Дмитрию Муллахметову,
который так хотел стать… мной!
[0] предисловие
Снег летел острой стружкой, которую нельзя сдувать, иначе она может попасть в глаза, или просто на тело и причинить боль. Снег хотел сбить меня с мысли о Питере и моих полусуицидальных настроев. Ну и спасибо ему за то, что пытался. Потому, что все уже устали от моего питерского бреда и настроения. Даже сам я понимал, что это уже не нормально, думать о городе 25 часов в сутки. Просиживать в Интернете часами, рассматривая карту Петербурга, подыскивая желаемое место для проживания. Глупые мечты выливались агрессией на окружающих и в скором времени мне стали говорить: Ты совсем свихнулся!
Ну, конечно, свихнулся! Какой здоровый откажется от всего, что есть ради того, чтобы «бомжевать» в городе, пусть даже мечты, но в котором никогда не был.
У меня ведь и в самом деле было многое – учеба, на которую я попал абсолютно случайно, но все же, без блата и без денег, на бюджетную основу! Но меня это не устраивало. Мне всегда хочется чего-то большего, заоблачного. Но разве это плохо? Чтобы перепрыгнуть забор, нужно метиться на Луну, сказали как-то мне знакомые. И я подумал, что никогда нельзя отказываться от того, что я задумал.
А еще я узнал, что мечты имеют такое паршивое свойство «СБЫВАТЬСЯ»!
Например, я хотел работать в журнале, и у меня открылась возможность работы в журнале, я не хотел учиться в том университете, в который поступил, первая же сессия пошла под откос! И все, в том или ином смысле, ведет к тому, что моя главная мечта – уехать в Питер, - становится все более реальной! Настолько реальной, что я начинаю бояться ее! По-настоящему бояться…
***
- А у нас снег идет! Ты не скучаешь по снегу? По настоящему уральскому снегу? С сугробами, с морозом… Не скучаешь?
- Нет! – ответил я сам себе и продолжил свою прогулку по озябшей набережной.
***
Такого не было! Это рождало мое воображение. Сессия, которая была готова завалить сама себя от моего нежелания сдавать ее, все же наладилась, и я остался в этом университете – просиживать дни без толку. Конечно, этот толк нужно было извлекать, но никто ведь не спросил: Хочу ли я извлекать его?
С другой стороны – лучше уж не спрашивать, иначе все равно все будут говорить – не хочу! Зачем тогда вообще жить? Но я твердо решил – держусь еще полгода и…
А потом просто все может измениться, я могу, в самом деле, решиться и уехать в другой мир за другой жизнью, а могу поуговаривать себя еще четыре года и закончить этот ВУЗ с горем пополам.
***
Я был в Питере всего один раз. Через чувства и ощущения. Ездила Она, а был я! И потом мы вместе «отправились» Туда. Осенью, которая была одна для нас двоих.
Наши мечты остановились где-то за столиком, в Ее любимой кафешке на Грибоедовской набережной. То ли в будущем наших мечтаний, то ли в прошлом наших жизней. В той осени, что была одна для двоих.
Вот только когда мы придумали ту осень, мы были другими. А сейчас поменялись. Как меняется мир вокруг нас, с каждым днем, так и мы – стали в чем-то старше, в чем-то умнее. Да даже если в чем-то наоборот, поглупели. Мы уже не могли смотреть на тех нас, которые сидели в кафе за одним столиком и не знали, как сказать друг другу слова, которые каждый, наверное, уже приготовил за долгие минуты разлуки.
Кофе, сигареты, мятые салфетки и официантка. Ничего этого ведь так и не случилось! Мы написали сценарий, но не сумели его проиграть. А знаете почему, потому что долгое время, сохраняя его в себе, мы думали, что так оно и должно быть! Как придумали – так и будет! А когда «произнесли», поняли, что все уже не так как раньше и решили оставить наш сценарий в прошлом. Как пройденный этап отношений, которых не было…
[+] реминисценция отчаянья
Мечты сбываются… и не сбываются. Я знаю, придет день, когда я приеду Туда и все станет другим! Сегодня у меня была возможность открыть себе этот путь, но мне помогли его перекрыть!
- Хочешь прогуляться?
- Нет… холодно.
- Ну и что, я согрею тебя, своими мыслями!
- Нет…
- Как хочешь! Ну, может тогда, просто посидим?
- Нет…
- Он здесь?
- Он вышел…
- Меня не видно, не говори, что я здесь…
- Может мне его позвать?
- Нет, не говори, что я здесь…
- Хорошо, как хочешь…
после километров
стучащие колеса поездов замрут
я знаю, где я буду…
на Ладожском вокзале. Петербург
после долгой ночи
устану от стучащего вагона
я выйду на перрон
и я умру…
Иногда кажется, что мне не суждено оказаться там… Я отказываюсь от мыслей о Нем, отказываюсь от мечты. Вернее, от ее свершения. Я – мазохист. Когда приходит момент, который ведет к тому, что мечта вот-вот сбудется – я все ломаю! Причиняю боль себе, себе, себе, и окружающим…
Мне хотят лучшего – я хочу по-своему… А может мне хотят по-своему, а я хочу лучше…
жди меня
я уже совсем близко
нас отделяют только дни…
жди меня
я подошел как можно ближе
и скоро буду с тобой!
