Последнее время на работе меня преследуют неприятности. А тут еще прихожу я вчера в отделение, а там уже находился пациент, который, с точки зрения идеологии, не сулит мне ничего хорошего. Этот пациент обладает кротким нравом, не смотря на поразительное сходство с Владимиром Ильичом Лениным, и пользуется этим сходством в целях обогащения. Он придумывает сюжеты для фотографий, которые и не снились вождю мирового пролетариата в страшном сне. Его супруга фотографировала, как «Ленин», закатав штанины костюма-тройки, идёт за плугом по борозде и доит козу на утреней зорьке (реклама экологически чистой продукции кибуца «Еврейское поле»). Или, засунув кепку в карман, подметает площадь у памятника основателю государства Израиль Давиду Бен-Гуриону (страстный призыв соблюдать чистоту на улицах родного города). Последней его творческой удачей была победа в конкурсе второго канала израильского телевидения (типа «За стеклом»). Тогда он, как обычно представившимся В. И. Лениным, потребовал главный приз, так как, по его словам, провёл под стеклом 80 лет, тем самым намного опередив остальных участников. В конечном счёте, участие в этом конкурсе и привело его в гостеприимные стены психиатрической больницы, куда он прибыл в сопровождении плачущей жены и прижав к груди справку за почти подлинной подписью генерального директора Мавзолея. Документ написан на иврите, изначально предназначался для рекламы его услуг в качестве Владимира Ильича Ленина, и на справке стоит подлинная печать налогового управления города Иерусалима. Несмотря на расстроенную психику, он продолжает напряжённо трудиться. Во время прошлой госпитализации, находясь на излечении, он, помимо непрерывных жалоб на меня во все инстанции, снялся в сцене «Восхищенный Папа Карло на субботнике робко трогает Ленина за его бревно», «Евнух, изменяющий своей жене» а так же «Витязь на распутнице». Сцены предназначались для рекламы лекарства повышающего потенцию.
При виде вождя мирового пролетариата мое настроение окончательно испортилось. Такой концентрации политически неблагонадёжных сумасшедших в одном отдельно взятом отделении наша психиатрическая больница не знала со дня своего основания.
— Ну почему все живут нормальной человеческой жизнью, — думал я, глядя на работающую вместе со мной медсестру по имени Фортуна, которая беззаботно болтала по телефону с подругой, — только меня постоянно преследуют враждебные выпады. А я ведь осторожен в поступках и высказываниях сексуального характера. Но плавный ход моих мыслей прервал телефонная беседа медсестры из народа.
— Да какое там всё в порядке! — разражёно сказала Фортуна в телефон, — вчера минет делала — пломба выпала.
Потом, выслушав слова поддержки и сочувствия телефонной собеседницы, крикнула в трубку:
— Да я лучше тебя знаю, что жевать не надо! Тоже мне, специалистка. Вспомни, как сама жвачку не выплёвывала. Кстати, я слышала, в конечном итоге ты вышла замуж за этого культуриста. Ну и как он?
На этом этапе беседы Фортуна нажала в телефоне какую-то кнопку, поле чего телефонный разговор стал хорошо слышен всему отделению судебно-психиатрической экспертизы.
— Да что тебе сказать, — услышал я ответ собеседницы героической медсестры. — Представь себе, на тебя наваливается трёхстворчатый шкаф, у которого из замочной скважины не вынули ключ.
Я узнал голос девушки, которая не выплёвывала жвачку, а потом вышла замуж за трёхстворчатый шкаф.
— Надо же, — подумал я. — Она росла на моих глазах. Всегда была тихая скромная девочка… Правда, как только ей в руки попадался карандаш — она почему-то всегда рисовала член. Подумать только, как время летит. Неужели я старею?
Но у Фортуны не такой характер, что бы она позволила кому-нибудь предаваться праздным размышлениям.
— Слушай, ты все законы знаешь, — обращается она ко мне. — Если девушка спешит на работу. И в это время она обжигает себе внутреннюю поверхность бёдер на всём протяжении горячим кофе, стаканчик с которым она поставила себе между ног, так как ей пришлось управлять автомобилем и разговаривать по сотовому телефону. А машина резко дёрнулась. Можно ли считать полученные ожоги производственной травмой?
— С удовольствием отвечу на твой вопрос, — со свойственным мне тактом говорю я, — Ожоги внутренней поверхности бёдер, тем более на всём протяжении этой части тела, несомненно, являются основанием для временной потери трудоспособности. Но в случае, если твоя профессиональная деятельность напрямую сопряжена с использованием рассматриваемой нами части тела. Тем более что, как я себе представляю, кофе, хотя и пролился главным образом на внутреннюю поверхность верхней часть бёдер, но ожоги затронули не только ноги?
