«6.
Память хранит множество маленьких событий, из которых и складывается этот безмолвный роман, единая картина первой любви. Она зачем-то сломала мою линейку, она застегнула пуговку на моей джинсовой куртке, – как только отменили форму, которая так шла Маше, и тк чернила меня, я сразу перешёл на джинсы. Мы обсуждали учительницу английского, и этот язык я выбрал, увязавшись за группой, где была она. Мы фотографировались с классом, стоя рядышком; я изображал недовольство и крутился как перекати-поле, – Маша повернулась к Мите и схватила его за плечи: он успокоился, он не смел перечить. Она списывала мою математику, наука ни для чего более не нужная людям. Она пару раз звонила мне, чтобы спросить домашнее задание; я хоть и знал заветные цифры, никогда не звонил Маше, а потом и вовсе забыл номер (кто-то сказал мне что он не настоящий). Эти мелочи могли эволюционировать в настоящие отношения, но, скажу я вам, железный рок прервал рост жемчужины...
Особо ценным осколком был предновогодний вечер пятого класса (1997 год). Это был бал. В школе только мы, обеспеченные газировкой разных сортов, нарядные сибирячки. Ребята ещё стыдились танцевать, стояли по углам, отшучивались. Учителка взяла на себя роль Амура, – мальчикам предлагалось вытянуть имя заветной партнёрши. Я медленно вытянул бумажку из меховой шапки. Маша – Маша – Маша… пухленькая Женька. Пришлось танцевать, отрабатывая трудовую ученическую норму. Маша никому в этот раз не досталась. Зато процедура раскачала общество, пустившееся в пляс. Прошло полчаса. Я уже и не надеялся… Как я смею… Она не захочет… но вот Маша Клягина и Оля Кислицына подошли и закружили в своём хороводе – теперь я получил право пригласить.
Маша сидела на стуле возле доски и пила что-то из белого стаканчика. Я протянул руки, не умея придумать ничего иного. И в ответ потянулись её ручки, обвившие мою шею. Маша вспорхнула. Союз правых ладоней был нерушим. Я всё никак не мог прикоснуться к её обнаженным лопаткам, держа руку на весу; она сама прислонила меня к себе. Такая холодная нежность, мягкость девичьей спины. Наши глаза не встречались, боясь радиоактивных реакций, откровения потаённых желаний. Я не помню музыки. Только голубое платье и телесная сопричастность чуду. Нет ничего более дорогого и приятного в этой скучной вселенной. А ты ведь и не помнишь, Маша, как мы танцевали, что это значило или могло значить.
Но и это не стало началом, я не проводил и не поцеловал её в тот вечер. Следующее полгода прошли зря. Меня увезут в Москву, но я не верил, что есть место, отличное от нашего изумрудного города, где живём я и Маша. Я ничего ей не сказал. Она села в машину, её юбка и рубашка развивались от ветерков весны, собака – бабтеил – прыгала на неё и радовалась ей, счастливая семья окружала мою девочку-мечту. И я был немножечко лишним здесь. Она уехала, уехала навсегда.
Чтобы отец не убил маму, чтобы спастись из «проклятого Иркутска», чтобы…чтобы… чтобы…, мама продала бабушкину квартиру и перевезла нас в Москву. Отравленный воздух, мёртвая вода и дождь ожидали меня в чужом городе.
7.
С тех пор всё потеряло смысл. Мои страдания взрывались во мне. И никто не мог заменить мне Машу. В Москве Маша родиться не могла. Москва – город ублюдочного счастья.
По инерции я учился хорошо. Подвиг всей жизни посвященный Маше ещё был актуально мыслим. Физика, кинематография – вот где я прятал распадающийся череп.
Всё казалось безысходным. Я уснул в кошмаре.
И вот я написал её письмо на адрес школы. И она, она ответила. Призрак из прошлого ожил. Да, «тогда» я ей «нравился», но теперь «подарить надежду» «Эльфийка» (Маша любит сказки) «не может», у неё «есть парень», и она категорически не понимает, что мне теперь, по прошествии стольких лет, нужно.
Я не буду говорить про депрессию и больницу Ганнушкина, таблетки, рёв, рыдания, разрывы… Меня откачали, вернули полтергейста в лоно извращённой цивилизации лжи и разврата.
Маша! Никто не сможет любить тебя так. Пока ещё всё обратимо. Будь снова со мной, не обманывай себя и других. Почему ты молчишь, Маша? Кто, сказал, тебе, что есть другая любовь – не истинная, не вечная? На гильотину правды твоего Егора.
И нет нам другого бессмертия, кроме как быть вместе, Маша.
Но Беатриче смеялась.
Дмитрий Гендин. 19 лет. Живёт в Москве. Студент философского факультета МГУ. Любимый писатель – В. В. Набоков
|
|