жди меня
осталось только просчитать часы
вернуть минуты на круги своя
я скоро буду здесь…
жди меня!
Не жди! Не питай надежд зря. Я все равно позвоню тебе завтра и скажу, что не приеду! Наберу на своем отключенном телефоне 812 и тихо так, сквозь слезы скажу: не жди!
Не снись мне больше
Я не желаю видеться во снах моих
С тобой…
Коснись ладонью
Тыльной стороной
И я проснусь
Ну, вот и наяву ты!
Привстану и скажу:
Не снись мне больше…
[1] предыстория
Меня хотели назвать Костей, хотели Русланом… Но мама сразу отмела все варианты родственников. И ждала, когда имя само придет к ней. А тем временем, пока она лежала в роддоме, ласково звала меня Котя... И родился я в год кота, 1987.
Мы жили в маленьком городке, под боком Уральского Мегаполиса, тогда еще носившего название Свердловск, которое чуть позже казалось мне совершенно некрасивым, не звучным и непроизносимым. Когда решили вернуть городу историческое название – Екатеринбург, я почему-то был За. А вот родственники, выросшие в эпоху СССР и всех этих Свердловых и других «бездарных» личностей, были категорически Против!
Хотя, на судьбе моего городка это никак в целом не отразилось! Он как носил имя Берёзовский, так и носит до сих пор, несменяемо-неснимаемо.
Чуть подросшего меня часто оставляли с бабушкой, - мама работала, и времени на детей находилось не слишком много. Старший брат был уже самостоятельным пацаненком, хаживал в школу и замечательно справлялся в доме сам, без родителей, и уж вдвойне легче ему было без меня.
В четыре года, сейчас уже сложно выстроить ровную цепочку и проследить, что было за чем, родители развелись! Отец пил, много и еще больше, что сказывалось на адекватности его поведения не в лучшую сторону, а мама, по природе своей не пьющий и желающий для себя лучшей жизни человек, решила оставить мужа на попечение судьбе-пьянчужке, а сама отправилась за новой жизнью.
Не знаю, какой волей, но новую жизнь звали Сергей. И уже тогда я понял, что новая жизнь моей мамы меня не очень-то устраивает. Моего брата она не устраивала еще больше. Но это только потому, что я не высказывал своих претензий, а молчал, держа все мысли и обиды в себе.
Часто вспоминаю момент, когда «новые» родители возвращались домой, я всегда смотрел сериал, к которому привык у бабушки. «Просто Мария». Как сейчас помню черноволосую девушку, бродившую по улочкам Мексики. Она мне казалась самой красивой и напоминала бабушку. У бабушки тоже были длинные черные волосы, в которых я любил повозиться. Забирался на диван, в момент ежедневного киносеанса, и начинал выдумывать что-нибудь по-детски нелепое на ее голове. Потом бабушке долго приходилось расчесывать волосы, чтобы избавиться от запутанностей, которые я наводил.
Родители возвращались и отчим в один миг, еще можно сказать с порога, сгонял меня с кресла и переключал телевизор на тот канал, на котором было что-нибудь более подходящее для него. Ну, а раз каналов было только два, то соответственно все, что шло на втором, становилось более подходящим.
***
- Когда я была маленькая, я думала что зрачки – это отражение Земли в наших глазах, - сказала мама, с намокшими глазами.
Я склонил голову к ее коленям. Сегодня началась новая жизнь. Или вернее будет сказать переходный период к новой жизни.
Они жили тринадцать лет вместе. Первая половина их совместной жизни – такая веселая жизнь, молодая и раскованная, с толпами гостей и льющимся спиртным, с веселыми криками и смехом. А на утро с немного опухшей головой и будничной заботой. А тут я, мешаюсь под ногами. Брат, бывает, попадется. Хотя он гораздо реже бывал дома. Уходил гулять, проводил кучу времени с друзьями и компаниями. А я больше сидел дома. Без толку. Ходил в школу. Гулял с лучшей подругой. Обижался на всех и вся.
Отчим свирепствовал, если я что-нибудь делал не так. Ругался и громко так, по-русски, матерился, если вдруг он возвращался домой с работы (какого-то черта днем) и у меня в гостях пребывала моя безбашенная одноклассница.
В общем, в доме был ОН, и не было меня, а если я вдруг подавал признаки жизни и дыхания, то эти признаки нужно было срочно подавить. Именно этим отчим и занимался, лежа на диване.
Еще через несколько лет ему вдруг вздумалось заняться моим воспитанием. Я был классе в восьмом. Он стал учить меня всякой чуши, которой, наверное, в свое время наслушался от своих родственников. Или может, еще где-нибудь подхватил. Честно, мне не было до этого никакого дела, разве что докучал он мне все чаще и чаще, и вскоре мне это стало надоедать.