— Откуда ты знаешь?
На ее марокканской мордашке, которая еще никогда не была, и уже никогда не будет иметь осмысленное выражение, крупными детскими буквами написано страдание. Ей двадцать лет и она работает в моей смене. Таких фигур у европейских народов не бывает. Если разрезать надутый футбольный мяч строго пополам и по центру каждой половинки поставить вечно набухший сосок, то можно получить полное представление о ее бюсте. Очень тонкая талия, переходящая в круглые ягодицы. Тело настолько тонкое, что его страшно брать в руки, особенно если берешь со стороны спины. После гибели Нины я стал опускаться. Квартира у меня запущена. Впрочем, как и внешний вид. Половину салона моей квартиры занимает тренажер. Я работаю сменами, и поэтому режим сна и бодрствования у меня сбит. Для того чтобы заснуть, мне нужно качаться на нем минимум минут десять. Практически, я живу в своей комнате, а Юля в своей. Со мной она мало общается, но это еще ладно. Главное, школа ей еще менее интересна, чем я. Дима уже четыре года учиться в Англии, общаюсь с ним по телефону. Говорить, в общем, не о чем. Отец Фортуны младше меня на два года. Фортуна ищет себе принца с виллой возле моря. И, по-моему, уже нашла. Судя по джипу ее юного поклонника, который все чаще забирает ее с работы. Иногда, когда мы работаем в ночную смену, она радует меня половым актом. А еще она тянется к знаниям и периодически старается поступить в какое-нибудь учебное заведение.
— Я старый, Фортуна. И мудрый. Потому что учился лет двадцать. Или даже больше. Я знаю все законы Израиля. Из-за этого ожога тебе могут дать стопроцентную инвалидность, и тогда ты будешь получать зарплату не работая.
— Ну да!?
— Возьми у гинеколога справку, что у тебя обожжен и обезображен клитор. Ожоги от кофе оставляют страшные незаживающие раны. Врачи это знают, так что такую справку тебе дадут не глядя. С этой справкой пойди к промышленному врачу. Тот отправят тебя на комиссию, которая даст тебе стопроцентную инвалидность. Если человек не может себя обслуживать, то он стопроцентный инвалид. А если у тебя на клиторе страшная рана, ты сама себя обслужить сможешь?
— Нет. Мамочка, ужас то какой!
В последнее время тянувшуюся к знаниям медсестру преследовали неудачи. В результате моих титанических усилий в ней постепенно вызрела убежденность в том, что все единицы измерения придуманы людьми, связаны между собой и хранятся в Палате Мер и Весов в Париже. Осознав этот факт, она поняла, что её горизонты раздвинулись чрезвычайно, и вновь бросилась на штурм очередной академической твердыни. На вступительном экзамене к ней отнеслись поистине сердечно и предложили самой выбрать тему, которую она бы хотела раскрыть экзаменаторам. Застенчиво потупившись, она выразила готовность побеседовать о единицах измерения. При этом Фортуна сочла нужным упомянуть, что в медицину она пришла от сохи. Сделала она это напрасно. Соха вызвала в экзаменаторах совершенно ненужные ассоциации, и они спросили героическую медсестру:
— Что такое лошадиная сила?
Точного ответа на поставленный вопрос она не знала, но это её не смутило. Вспомнив о хранящихся в Париже эталонах, Фортуна звонким голосом отчеканила, что одна лошадиная сила — это та сила, которая развивается лошадью высотой в метр и весом в один килограмм. После чего она сочла нужным упомянуть, что эталон этого страдающего тяжёлой дистрофией пони храниться в «À la chambre des Mesures et les Poids» (Палате Мер и Весов) в Париже. Как у многих марокканских евреев, в семье ее родителей говорили на французском. Нельзя сказать, что её ответ не произвел впечатления на экзаменаторов, но и в этот раз она провалилась. Ко мне она относится с интересом. Впрочем, это обычная реакция ребенка, имеющего возможность покататься на бегемоте. Бегемот. В иврите есть слово «бегема» (מה”9;ג — скотина). Когда-то моя бабушка называла мою маму «бгейма». На идише есть такое ласкательное ругательство. В буквальном переводе «корова». Вернее было, потому что нет уже идиша. Бгейма, в смысле «томная, думающая во время работы не о работе, а о чем-то совсем другом, совершенно противоположном». Слово бегемот на иврите означает «скоты». В древности этих животных евреи воспринимали как эталон скотины, а переводчики Библии почему-то дали это слово без перевода. Росту во мне метр девяносто. Живот еще не закрывает колени, но и маленьким его назвать было бы несправедливо. Тридцать лет непрерывных поднятий тяжестей довели тонкую еврейскую шейку до шестидесятого размера. А толщина шеи — это критерий развития всего плечевого пояса. Иногда после окончания ночной смены мы едем купаться. Я якобы подвожу ее до дома, но, на самом деле, мы едем на малолюдный и развратный ночной пляж. Она как-то удивительно быстро привыкла к тому, что по пляжу я ношу ее на руках. Хожу я всегда возле кромки воды, где песок плотный и идти легче. Держать ее на руках мне совсем не тяжело, но, если мои ноги утопают в песке, я быстро устаю.
