ПЕРСТЬ ЗЕМНАЯ
Поднималась в шесть утра. В это время по телевизору передавали подробный рассказ о смуглых черноглазых мужчинах и женщинах: все они любили, предавали и время от времени убивали друг друга. Однажды заинтересовавшись адски изломанной судьбой героев, Апраксия Вячеславовна уже не могла с ними расстаться. Вот только в семь, когда очередная серия заканчивалась, делать было нечего. Снова ложиться спать как-то, ни то, ни сё; за молоком – рано… Пойти на кухню чай заварить. Апраксия насыпает в чайник свежую заварку очень редко, раз или два в неделю. И чай отдаёт веником. Есть с утра не хочется, но она берет кусок хлеба, мажет его маслом (разрекламированным суррогатом из пластиковой баночки) и вяло жуёт, раздумывая, сочиняя предстоящий день. Сначала – дров принести. Печей в доме две: объемистая русская и стройная голландка. Перед каждой Апраксия выкладывает аккуратно по десять поленьев, потом опускается на маленький стульчик, берет спички… "А может, не топить?" – думает она, разгорячившись от работы: "Поди, не замерзну. А Васька тем более". Медленно, с натугой поднимается со стульчика: надо идти к Розе за молоком. Апраксия Вячеславовна идёт в кухню (банку взять) – этот момент был давно подстерегаем: над её головой, на полатях, раздается лёгкое шуршание. И когда Апраксия оказывается возле шкафа, ей на макушку падает крепкая золотая луковица.
- Васька! Я т-те дам, задрыга! Ну-ка, брысь с полатей! Чё творит, чё творит…
Посмеиваясь, Апраксия собирает сумку: кладет пустую литровую банку и хлебные корки, завернутые в газету. Корки предназначаются корове, и татарка Роза никогда не бывает им довольна – осложняются её расчеты с покупательницей.
Хмуро сунув газетный сверток на полку, Роза вытащила несвежую банку и плеснула туда обрату. Нести обрат вместе с литровкой молока было тяжело, и Апраксия Вячеславовна несколько раз останавливалась, ставила сумку возле ног и отдыхала.
- Чего стоишь? – крикнул от своего дома Иваныч. В это время он всегда курил возле палисадника. – Чай, Васька твой заждался! Быстро давай!
- Быстро – только кошки… – с достоинством ответила Апраксия, но сумку подняла, двинулась дальше.
- Ишь, всё-то ты знаешь!
- Конечно! – мол, а ты сомневался, старый хрыч? – ещё и не то знаю! И пошла, пошла мимо Иваныча краткими твердыми шажками. Иваныч только головой покрутил и долго ещё провожал глазами её прямую спину.
Вот и дома. Выпростала банку из сумки, отлила полчашки молока, разбавила его кипяченой водой и наполнила кошачье блюдце. Явился Васька; вытянув хвост палкой, принялся лакать.
- Ну-ну, распластался, - Апраксия Вячеславовна поддела хвост тапочком, отчего он недовольно дернулся, лег петлей возле задних лап; а так даже ухом Васька не повел. Молоко стремительно убывало.
Обед готовить не надо, вчерашний суп есть. Разве что Таня придет, чем-то бы угостить её… Апраксия Вячеславовна сунулась в полиэтиленовый мешок, где держала хлеб - мешок был серым и липким: уже много времени на нем оседал кухонный жирный чад - там нашлась горбушка батона. Если бы не ожидаемый приход Тани, этого вполне бы хватило. А так - надо в магазин.
Апраксия Вячеславовна встала перед зеркалом, надела старую песцовую шапку "для магазина". Была еще норковая, которую в том году подарила дочь – та считалась "для гостей". Ну и вообще - хорошая шапка, её бы поберечь: может, той же дочери сгодится. Потом.
Апраксия вышла за ворота, и почти сразу навстречу ей попалась Зойка. Соседка.
- Прак-слвв-на! Ой, добрый день! – затараторила Зойка. – Представляете: звонит мне Витька вчера – Вера Васильевна померла. А сын-то еёшний, Денис, всё пьёт и пьёт, ни стыда, ни совести, это ж надо! А больше у неё – никого… Вот Витька и хоронил. Поехал он, значит, урну-то из крематория забирать. Поставил в сумку. Везёт, в метро везёт. Схватился на своей станции выходить – а сумки-то и нет!
- Украли! – ахнула Апраксия Вячеславовна.
- Ну! – возбужденно подтвердила Зойка.