К отцу в этот период была ненависть. Детская ненависть, которая в основном, наверное, основывалась на словах матери, которая все детство произносила: «Твой отец козел»… и остальное, в том же духе. Хотя и Своего, несомненно, в этой ненависти было не мало. Отец любил высказывать мне претензии о том, что я не звоню, не приезжаю в гости, не поздравляю с праздниками. А я того же самого ждал все детство от папы. Хотел как нормальный ребенок, но понял, в конце концов, что я – «нормальный» ребенок нашей русской жизни. По-крайней мере такой жизни, которую знаю я, и еще тысячи парней и девчонок моего поколения.
Еще большая ненависть назрела годам к пятнадцати к отчиму. Но об этом, думаю, писать не стоит совсем. Теперь главным стало то, что 24 января 2004 года все изменилось. Семейная жизнь, давно ставшая просто совместным проживанием, подошла к своему логическому завершению. Последний (семейный) скандал, последние слова, после которых могла быть еще какая-то надежда на восстановление отношений. Но все решилось судьбой. Им больше не нужно было быть вместе и после тринадцати лет – развод.
На самом же деле официальный развод произошел только через 10 месяцев после ссоры. Но это детали, которые здесь не несут никакого смысла. Почти…
[2] 2004 год: хроника депрессивного состояния и переломного периода
Десять месяцев жизни на иглах конфликтов и ссор. Я заканчивал 11 класс, и летом мне предстояли трудные времена – многочисленные экзамены. Сперва выпускные, а после – вступительные. Я был к ним совершенно не готов морально и физически. Я держал себя в руках из последних сил. Напряжение не спадало. Дом ассоциировался у меня с полем боя.
Мне, естественно, приходилось возвращаться на это поле каждый день, потому что здесь была мама, а ее я не мог оставить ни на минуту. Я знал – она справится психологически, но физически… именно это не толкнуло меня на многие шаги, которые я задумывал в своем подростковой сознание.
Самым главным желанием стала навязчивая идея смыться куда-нибудь. Или не куда-нибудь, а в Питер! Уж не знаю, какого черта я так загорелся мыслью об этом городе, но как-то в одночасье этот город стал смыслом моего существования. Посреди всего бреда, что окружал меня в тот момент, Питер стал для меня светом в конце тоннеля (хм, насколько все-таки это банальное сравнение). И я стал готовить себя к этому свету. Стал примерять солнцезащитные очки, чтобы не ослепнуть. Стал искать пути, по которым я мог прийти к этой цели.
Пробовал абстрагироваться от своей семьи (вернее того, что от нее осталось), сконцентрироваться на учебе (хотя, признаюсь честно, у меня никогда не получалось сосредоточиться на учебе) – все выливалось в нездоровый похуизм и не больше. А за этим похуизмом скрывалась боль. Резкая, непрерываемая боль. И я это чувствовал, к моему великому сожалению. А может…
***
Ева чего-то вечно хотела от меня. Все время желала объяснений и другой подобной чуши. Но я-то этого не желал! Она просто любила – Я не обращал внимания. Я был эгоистом по отношению к ней, но, ничего с собой делать не хотел.
- Ты просто маленький глупый мальчишка, который любит повторять «я такой и мне это нравится!»
Люди видели меня насквозь. Они видели мои внутренности, чувствовали мое отношение к окружающему меня миру. Они не видели боли, потому что боль была глубже моих ярких черт: самолюбия, эгоизма… А эти черты, они выработались как иммунитет к окружающему. Я думал, что я доверяю миру, людям, что я открытый, но, я понял только сейчас, что на самом деле – это всего лишь способ защититься!
Знаете, у меня есть одногруппник, жутко закомплексованный паренек, ему на днях исполнилось 16. Его окружение – восемнадцатилетние подростки. Он в среде более взрослых, со своим жутким воспитанием. Замкнутость, недоверие – все связано воедино и образуется один огромный комплекс. Единственный способ выжить – нападение. Я его чувствую, понимаю, но… Мой инстинкт выживание тоже основывается на нападении. Я увидел в нем себя. Не самого приспособленного к жизни человека, с кучей недостатков, которые выплескиваются наружу из-за отсутствия возможности выплескивать свои достоинства.
Я борюсь с собой! И мне кажется, у меня не плохо получается.
Так вот Ева… Она появилась в моей жизни давно. И не так давно. Одновременно.
«Время – оно вообще, по большей части, не важно. Потому что оно у каждого свое, личное» - говорила она.
Еще больше она появилась в тот момент, когда решила признаться мне в своих чувствах. Я, конечно же, был не готов! Да нет, какой там не готов, я просто не отвечал взаимностью – и все!
Эта ее любовь стала для меня петлей. Я не мог искать для себя утешений, мне сразу же сказали: «Теперь ты несешь некую ответственность за ее чувства». Какую там, на хрен ответственность? Мне было глубоко посрать на ее чувства! А она все влезала в мою жизнь и влезала.
Я думаю, что случись все немного раньше, или может позже, все могло бы сложиться по-другому. Я был бы адекватнее, спокойнее. А может? Да нет, не может! Все происходит своевременно, и в другой какой день, месяц или год Этому не дано было свершиться.