— Когда ты, наконец, научишься правильно говорить?— говорит она, лежа у меня на руках, — У тебя ужасный акцент. И пишешь ты безграмотно. Как тебе не стыдно?
— Никогда, Фортуна, — отвечаю я, придерживая ее почти невесомую головку. Она бездельница во всем. Когда она лежит у меня на руках ей даже лень держать свою голову на весу. Полная неги смесь расслабления, хамства и глубокого невежества. — Я умру малограмотным.
Я всегда люблю ее на пляже. Обычно я ставлю машину на самой дальней стоянке, мы спускаемся к воде, и я несу ее на руках вдоль моря, пока мне не попадется какой-нибудь большой камень. Она снимает трусы, стоя на одной ноге. При этом ее бесконечно длинное и тонкое тело обычно теряет равновесие, и она падает попой на край камня. Раздаются стоны и проклятия, я поднимаю ее, она упирается руками в злосчастный камень, а я своими руками прошу ее прогнутся, поднимаю ее ягодицы и развожу их в стороны. Мотивируя это тем, что не хочу беспокоить ее свежие царапины. После этого я бережно ввожу все то чисто и святое, что у меня есть во что-то узкое, теплое, и влажное.
— Ой-ой-ой, — пищит Фортуна, и мне приходится придерживать ее впавшую в буйство попу. Мы стоим слишком близко к воде, и волны докатываются до моих ног, что вначале немного отвлекает. Иногда мне хочется трахнуть ее и в зад, но пока я гоню от себя эту мысль. Мне страшно. Как-то, когда мы лежали на волнорезе, я вставил ей указательный палец в задний проход. Она надула губки, но промолчала. Ее задний проход был трогательно узок, а мышцы ануса были трепетны, но слабы и податливы. «Да ну его к черту, — подумал тогда я. — И трахнуть не трахну, и задний проход разорву». Попутно я с непроизвольно отметил полное отсутствие у нее геморроидальных шишичек. «Какой же она все-таки ребенок, черт подери», — подумал я тогда по этому поводу.
Мои воспоминания об экскурсии в ее задний проход прервала моя собственная эякуляция. Я обессилено опускаюсь на песок и прижимаюсь спиной к камню. Маленькие крабики, которые как обычно ночью зачем-то бегут из воды на берег, переползают через мою ногу. Это неприятно, но прогнать клещеносцев нет сил. Апатия — это отношение к сношению после сношения. Даже бегущих по тебе маленьких крабов согнать нет сил.
— Пошли купаться, слонопотам, — говорит она и, не глядя на меня, заходит в воду.
Провожаю взглядом ее фигуру и чувствую, как мое отношение к сношению начинает меняться в лучшую сторону. Нехотя встаю и захожу в море. Естественно, начитает жечь кончик полового члена, не помогает даже застарелое обрезание. Ну и черт с ним. Сразу после полового акта нельзя заходить в морскую воду. Нечто, нежное и чувствительное, вероятно, то, чем мужчина чувствует глубокое внутреннее удовлетворение, на какой-то короткий промежуток времени после оргазма высовывается наружу, и соленая морская вода это нечто обжигает. Зато, погрузившись в воду, я чувствую себя полностью расслабленным. Вода держит мое тело и мне не нужно опираться на камень. И маленькие нахальные крабики по мне не ползают. Впрочем, вода Средиземного моря обжигает это место достаточно бережно. Другое дело, зайти через две минуты после окончания душевного полового акта в недвижимые воды Мертвого моря. Совсем другое дело. Описать словами это ощущение нельзя. Только тот, кто одним глотком выпил своим членом чашечку крепкого горячего кофе, может отдаленно представить себе те чувства, которые испытывает мужчина, погрузившего свой еще не остывший после боя член в перенасыщенный солевой раствор хлора, брома, йода и еще черт знает чего, который, собственно, и является водами Мертвого моря. Все это, к сожалению, я узнал не из книг, а испытал своим, приученным к ласковому к себе отношению… Светили звезды. Я опустился в непослушную воду Мертвого моря, которое, вероятно из соображений гуманизма, хотела выбросить меня из воды, и замер. Видимо у меня был болевой шок. Стоявшая рядом Фортуна, предусмотрительно не погрузившая свое влагалище в этот адский раствор, нагнулась надо мной и внимательно смотрела мне прямо в глаза. Я с трудом встал и, таким образом, вынул свой член из воды. Повторяю, светили звезды. Было так больно, что даже слезы не капали, и я не мог скрипеть зубами.
