покидая подушки,
своей безразмерной рукой
он тянется, весь – расстоянье,
сквозь зданья
напротив – ко мне,
вторгаясь в моё подсознанье,
как холод в прожилки камней.
Он весь образуется в руку,
без звука,
ладонь его – глаз,
он пьёт мою старую скуку
и требует новой – сейчас!
Но вот пресыщается. С ленью
теченьем
уходит в песок...
А Вестник растаял виденьем,
а флюгер глядел на восток.
11. * * *
Сначала ждешь, и день, и два,
письма, звонка, визита, сплетни
и пишешь на бумаге бредни,
так трудно подбирать слова:
«Тебя я вспоминал намедни...»
И первый месяц по письму
на каждый день и каждый вечер,
и слепо веришь – скоро встреча,
хотя и нет причин тому.
Часы текут. День бесконечен.
Потом проходит некий срок,
и ты так долго был на грани,
что видишь на узорах ткани,
или взирая в потолок,
лицо... глаза, как на экране.
Всё реже письма, то ли связь
почтовая в загул пустилась,
иль может, что-нибудь случилась...
Но нет конверта – всё не в масть.
И ждёшь, надеясь лишь на милость.
Потом напишут, что дела,
болезни, непогода, время
и что-то там ещё про бремя,
да про эпоху... И со зла
подумаешь, что всё зола.
Мелькнёт ещё один виток,
и удивишься, что однажды
ты мог бы умереть от жажды,
однако умереть не смог,
и вот забыл в клубке дорог
тепло, что источали руки,
пьянящий аромат волос...
Ты боль свою насквозь пророс –
и в новый круг, а в этом круге
Забвение – венец разлуки.
12. * * *
День догорает изнутри –
пустая кожура,
танцуй, мелодия, пари
до самого утра.
Кто растолкует тайну слов
и, раскрутив волчок,
развяжет тысячи узлов
там – за моим плечом?..
Танцуй, мелодия, прошу,
а про меня забудь,
я здесь волчонком посижу,
послушаю чуть-чуть,
а хочешь, притворюсь, что сплю,
зажмурюсь, словно рысь?
Но об одном тебя молю:
когда усну, приснись...
Из хаоса мотив плети –
звучащий карнавал,
я здесь, я рядом, я почти
твоею частью стал.
13. * * *
Чем ночь длинней, тем больше вероятность
неспящему остаться одному,
любой источник света – жизнь ему,
так в темноте проявится всеядность.
Зажжешь, к примеру, спичку, привыкая,
по сторонам испуганно глядишь,
отметишь, как в шкафу метнулась мышь,
рванулись тени, спешно убегая
от пламени за серые предметы,
расширилась квартира – сотни миль...
Найти светильник! Разбудить фитиль!
И, словно слышит он, взываешь: «Где ты?»
Светильник отвечает: «Я на полке...»
Но чахнет спичка, пальцы опалив,
путь затемнён, теряется призыв,
идёшь на ощупь – осторожно, долго,
коробку спичек шумно сотрясая,
зажжёшь другую – озарится дом,
и сумрак, очарованный огнём,
отступит, над оконцем зависая.
Ведь ночь длинна – она ещё в разгуле,
и звёзд не видно – замурован свод...
Теперь гляди, веди минутам счёт
и утро жди, как смену в карауле.
14. Набросок.
Она вошла... Теплом её дыханья
(так греют руки) пробудился дом,
и, ощутив своё существование
под неуклюже брошенным плащом,
вздохнуло кресло. Время потерялось,
как лопасти в вращениях винта,
и медленно пружиною сжималась
готовая вернуться пустота.
15. * * *
Есть серебро, поющее над бездной,
и темечко младенца помнит звук,
вибрации небесных струн отвесных
и полноту раскинувшихся рук.
Ведомые видением сквозь воды
событий, убегающих в песок,
искатели объезда или брода,
нас беспокоят даты или срок...
Поставит грусть печать свою на очи,
а смех – морщинки жёсткости у рта,
горб за спиной вернее напророчит
чем гороскопы. Прошлое – всегда.
А струны серебрятся и играют –
вот вертикаль, творящая мотив,
его услышишь, замерев у края,
и вызубришь, когда придёт прилив,
и уповая, как всегда, на случай,
на счастье может или на беду,
вновь будешь ждать таинственных созвучий,
кляня свою земную глухоту.
16. * * *
Я поставлю за твоё здравие свечку Господу,
попрошу Его о самом простом:
чтоб спалось сладко тебе и чтобы елось досыта,
чтобы Ангелы берегли твой дом.
И, наверное, за тридевять земель от города
и церкви, где бьется, треща, свеча,
полетит огонёк над простором холода
и от холода нырнёт в твой очаг...
17. * * *
1.
Всё оплачено плачем,
и на чашах весны
легковесны удачи,
а утраты верны,
потому что уж точно
не забрать пустоты
ни ледышкам барочным,
ни потокам воды.
Пей, расплавленный солнцем,
этот воздух зимы,
пей, от края до донца –
поминаньем немым,
потому что то явно,
что ушло и уйдёт,
но окажется главным –
не вошедшее в счёт,
и покажется точным
произвольный ответ,
и наметится точка,
а за ней ещё две...
2.
А в весеннем разгуле,
раздражая курок,
направление пули
выверяет стрелок,
может костью игральной
завтра сбросят с доски –
все полёты летальны,
но в щедротах тоски
тоже есть своё злато
или зло ремесла,
нам резцами утраты
оголяют тела,
и стоим мы нагие,
как и создал Господь,
первородной стихии
обнажённая плоть.
18. * * *
Кроме тебя и меня жили – спешили – были
много людей на Земле, помню, - мне говорили...
Но я не верил и почитал вымыслом жутким
все эти россказни, все эти бредни, все шутки.
Но до меня, до тебя тоже текли столетья –
русла иссохших веков прячут отметки плети –
даты, события тело наполнят ознобом...
Сущность истории – горб?.. Или пляска за гробом?..
Где нас носило, скажи, словно по ветру крохи?
Где же мы были с тобою все эти эпохи –
в годы, где мир обретал то святых, то ублюдков?
Если вдруг всё осознать, то лишишься рассудка –
если понять то, что было, и где в это время
мы пребывали, не выдержит темя,
лотосом белым раскроется в небо – в пространство,
соединившись с Любовью (читай: с постоянством),
лишь осознать то, что было со мной и с тобою...
Кто-то сказал: «Всё проходит». С бездонной сумою
это вот самое «Всё», говорят, забирает с собою
нас по частям – навсегда. Люди кличут Судьбою,
то, что «проходит», и как у кого «Всё проходит».
Вроде, похоже у всех, но по-разному вроде...
Где же мы будем, скажи, не сейчас, а когда-то
в час, когда стрелки без нас побегут циферблатом?..
19. * * *
Унесёт
постук сердца обиды и страх –
это всё,
мой дружок, у тебя на устах,
так скажи,
с губ сорвётся – из сердца долой,
пусть брюзжит
серый ветер над чёрной золой,
пусть поёт
вертопрахом ни в такт, ни впопад,
всё ни в счёт –
всё прошло много жизней назад...
|
|