Любовь оказала слишком мощное давление. Я почему-то вдруг решил, что не в силах больше выдержать ничего, что меня окружало, и решил все бросить. Пустить на самотек. Решил отправиться Туда, не знаю куда… За тем, не знаю за чем??? Что-то остановило меня, так неожиданно и вдруг. Внутренний голос заговорил. Он попросил остаться…
***
- Ты веришь в чудо? – спросил Он меня, глядя мне прямо в глаза.
Я люблю, когда мне смотрят прямо в глаза. Знаете, бывает, когда разговариваешь с кем-то, смотришь ему ровно в глаза, в зрачки, которые то сужаются, то наоборот становятся больше, будто пожирая своей чернотой. А иногда люди при разговоре смотрят в рот. Это ужасно! По-моему… Я предпочитаю, чтобы мы с собеседником смотрели точно в глаза. Если мне смотрят на губы, я начинаю сосредотачивать внимание не на том человеке, с которым говорю и не на предмете беседы, а на себе: «А как там сейчас мои губы?» или еще какие-нибудь подобные мыслишки.
- А что Вы имеете в виду? Какое чудо? – спросил скромно я, мне ведь никогда раньше не приходилось разговаривать с… Ним.
- Ну, не знаю, как ты понимаешь, так и ответь.
- Чудо, хм… может быть и верю.
- Твоя жизнь тебе не кажется чудом?
- Моя жизнь? Нет. Но жизнь в целом, наверное, да… - немного отстраненно произнес я, отвернувшись сторону, - К чему этот разговор? Он бесполезен, Вам не кажется?
- Тебе здесь не нравится!?
- Какое это имеет отношение к тому, о чем мы говорим? Вообще не понимаю, зачем мы с Вами говорим!
Мне и вправду не нравилось то место, где мы находились. Это была совершенно пустая улица, широкая. Улица, на которой сейчас должно было быть движение. Движение жизни. Но вокруг было только ПУСТО. Ничего уже кроме нас не раздражало этого мира. Я чувствовал себя немного неуютно в такой обстановке. Я, конечно, знал, что разговор с Ним может происходить только наедине, но я понятия не имел, что для этого Он «освободит» целую улицу – часть жизни.
- Хорошо, где бы ты хотел сейчас оказаться?
Я еще раз провел взглядом вокруг себя, покопался в своих мыслях и сразу вспомнил, что давно хотел оказаться посреди огромного поля, заросшего травой. Поля, которое не заканчивалось бы никогда и нигде. По крайней мере, до горизонта.
- Не удивительно, - сказал Он с легкой улыбкой на лице, которое до этого не отражало никаких эмоций, - С твоим желанием уйти от той жизни, которая тебя окружала, я мог догадаться о месте, в котором тебе будет комфортней. Но я решил дать волю твоим мыслям и выбору. Тем более я слишком часто ходил по твоему разуму и наблюдал за мыслями, которые приходили тебе в голову. Знаешь, честно говоря, я бы убрал из твоей головы свыше 90 процентов всех размышлений.
- Как Вы можете так говорить? Разве не Вы должны поощрять любые мысли о счастливой и веселой жизни и всякой другой доброй ерунде? А память? Разве помнить – это плохо?
- Нет, но ты не просто вспоминаешь, ты пытаешься прожить некоторые моменты своей жизни заново, а так не бывает! Жизнь должна двигаться вперед, а ты создаешь пробку. Ты зациклился на каких-то минутах, потому что не веришь, что может быть лучше. Да и если серьезно, то с чего ты взял, что у тебя в голове так много светлого и доброго..? Конечно это есть, но ты уже давно заткнул все хорошее в самые узкие и темные щели, заложив все темными и грустными деталями своего существования.
***
- Ты хочешь жить?
- Не знаю, иногда я не вижу в этом смысла!
- А он тебе нужен?
- Смысл? Конечно,.. зачем жить, если нет смысла…
- А вчера у тебя был смысл жить?
- Ну, да, был…
- И у тебя до сих пор всегда был смысл жить?
- Нет не всегда, не каждый день.
- Почему же ты все еще живешь?
- Потому что боюсь…
- Чего?
- Смерти…
- И ты выбираешь бессмысленность?
- Ты что пытаешься навести меня на путь самоубийства?
- Нет! Я хочу, чтобы ты разобрался в себе!
***
Я ложился в свою прохладную кровать и глядел в потолок. Одеяло быстро нагревалось от тепла моего тела, не такого сильного, как мне хотелось, но все же. Я не мог уснуть! Как обычно. Сначала мне нужно довести себя до полного утомления, только потом я мог отключиться, как только голова касалась подушки.
Сейчас из подушки мне в затылок воткнулось перо. Оно проникло через наволочку и выбралось на свет. Нет, не на свет, а в темноту ночной комнаты. Я перевернул подушку и снова уставился в потолок.