— Ну, ты даешь, — сказала Фортуна, — неужели тебе совсем не жжет?
Я равнодушно пожал плечами. Говорить я все равно не мог. В эту минуту мне казалось, что Зоя Космодемьянская против меня пацанка.
— Вот это да! — продолжила свою мысль Фортуна, — расскажешь кому-нибудь — не поверят.
Мои воспоминания в этот раз прервала моя возлюбленная, которая, как обычно в таких случаях, забиралась ко мне на плечи.
— Слушай, мать, а возле какого камня ты разделась, ты, как всегда, забыла?
— Ага, — беззаботно ответила Фортуна.
Я вздохнул и, придерживая ее за колени, она, с ее безалаберностью, и свалиться может, вышел на берег и пошел к стоянке. Я, после окончания каждого полового акта, перед тем, как залезть в море, всегда одеваю плавки. Фортуна же натура романтическая и любит купаться обнаженной. Выйдя из воды частенько мы не можем найти то место, где любили друг друга столь ласково и нежно, и в этом случае я иду к машине за фонарем. Фортуна при этом сидит у меня на плечах. Понятное дело, совершенно голая. Особенно при этом она ничем не рискует. Во-первых, темно. Во-вторых, столь любимый всеми мужчинами мира орган прижат к моей шее. И, в-третьих, грудь она прикрывает руками. Конечно, скажите вы, ее малюсенькими ладошками такую грудь зарыть невозможно, но, в действительности, даже такими миниатюрными ручками можно прикрыть пусть и иногда набухшие, но небольшие и аккуратные соски. Таким образом, на свободе остается только кокетливо зияющий анус. Но и это не страшно. Во-первых, это сзади. Опять таки темно. Да и часа в два ночи на пляже обычно засыпают и влюбленные, и бомжи.
— Ты представляешь, толстопуз, — говорит она мне, помахивая ногами. — Первый вопрос, на который я не смогла дать правильный ответ, был на сообразительность. Было дано три двухзначных числа и мне было предложено указать наименьшее. Я указала число наугад и не угадала. Но особенно меня обидел вопрос на запоминание, на который мне так же не довелось ответить правильно. В вопросе спрашивалось, сколько будет восемь умножить на восемь. Я была в тупике. Я вызубрила все пособие по подготовке к экзамену, ты же знаешь. Там говорилось, сколько будет, если восемь умножить на шесть и восемь умножить на четыре. Об умножении восемь на восемь там не сказано ни звука. Этот экзамен сдать невозможно. Я просто не знаю, что мне делать.
— Я не толстопуз, — отвечаю я. — У меня классические пропорции. Талия 90+60+90.
Я могу носить ее у себя на плечах часами. Несколько раз она даже засыпала, уткнувшись носом в мои волосы. А, кроме того, мне нравиться готовить ее к экзаменам. Я часами объясняю ей, что такое квадратный корень, чем гипотенуза отличается от катета, и на себе демонстрирую смысл числа «пи». Фортуна слушает как завороженная. Пытаясь объяснить теорему Пифагора, я однажды нарисовал треугольник, который Фортуна долго разглядывала с большим недоверием. Однако приложенные мной титанические усилия не помогают ей избежать очередного оглушительного провала на экзамене. К счастью для меня она слепо продолжала верить в успех, и радовать себя ее репетиторством я могу до бесконечности.
Как-то мне пришлось работать с ней в ночную смену. От нечего делать я начал переводить на иврит роман Льва Толстого «Анна Каренина». Потрепанный том «Анны Карениной» остался в наследство отделению судебно-психиатрической экспертизы от одного домушника, представителя старин¬ной одесской воровской фамилии. Мои размышления о высотах человеческого духа прервала моя напарница. Она поинтересовалась, чем я занимаюсь.
— Чтобы не заснуть перевожу Льва Толстого на иврит. Работа кипит. Я уже перевел первую фразу: «Всё смешалось в доме Облонских».
— Это хорошо, что ты переводишь книгу о тяжелой участи евреев в Российской империи, — заявила Фортуна, разглядывая портрет Льва Толстого изображенный на обложке книги. — Я считаю, что наши дети должны знать всю правду о погромах.
Такой трактовки переведенной мной фразы, я, признаться, не ожидал.
— Почему ты решила, что роман Льва Толстого «Анна Каренина» посвящен судьбам российских евреев? — поинтересовался я.