- Ой… - расстроилась Апраксия. – Как же теперь? Прах-то похоронить надо…
- Нет, вы вора-то, вора то представьте! – Зойка зашлась в мелком дробном смехе. – Раскрывает сумку – а там… там…
- Да… - мысли Апраксии, не задержавшись долго на украденной урне, уже текли в обычном бытовом направлении. - Слышь, Зой, а у меня-то какое дело. Вот дала мне Роза сегодня обрата. Не знаешь, лепешки на нем можно замесить? А то племянницу жду, так угостить хоть… Никогда я на обрате тесто не ставила. Люди-то говорят, вроде можно…
- Не, я про это не знаю, чего врать! Нет, вы представьте: Витька-то поехал в тот же день обратно в крематорий – ему там нового праху насыпали.
- Как – нового? – остолбенела Апраксия.
- Там трупов по шесть зараз сжигают, так не все ли равно?
Апраксия покивала головой, бесцветно глядя на Зойку.
– Вот и я думаю - чего с тем обратом связываться? Куплю батон в магазине, да варенья банку открою. Клубничного.
- Вы как клубничное варите: пятиминутка?
- Не, оно долго не стоит. Я сахаром засыплю, да и оставлю на ночь. Потом поварю-поварю, да еще оставлю. И только на третий раз как поварю, по банкам разливаю…
Расставшись, наконец, с соседкой, Апраксия Вячеславовна благополучно дошла до магазина, уже позабыв, что хотела купить. Долго разглядывала полки, собралась уходить, да тут и вспомнила: батон! Как же, как же… Заодно прихватила пачку соли: когда еще выберется? – да с полкило куриных шеек. Из них бульон хорошо получается. И Васька его хорошо ест.
Таня пришла на полчаса позже против уговоренного.
- Ну и холодрыга у тебя, - заявила она с порога.
- Разве? – на Апраксии Вячеславовне поверх теплой кофты был пуховый платок.
- Конечно, сама чуть ли не в шубе! А спать-то как будешь?
- Да я вчера топила!
- Дрова, что ли, экономишь? Так их за пять лет не сжечь! – Таня решительно затопила печь, натаскала тетке воды с запасом, помыла пол. Сели ужинать.
- Вот статью в "Уральском рабочем" прочитала, - Апраксия Вячеславовна кивнула на стопку газет, которая лежала на тумбочке. – Оказывается, то лекарство-то, которое я от давления принимаю, так от него кашель и волосы выпадают. То-то, я думаю, у меня волосы полезли!
- И что? – Таня подцепила на вилку соленый огурец. – Ты с врачом говорила об этом?
- А, - Апраксия Вячеславовна махнула рукой. – Она говорит: другое-то лекарство сто тридцать рублей стоит. А мне на месяц две упаковки надо. Буду уж это пить… И ты знаешь? – я ведь теперь наклониться-то как следует не могу, колен не достаю! Не от этого ли лекарства? …вот, смотри…
Она полезла из-за стола, встала и добросовестно попыталась достать руками колени.
- С ума сошла! – рассердилась Таня. – Можно подумать, я достаю до колен… - она тоже встала и наклонилась, едва-едва дотянулась до колена, запыхалась и рассердилась еще больше: - А ведь на двадцать лет тебя моложе! Ишь, до колен она не достаёт!
- Да… здоровье никуда… Когда ж лучше-то будет, а, Тань?
Таня оделась и собралась уходить, когда Апраксия Вячеславовна вспомнила одну важную вещь.
- Пойдем, я тебе покажу… – позвала она. - Да не разувайся, иди так.
Апраксия выдвинула правый нижний ящик стола, достала из него папку с какими-то газетными вырезками, открытками, письмами в конвертах – среди этой макулатуры лежал прямоугольный бумажный сверток.
- Я себе деньги на похороны откладываю. Уже восемь тысяч отложила, - Апраксия Вячеславовна развернула упаковку. - Хочу, чтоб было десять.
Она рассчитывала накопить недостающие две тысячи в самое ближайшее время: после восьмидесяти лет полагалась прибавка к пенсии. А ей как раз через три месяца восемьдесят.
- Зачем тебе это? – Таня смотрела на чистенькие купюры. – Вон холодильник новый купила бы – этот того гляди развалится. А похоронить и без тебя похороним – не волнуйся!
- Да-а, надеяться на вас…
Бережно завернула пачку денег, подумав, что две пятисотенных надо бы обменять на новенькую тыщу. Ей почему-то было особенно приятно, что купюры в сверточке лежали одна к одной, голубые и свежие. Апраксия Вячеславовна ощущала удовлетворение и покой – как человек, долго трудившийся для того, чтобы будущее его стало обеспеченным и надёжным.
|
|