Я утомился, но не так, чтобы уснуть на ночь, до утра, а так, чтобы уснуть совсем. Мысли о смерти частенько закрадывались в мою голову. Они сопровождали меня везде. Когда я ехал в маршрутке, я ждал, что какой-нибудь дурной водитель не справится с управлением и наша машина попадет в аварию. Когда я стоял на последних этажах своего университета, я любил подходить к окну и смотреть на город. Он был таким серым, зачастую, совсем не ярким и не выражающимся. У горизонта Уральские горы сменяли одна другую, а под окнами шли люди – такие же студенты, как и я, или просто прохожие. И вот я стоял у окна во всю стену 12 этажа и представлял, как буду лететь к Земле. Сила притяжения все-таки есть. И я бы…
Когда я открываю аптечку, чтобы достать таблетку от головной боли или еще от какой-нибудь беды, я думаю о смерти… когда я… в общем я всегда думаю о смерти. Однако посвященные в мои бредовые полусуицидальные мысли знакомые были мной утешены – это только мысли, и они не имеют никакого шанса быть воплощенными в жизнь. Я безумно боюсь смерти! Панически, поэтому лишить себя жизни самостоятельно я не способен!
Показаться врачам – тоже не приемлемо для меня. Не могу представить, что я сижу на приеме у какого-нибудь психотерапевта, которому осточертела вся эта работа, все пациенты. Ну, уж нет. Мне гораздо легче рассказать это себе. Сесть у монитора компьютера и набрать какой-нибудь текст. Или позвонить знакомому. Или знакомой. Чаще всего Литусовой. Хотя, о ней речь пойдет позже, поэтому сейчас я рассказывать не буду ничего.
***
Неосторожно так дотрагиваюсь до своих нервов. Хочется потрогать. А что же это такое? Какое оно на ощупь? Легонько дотронувшись, вздрагиваю. То ли от боли, то ли оттого, что так запрограммировано в нас – если должно быть больно, то должно! А Он стоит как-то напротив и наискосок одновременно и наблюдает за моими действиями.
- Тебе больно?
- Да… вроде.
- Не ври! Тебе не может быть больно!
- Как это не может?
- Ты не можешь сделать себе больно! Я знаю…
Я никогда не слышал настолько глупого и бессмысленного разговора, чем был сейчас у нас. Хотя каждый наш разговор был глуп, по-моему. Был пуст и не нес для меня ничего важного и нужного. Я всегда думал, что лучше бы всего этого не было, и наверняка мне жилось бы гораздо проще в этом мире. И жизнь не казалась бы мне такой противной и грязной. Хотя, кто ее знает, как тогда повернулась ко мне судьба (это такая тетенька – страшная сука!, ты ждешь от нее одного, а у нее всегда приготовлено что-то для тебя свое, особенное).
В другой момент, вот стою я сейчас в этом большом коридоре (боже, ну и коридор, нужно срочно сказать Ему, что мне здесь не нравится), разговариваю с Этим чудиком и… уже можно сказать, и не уверен в том, что Судьба – это сука. Скорее это кобель!
Опять же с другой стороны, я так понял, что Тот, что сейчас разговаривает со мной – не тот, кто разговаривает с кем-то другим. Я ведь знаю, что каждый создает свое воплощение, которое потом и встречает. А кто-то не встречает, кому-то просто не выпадает такое «счастье». Врагам не пожелаешь встретить «Своего Бога» и проболтать с ним кучу времени, потратить в пустую на то, что бы обсуждать наиглупейшие вопросы.
- Мне не нравится здесь! – сказал я, посмотрев в глубь коридора.
- Ты снова хочешь оказаться в другом месте?
- Ну, да…
- По-моему ты стал злоупотреблять этой возможностью?
- А, по-моему, Вы просто совершенно не знаете, что мне нужно… Я не люблю пустые улицы, не люблю длинные коридоры, в которых светит только одна лампа, и та мерцает… Мне не нравится темный парк, который напоминает мне кладбище… Мне не нравятся те места, в которые приводите меня Вы!
- Я же просил тебя называть меня на Ты! Давай сделаем так, я даю тебе еще один шанс выбрать место, а ты перестанешь обращаться ко мне на Вы? Согласен?
- Хорошо, - согласился я и представил себе крышу многоэтажки, на которой я почему-то так хотел оказаться. И даже вроде я на ней был когда-то, но в тот же момент, я был уверен – мне не представлялось еще такой возможности!
Я вспомнил, что мне снились эти места прежде. И то поле, и эта крыша. И во сне я всегда хотел остаться подольше только потому, что место доставляло мне огромное наслаждение. Поле – своей открытостью и раскованностью, своей чистотой и принадлежностью мне! А крыша, крыша просто была высоко, где-то под небом. Именно там, где мне так хотелось побывать. На уровне полета птиц, на уровне облаков, хотя до них было еще очень высоко. Но все-таки ощущение полета, которое я испытывал, когда смотрел в глубокую даль вечернего города, давало мне ощущение того, что если я сейчас подниму глаза, совсем чуть-чуть вверх, я обязательно увижу облака, и даже дотянуться смогу, если очень захочу.