— Ты, наверное, думаешь, что я дурочка, совсем книг не читаю, — обиженно надула губки Фортуна. Она всегда надувает губки, когда понарошку обижается — а я, между прочим, понимаю, что автор романа почтенный, глубоко религиозный еврей. На портрете у него умное выражение лица и большая окладистая борода, что так характерно для религиозных евреев. Кроме того, у него типичное для русских евреев имя — Лев. А что, кроме погромов, может описывать фраза: «Всё смешалось в доме Облонских»? Облонский — это типичная для восточноевропейских евреев фамилия. А что может быть причиной того, что всё смешалось в доме приличной еврейской семьи, кроме погрома? Уверена, что в ро¬мане Льва Толстого «Анна Каренина» описывается еврейский погром в черте оседлости, который, вероятно, пришлось пережить самому автору и его семье.
Её рассуждения были настолько логичны, что я сам чуть не поверил, что Лев Толстой — жизнеописатель еврейского местечка переживший Кишинёвский погром. Представил графа, одетого нарядно по случаю субботы и идущему в окружении многочисленного семейства в синагогу. Получилось трогательно.
— Ну откуда у людей эта манера запирать себя в затхлое и тесное гетто. Мне тебя жалко, Толстопуз. Ты же еще относительно не старый, способный на грязные и похотные поступки мужчина. Почему ты превращаешь себя в старика? Эти русские книги, российские программы по телевизору, русские магазины, русские рестораны, русская еда. Почему в каждой фразе, к месту и не к месту, ты всегда упираешь на свою русскость? Чего только стоит хотя бы этот кирпич сделанный из соленой рыбы под названием «таранка». Сбрось это с себя, Слонопотамий, расправь плечи, прочитай хоть что-нибудь, кроме полицейских протоколов, на иврите. Большой мир так интересен.
— А чем плохо жить в гетто, Фортуна? Гетто — это всего на всего район Венеции, который когда-то был еврейским. Да и потом это место историческое, там Шейлок жил. А рядом, в Вероне, Ромео и Джульетта. Небось, в долг у него брали. Ну, решили его венецианцы окружить стенами, ну и что? Так даже декоративнее. Одно плохо — тогда была традиция ежегодно изымать из гетто самого толстого мужчину и с шутками и прибаутками сжигать его на костре во время ежегодного карнавала. Красивый народный обычай. У меня, правда, были бы хорошие шансы победить в ежегодном конкурсе «мистер Толстяк», а в остальном все просто прелестно. Но с тех пор эта традиция позабылась, а Италия вступила в «Общий рынок». Ты бы хотела поселиться в Венеции, Фортуна?
— Нет. Я там была, и мне не понравилось. Очень сыро, и штукатурка со стен сыпется.
— А не надо на гостинице экономить, тогда и штукатурка со стен сыпаться не будет.
Та-ак. Навстречу нам идет пожилая парочка. И к стоянке мы уже подошли, а здесь освещение. Это не хорошо.
— Молодые люди, вы не подскажите, где сейчас можно купить сигареты?
Это я то молодой человек? Да, действительно, у меня на плечах сидит существо голое и малограмотное, но и оно искренне тянется к знаниям. Никаких других признаков молодости у меня давно уже нет.
— Только где-нибудь в ресторане на центральном городском пляже.
— Да-а. Судя по окаменевшему лицу тянущегося к сигарете дедушки, Фортуна не только что любезно объяснила, где можно купить курево, но и указала рукой в сторону центрального пляжа. Я помню свою реакцию, когда впервые увидел ее соски. Наверно он тоже сейчас думает: «Какая добрая отзывчивая девушка». А почему это его спутница поправила очки, глядя на мои плавки? Там-то что она увидела забавного и поучительного? Да, действительно, воспоминания о сосках Фортуны приводят меня в состояние романтическое. И рот приоткрыла, падла. Она, кстати, вряд ли старше меня, и, при других обстоятельствах, я бы любезно предложил ей сделать минет не снимая диоптрий, пускай порадуется чудесным видом. Но сейчас ей не обломиться, пускай сигарету сосет.
— Слушай, страхоподобный, неудобно как-то получилось. Я забыла совсем, что без купальника, и показала ему рукой в сторону центрального пляжа. По-моему, от избытка чувств дедушка пукнул. Быть может после этого он бросит курить?
Я бережно опускаю ее худенькое тело на землю и наклоняюсь к заднему колесу. Когда мы приезжаем на ночные купания, я прячу ключи от машины под заднее колесо. И, как всегда в таких случаях, ощущаю своей правой ягодицей легких шлепок. То есть она расставляет ноги, широко замахивается и вкладывает в удар всю силу. Но природа создало в ее лице живой организм узко специализированный. Каждая часть ее тела в отдельности и все вместе создано сугубо для любви и больше не на что не годиться. Ни для драки, и ни для учебы, ни для работы.