***
Она смогла! Ева лежала ночью в своей теплой кровати, укрывшись одеялом, и думала о том, что ее жизнь подошла к своему логическому завершению – смысла больше нет! А раз нет смысла, решила она, то и тратить время на бесполезное времяпрепровождение в этом мире незачем!
Она скинула одеяло, надела тапочки, которые всегда стояли у кровати, и пошла в соседнюю комнату, где спят родители. Там, в шкафу лежала аптечка. Коробочка с различными препаратами, от различных человеческих недугов. Наверняка и от главного недуга, который напрягал ее, что-нибудь найдется. Она взяла аптечку и отправилась в ванную. Достала пачки с таблетками, попыталась разобрать что-от-чего, но, в конце концов, чтобы долго слишком не возиться, решила действовать методом – чего не знаю, то и глотаю. Высыпала горсть таблеток, цветных и вроде не таких страшных на первый взгляд, в ладонь. Внимательно рассмотрела их, в полумраке, замешкалась вроде как, а потом одним махом закинула их себе в рот…
А потом с такой же легкостью вернулась в постель, укрылась любимым одеялом и стала ждать. Чего – она еще не знала. Наверное, просто сна, который и будет последним. Который и…
Сон пришел, но Ева этого не заметила. Она проснулась оттого, что ее тошнило. И сдерживать порыв она была уже не в силах. Горло и язык не подавали никаких признаков движения и ощущения.
Потом, уже утром, с новым порывом она подумала: «Живая…». И неизвестно, что она испытала в первые моменты: радость или наоборот, что все насмарку?
Позже Ева вспомнит попытку как дурной сон, который она больше никогда не захочет повторить. Она решилась умереть, и теперь хочет жить…
[3] 2005 год: начало ненового года
Я не заметил его приход. Вернее, не заметил никаких изменений. Я всегда смотрел накануне праздника и радовался, глупо так и бессмысленно, что вот-вот циферки, которыми предстоит пользоваться 365 дней, сменятся! А тут сидел и не видел в цифре Пять ничего нового. Мне казалось, что я уже давно живу этим самым Новым годом. Наверное, от всех неприятных моментов, которые под конец года практически иссякли и депрессивное состояние начало расплываться в новых заботах, - появившейся учебе, общественной жизни и других интересных моментах – хотелось поскорее избавиться, и я заранее перешел в новый год. Уже с конца осени стал жить по-новому, во всех тетрадях и дневниках по ошибке ставил 2005 год, а потом с неохотой исправлял пятерку на четверку.
И настолько набив свою голову мыслями о том, что 2004 – самый неудачный, я и от нового ничего хорошего не ждал.
Новый год мы встретили в узком кругу. С мамой вдвоем. За час до полуночи в гости зашел брат с женой. Посидели вместе за столом, праздничным. Выпили по бокалу шампанского, за уходящий. А после остались вдвоем.
Праздник пришел сам, мы его не подгоняли, просто ждали, и он зашел к нам раньше остальных. Не знаю, почему. Наверное, к нам ему хотелось больше.
***
Жизнь не изменится! Жизнь не измениться уже никогда – все так же будет надоедать своими скучными разглагольствованиями на тему бездарности всего окружающего и меня в частности. А зачем мне нужно было это? И кто бы знал! Никогда нельзя найти на такой вопрос вразумительного ответа.
Жизнь не изменится… Жизнь будет точно в таком же темпе отсчитывать минуты, двигая стрелки на циферблатах. Солнце неизменно будет вертеться вокруг Земли. И Земля вокруг Солнца. И вообще все будет вертеться-вертеться… и никуда уже не денется от мира сего! А жаль. Так бы хотелось мне посмотреть, как, например, случится что-то великое глобальное.
Хотя знаете, никогда ведь не знаешь, что именно среди происходящего вокруг запишут в список глобальных происшествий Тех лет.
***
Жизнь все-таки изменилась. Изменилась еще раньше, чем 2005 вообще подошел к дверям жителей Земли нашей. То есть наступило все 21 декабря, когда я как-то нежданно нашел себя. Посмотрел на все с какой-то стороны, такой новой немного… и решил, что нужно действовать в определенном направлении.
В этот день в одном из екатеринбургских кинотеатров прошел университетский конкурс короткометражных фильмов. Среди маленького списка участников был я. Я со своим несколькоминутным проектом.
Почему-то именно у нашей команды взяли интервью. Наш фильм показали первым. В итоге ничего за него мы не получили (основного). Но меня это даже обрадовало. Я был совершенно не доволен своими конкурентами, так как в их клипах не было никакого отклика на настоящее кино – а мы сняли фильм!
Вряд ли кто-то понял его, кроме съемочной команды и узкого круга посвященных, но это во многом зависело от того, что мы не сумели показать того, что хотели в полной мере. С другой стороны – не всем дано.
Нас удовлетворил наш дебют. И этим все как-то было само собой сказано. Это стало ярким, немного фееричным завершением года. Но не для всех… Меня ожидало что-то большее. Что могло поставить жирную черную депрессивную точку во всех неудачах и разочарованиях минувшего года.