— Фортуна, ты сейчас стояла прямо за мной?
— Да, динозавр, прямо за твоей циклопической задницей.
— Ты не разумно подвергла себя сейчас страшной опасности. Не зря тебе менты права не хотят выдавать. А не потому, что теоретический экзамен по вождению ты в который раз не можешь сдать.
— Я его никогда не сдам, я знаю. Значит, Арон будет меня на машине катать, и на яхте, и на руках носить.
— А у него и яхта есть?
— Есть, он обещал завтра на ней меня покатать.
— Ты выйдешь за него замуж?
— Конечно. Я его люблю и хочу нарожать ему кучу детей.
— Тогда почему ты ездишь со мной на пляж, где в который раз теряешь на поле боя трусики?
— Это совсем другое. С Ароном у нас высокое чистое чувство, а ты древнее огромное зловонное похотливое животное. Нет никакой связи.
Зловонное. Неделю назад я работал с ней в ночную смену. Часа в четыре утра ко мне подошел Ханаан. Он не молод, религиозен, добропорядочен и вежлив. Над ним тяготеют обоснованные подозрения в растлении малолетних. На следствии он косил дурку, и его прислали к нам на судебно-психиатрическую экспертизу. У нас он две недели очень добросовестно изображал психические расстройство, но профессор холодно отнесся к его актерскому дарованию. Утром за ним придет полицейская машина, и он надолго поселиться в остроге на краю города. Почему-то ему не спится.
— Чем ты занимался в России? — спрашивает он меня.
— Я работал ветеринаром.
— А почему ты не занимаешься этим в Израиле?
— Я занимался этим и в Израиле. Но потом меня обвинили в жестоком обращении с животными и выгнали с работы. А с такими рекомендациями можно только сюда устроиться.
— Я рад, что встретил именно тебя, — говорит мне Ханаан. — Ты именно тот человек, который мне нужен. Сейчас я получу от тебя три таблетки самого сильного слабительного. Я нажрался гнилых фруктов до одурения, но, боюсь, что без слабительного гавно не будет достаточно жидким.
— Да, действительно, слабительное гавно разжижает, — соглашаюсь я. — А зачем это тебе?
— Перед окончанием ночной смены ты выведешь меня во двор, и я посру возле воздухозаборника кондиционера. Ты должен меня понять.
Я его понимаю. Профессор, который решил его судьбу, завтра будет принимать у студентов экзамен по психиатрии. В восемь утра придут студенты, войдут в аудиторию и получат экзаменационные листы. После этого момента выходить из аудитории нельзя. Экзамен длиться три часа. Когда все рассядутся, включат кондиционер. Сегодня хамсин, обещали градусов сорок, без кондиционера сидеть нельзя. И тогда воздухозаборник втянет в аудиторию все ароматы насранного Ханааном.
— Я все понял. Мы сделаем это, дружище.
Без пятнадцать семь я выхожу с Ханааном во двор. Ханаан бледен и ступает осторожно. Действие слабительного наступило чуть раньше желаемого времени, но Ханаан собрал свою волю в кулак и не проронил ни звука ни ртом, ни задним проходом.
— Я отхожу в сторону, а Ханаан и в изнеможении опускается на корточки возле воздухозаборника. Патетический пердеж перемежается с какими-то свистящими звуками. Видимо Ханаан не успел сесть, и первая струя ударила прямо в решетку воздухозаборника. А, быть может, он сделал это сознательно.
— Как успехи, Ханаан?
— Я думаю, все будет хорошо.
Наверное, он прав. Я стою достаточно далеко от эпицентра описываемых событий, но от аромата плохо переваренных гнилых фруктов это не спасает. До начала экзамена по психиатрии оставался один час и пять минут.
Через день я попытался зайти в аудиторию. Запах, который там стоял, как по своему букету, так и по интенсивности оставлял незабываемые ощущения и не поддавался никакому сравнению. Видимо кондиционер распылил насроное Ханааном на мелкие частички? Не знаю.
— Ой, да вот же мои трусы! Оказывается, мы совсем не далеко от машины отошли. А вот и бюстгальтер. Мне что-то надоело купаться, я устала. Отвези меня домой.
Она действительно устала. Снова забралась ко мне на плечи, в этот раз уже в купальнике, и уснула, пока я шел к стоянке. Щекочу ей пятку, и она просыпается.
— Отпусти мою пятку, огромный садист. Отпусти!
Пятка у нее мягкая и ухоженные пальчики на ноге смешно шевелятся, если эту пятку щекотать. Потом она вновь засыпает в машине (не только пятка, а вся Фортуна, целиком).
— Слушай, птеродактиль, следующий раз после вечерней смены поедем на Мертвое море. Чего-то захотелось мне солененького.
— Солененьким я могу тебя побаловать в любом месте, зачем же на Мертвое море тащиться?
Вот чертовка маленькая, хорошо еще, что в пах не попала. На Мертвое море я ездить не люблю. Не то чтобы езда по горному серпантину для меня представляет особую проблему. Вовсе нет. Но когда едешь по ашкелонской трассе к Средиземному, то вторая рука у меня свободна. Чего там рулить, дорога прямая, от встречной полосы отделен бетонной стеной, ни один придурок на мою полосу не выскочит, свет фар отсвечивают отражатели по краям дороги. Прелесть, ночью машин мало, едешь как в трубе, одна рука на руле — более чем достаточно. Значит — вторая, правая, рабочая — свободна. Справа сидит Фортуна. Быстро ездить я не люблю, едем спокойно. Правая рабочая рука находит живот Фортуны и аккуратно расстегивает пуговицу рядом с юбкой. Края кофточки раздвигаются и ладонь ложиться на плоский живот. Где-то тут должен быть пупок, в котором висит замысловатая сережка. Наверное, я нарушаю правила уличного движения. Чувствуя своим животом мою руку, Фортуна задерживает дыхание. Невольно вспомнила, как я, не подумав, потянул сережку, и ей было больно. Пупок она проткнула совсем недавно, и травмированное место еще болезненное. Ничего, я аккуратно. Сначала ненадолго ладонь опускается вниз, под юбку, проверить, на месте ли мелкие кудряшки. Так, трусики. Слава Богу! Вот они, родимые, на месте. Потом плавно и медленно в сторону тяжело раненного сережкой пупка… Черт!! А это что еще за металлоконструкции под кофточкой моей возлюбленной? Цепь какая-то, что ли? Ну да, качественная такая цепь. На такой цепи можно кавказскую овчарку держать. Хм. Обнаженное женское тело менее сексуально, чем тоже тело украшенное разного рода аксессуарами. Одно дело просто сжать обнаженную женскую грудь, Совсем другие ощущения, когда сделать это, найдя ту же самую грудь в замысловатых кружевах. Аксессуар сексуален только в том случае, если мужчина не осознано воспринимает его как некий фактор, мешающий женщине двигаться, оборонять себя, а главное, убежать. Почему юбка сексуальнее, чем брюки? В юбке, особенно длинной, попробуй убеги. Высокие каблуки зрительно удлиняют ногу? Правильно. Но главное, бежать в них неудобно. Ожерелья на шее, браслеты на руках… Красиво, правда? Ожерелье на шее — это декоративный ошейник. С ошейником на шее, куда она убежит? Да и передвигаться так удобно, перестает слушаться — можно натянуть поводок, очень удобно. Ведь первобытные люди были кочевниками. Все, кто гулял хоть раз с собакой, не могут со мной не согласиться. А браслеты на руках — это декоративные наручники. Когда руки связаны, не только трудно сопротивляться, бежать тоже неудобно. Да и ошейник на тонкой девичьей шее вещь опасная. Можно задушить, а можно и сломать позвоночник. Повешенные, кстати говоря, чаще умирают от перелома первого шейного позвонка (так называемый атлант), чем от удушья. Брести с женщиной, у которой связаны руки, гораздо спокойнее. Во-первых, в этом случае она совершенно беспомощна, спокойно за тобой идет и, при желании с ней можно сделать все, что угодно. А во-вторых, в любом случае никакой сколько-нибудь серьезной травмы она не получит, даже если веревка резко натянется. Максимум упадет, ничего страшного. И еще одно. Возбужденному больному в психбольницах ограничивают руки в движениях (надевают смирительные рубашки с длинными рукавами, рукава завязывают на спине — руками не пошевелишь). Это делают не только для того, чтобы буйный больной не буянил. Это сильное успокоительное средство. Человек, когда он ограничен в движениях, особенно рук, он успокаивается, становиться апатичным. Если в течение нескольких часов у женщины (впрочем, как и у мужчины) были связаны руки, сопротивляться нет никаких душевных сил. Поэтому браслеты, как средство обольщения мужчины, широко распространены и действуют безотказно.