- Я ведь просто решила, набралась смелости и решила, что больше так продолжаться не может, но у меня ничего не вышло…
***
А оказалось, что мечты сбываются. Я это уже знал, но чтобы убедиться в этом настолько – уверенности не было никогда. И вот, мечта всей моей последней полуторогодовой жизни наконец-то стала воплощаться.
В конце марта стало окончательно понятно, что случилось невозможное. Я стоял у касс железнодорожного вокзала и дрожал. От волнения. Не мог поверить, что стою в очереди за билетами на поезд. Почему я так хотел скорее подойти и сказать: До Петербурга…
Потом я долго набирал на телефоне чьи-то номера. Нужно было поделиться: Я купил билеты! Я купил эти чертовы билеты и еду в Питер!..
[4] Перроны: Свердловск-СПб
А я слышал звук поездов
Проходящих мимо меня.
И я слышал их разговор,
Я верил, наверняка...
Уходящим; вдаль горизонт
Покрывались тьмой небеса
Путал станции наоборот
Добавлял кое-что от себя.
А я слышал их первый крик
Призывал он меня на перрон
И встречали меня голоса
Стук колес отдавал в телеса
Мой плацкарт уж давно видит сны
Сет померк – я пишу в темноте
Только слышится там, за окном
Одинокие их голоса...
Скоро город – последняя ночь
Не вернусь я уже никогда...
Я стоял на очень узком перроне, который с двух сторон был зажат поездами: с одной моим, который следовал до Питера, с другой – грузовым. Он начал медленно двигаться, в сторону, откуда только что приехал я. И мне не хотелось туда возвращаться.
Мне не спалось. Первая ночь в поезде, из двух, была совершенно бессонной. Я одиноко бродил по спящему вагону и думал свои мысли. Одинокие меланхоличные мысли. Я выходил в тамбур и выкуривал там сигарету. Замерзал в нем и снова возвращался в вагон. Направлялся в который раз изучать список станций. Мне хотелось увидеть как можно больше перронов…
Слышишь нетрезвые голоса?
Так говорят нам вагоны!
Видишь умершие небеса
Под пеленой перронов?
Правду ведь говорят,
Что все они так похожи...
Все одинаковы города,
Глядя на их перроны
Я замирал в ожидании
Чего-то сверхнового.
Но за окном те же города,
Глядя на их перроны...
Не могу уснуть или не хочу...
Боюсь!
А вдруг пропущу что-то важное!
Но за окном те же города
Со взглядами тех же перронов...
Потом я тихонько садился около окна, почти на подушку, подгибал ноги под себя, укрывал их одеялом и всматривался в окно. Там была ночь. Стекло отражало только противоположную стенку вагона из-за тусклого света ночной лампочки на потолке (это так называется в поездах?).
Ничего уже не видно
Только ночь и только степь
До чего же мне обидно,
Что весь мир не осмотреть!
Под прицелом фотокамер
Мир тускнел так невзначай
Приходилось улыбаться,
Спать, пить кофе или чай...
А в ночь накануне моего приезда я спал. Сначала уснул после одной из станций. А потом также проснулся среди ночи, чтобы прогуляться по другой станции, которая была совсем близко к Питеру. На ней я познакомился с молодыми людьми из своего же вагона, соседнего плацкарта. Это были мужчина лет 30 и женщина, лет 30 с немногим лишним. Они улыбались, расспрашивали меня о чем-то. Я рассказывал им про свое намеченное путешествие и делился своими стремленьями.
Мне дали телефон невидимого завтра
Теперь для меня пустой вагон
Не так важен жизненный завтрак!
Я просто пройдусь по вагону туда-сюда...
Присяду в прокуренный тамбур,
Достану в кармане хоть что-нибудь
и буду сидеть так нелепо до завтра!
А утром, ранним и очень долгожданным я вышел на питерскую платформу и заплакал, где-то глубоко в себе. В той душе, которая ближе к сердцу…
Тело города – тело Питера
все исчерпано, исцарапано
замашки гордого, манеры лидера
и грозит он мне автоматами
я его боюсь – если выгонит?
без него уже не прожить ни дня
я его люблю, пусть и глупою
но любовь моя все же не пустяк
даже если вдруг он умрет во мне
я оставлю дни светлой памяти
фотографии невских площадей
и минуты расставания...
[5] Сны прошлой жизни
Тогда еще не было белых ночей, не разводили мосты, и вечерами становилось по-настоящему холодно. Я приехал в весенней, а может осенней курточке, которая конечно согревала, но не скрывала меня от сильного, пронизывающего ветра с Невы.
Ночью я спал… Гулял допоздна, потом возвращался в свой «новый» дом и ложился спать. Как только я закрывал глаза – сразу видел свою прошлую жизнь. Я, конечно, вернусь в родной город, но после посещения Питера это будет уже совсем другое место… а пока я смотрел какие-то отрывки из жизни До и совсем непонятные сны, которые вроде и происходили со мной, а вроде и нет…
***
В конце последней строчки я поставлю многоточие!
Ну, ты ведь знаешь, это мой любимый знак...