Или подвязки на чулках. В чулках главное не сами чулки, колготки не особенно сексуальны. Другое дело, когда женские бедра чем-нибудь перетянуты... Тут да, это бьет мужчину наповал, а почему? А потому что если женщина сжимает ноги, то, что с ней можно сделать? Можно ее бить, пока она не станет послушной. Но психически здоровому мужчине ударить любимую женщину крайне неприятно. Невозможно практически. Это общее правило для всего животного мира. Кобель скорее позволит сучке себя укусить, чем проявит по отношению к ней какую-то агрессию. Садизм — это извращение, которое безжалостно выбраковывалось естественным отбором. Если свою самку не беречь, то она умрет и не вырастит потомство. Садизм, как и гомосексуализм, к примеру, существуют, но исключительно как психические отклонения. Так что бить сжавшую ноги женщину — это не наш метод. Она лежит перед тобой, ее руки связаны, но, если ее ноги прижаты одна к другой, то и выхода нет? Как же! Можно привязать к ее бедрам веревки и силой раздвинуть ей ноги. Боли при этом она не испытает, так что запрет на садизм в моей психике эту акцию пропустит. Попробуйте где-нибудь на пляже завязать своей любимой любую веревку на бедрах. Или хотя бы на голени (носки, гольфы). Как, стало сексуальнее? То-то же.
Да-а, что я глубоко в первобытно-общинный строй погрузился. И цепь на ней узкая, плотно к талии прилегает. Наверное, ей даже дышать мешает. Бля-ядь! Аж в голову ударило. «Мужчина при дыхании больше пользуется диафрагмой, у него при дыхании вздымается живот. Женщина осуществляет вдох больше межреберными мышцами, и, соответственно, у нее при дыхании вздымается грудь. Талию перетягивают не только для того, чтобы ее подчеркнуть, но и для того, чтобы живот не шевелился, а грудь трепетно вздымалась. Да и если ей дышать тяжело, куда же она убежит?» — думаю я, а сам резко сворачиваю с трасы на проселок. И тут же съезжаю с проселка и торможу возле каких-то деревьев. Выскакиваю из машины, подбегаю к двери, возле которой сидит Фортуна, аккуратно, но быстро вынимаю девушку из машины, расстегиваю ей пуговицы на рукавах и снимаю блузку. Помогаю расстаться с юбкой. Трусики долой, они нам не к чему. Открываю заднюю дверь, кладу тонкое длинное тело спиной на заднее сидение…
— Может быть, ты, кашалот, тоже хотя бы шорты снимешь?
— Устами невинного младенца женского пола глаголет истина. Наваливаюсь на нее с такой жадностью, как будто… Даже и сравнить не с чем. Судя по запаху, мы находимся в пардесе (плантации цитрусовых, в данном случае апельсин). Апельсин, так апельсин... Все, что у меня есть святого и чистого, введено в… Ее цепь царапает мне живот, но черт с ней… Худеть надо… Любили все-таки наши первобытные предки изыскано украсить женское тело... Кончаю и вдыхаю полной грудью запах гниющих апельсин. Правая рука безвольно опущена между сидениями. «Машину помыть давно пора, как можно в такой помойке Фортуну возить?» — вяло перекатывается в голове, и я целую ее шею в том месте, где проходит правая сонная артерия. Чувствую, как под нежной кожей что-то пульсирует.
— Толстопуз, ты меня раздавить тут собрался?
Встаю, вынимаю Фортуну из машины, ставлю ее на землю, беру с переднего сидения ее бюстгальтер, поворачиваю ее, вновь трогаю губами шею и застегиваю на спине застежку. Усаживаю ее на первое сидение, пристегиваю ремень безопасности, кладу на Фортунин живот всю остальную ее одежду и закрываю дверь. После чего поднимаю с земли свои шорты, отряхиваю их от грязи и одеваю на могучий организм. Как оказалось, задом наперед и шиворот на выворот.
Конец ночной смены. Фортуна, с благородной целью выяснить, успешно ли она сдала вступительный экзамен в очередной очаг науки, заходит на сайт учебного заведения, которому посчастливилось принимать у нее экзамен. Сайт с прискорбием сообщает, что госпожа Фортуна, к огромному сожалению учебного заведения, не продемонстрировала в этот раз тех глубоких и прочных знаний, которыми, несомненно, обладает. В общем, мы вас рады видеть в следующий раз.
Фортункины губы дрожат. Из ее глаз катятся слезы поистине циклопической величины. Бережно беру ее за уши, поворачиваю дрожащими губами к себе и успешно пытаюсь поймать уже своими губами катящуюся по щеке слезу. Делаю это сугубо из вежливости. Послезавтра у Фортуны свадьба, на которую я почему-то не приглашен. На следующее утро они уплывают на яхте ее мужа в свадебное путешествие по Средиземному морю. С работы она уволилась и это ее последняя смена. Она специально поменялась, чтобы работать эту смену со мной и надела то белье, которое мне нравиться. Мягкий намек на то, что Фортуна со мной собралась тепло попрощаться. Но никакого сопровождающегося стонами прощания не будет, Фортуна. Мне не надо милостей от природы.
|
|