И пропущу я строки в междустрочия,
Ведь понимаешь, что строки здесь – пустяк!
Весь смысл, основной, не передать словами...
А если кто и сможет, то не Я!
Мне б многоточия поставить между нами,
и все пойму! и ты поймешь меня!
…Лене Литусовой
Он просто пришел в мою квартиру. Мой брат, которого у меня никогда и не было. И я не видел его так давно, почти никогда.
А тут он пришел, открыл дверь, вошел в дом. Как ни в чем небывало. Как будто, так и должно было случиться. Прошел через темный коридор в мою комнату и просто сел рядом.
Ничего уже не смог сказать он мне. А я разревелся, как будто в детстве, маленький мальчишка, у которого забрали любимую игрушку. Только у меня никогда не было любимой игрушки. Все игрушки существовали в параллельном от меня пространстве. Они были в руках других детей, а я целыми днями черкался на чистых листочках бумаги. И все вокруг думали, что я дурак.
Я и сейчас сидел на полу, и карандашом черкал по листу. Дверь открылась и он, поставив свою черную сумку на самом проходе, сел рядом.
- Что ты рисуешь? – спросил он меня.
Я сжал в руке карандаш. Сжал крепко, что где-то в локте даже почувствовал боль. А потом эта боль пошла глубже и, в конце концов, дошла до глаз. Щеки сразу намокли. Но ни звука не было больше произнесено.
На нем была старая кожаная курточка. Мокрая. На улице был сильный ливень. Он смывал с мира дрожь и заливал раны.
А потом вошла мама. Даже не сказала ни слова, сразу вышла. А мы продолжали сидеть на толстом ковре. Я ревел, а он молчал.
Я никогда раньше не ревел, видимо повода не было. Был молчаливым и грустным ребенком. Никому ничего не рассказывал. Никогда не смотрел в глаза другому человеку. Не произносил слов. Все, конечно же, думали что я немой, отсталый. Меня водили к врачу. На осмотр. Я не открывал рта, не произносил «а», стеклянным взглядом смотрел в окно. И доктор что-то написал. Симптомы, диагноз… Мама отвела меня домой, и я продолжил рисовать.
Его не было много лет. С одной стороны его не было никогда, а с другой, будто был, но так давно… Я даже успел запомнить его тогда. А сейчас плакал, думая о том, что он был мне близок и дорог. Наверное, когда я был еще совсем маленьким, так и было. Он заботился обо мне. Он единственный, с кем я разговаривал.
И я ждал этого момента всю свою маленькую пустую жизнь. Вот только когда он наступил, я испугался.
Мы сидели и делились чем-то внутренним. Говорили языком, который могли услышать только мы. Будто уже когда-то научились ему друг у друга. Я говорил совсем мало. Больше глотал слезы и не мог выдавить из себя ни слова. А он просто сидел и держал меня за руку. Вот так и общались.
А мне ничего и не хотелось спрашивать. Даже то, где он был все это долгое время. И почему вернулся.
Потом мы сидели все в той же комнате, только он пересел на диван, а я стоял рядом. Времени прошло достаточно. Наверное, пару часов, а может и меньше-больше. Дождь не успокаивался. Все заливал жизнь, пытаясь утопить. Или может скрыть от мира его приход ко мне.
Слез уже почти не было. Я просто смотрел на него, не отводя взгляда.
Он что-то рассказывал. Я не отвечал. Я же «немой». Он рассматривал вещи, которых появились в моей комнате за время его отсутствия.
Вдруг мама вошла в комнату и сказала, так спокойно: К тебе пришли…
Брат поднялся с дивана, положил всю ерунду, которую теребил и рассматривал, и пошел встретить того, кто пришел.
Он вошел в комнату и, наклоняясь за сумкой, сказал: Ну, мне пора. Нужно уезжать.
Как это пора? Сердце вдруг сжалось, и новый поток слез хлынул из глаз. Резко так, обжигающе. Стало жутко больно. Вот он, момент – пришел и ушел. Пришел, чтобы попрощаться. В этот раз навсегда. Ведь в прошлый раз он просто растворился, в промежутках дней, а сегодня вернулся сказать: Нужно уезжать.
Я побежал за ним в коридор. Теперь было так – он уходил, не оглядываясь. Таким твердым шагом спускался с пятого этажа, с каким-то мужчиной. Может его другом, но мне плевать другом или нет. Я хватал его за рукав. Выкрикивал слово «НЕТ». Получалось плохо – только невнятные звуки. А он ускорял шаг.
Подъездная дверь открылась, и они вышли в дождь. Он сразу накинул капюшон на голову. А я выбежал так, в чем был. В каких-то тапочках, рубашке и штанах. Я даже и не почувствовал холода. Дождь только ударил по глазам, еще больше чем слезы. И все смешалось. Боль, слезы, дождь – все воедино. Они сели в машину и сорвались. А я пробежал за ними еще несколько метров и крикнул: Не уезжай, пожалуйста!
Огни автомобиля скрылись за поворотом, а я остался мокнуть, под жестоким дождем…
***
Первый этаж
Это было что-то похожее на общежитие. Вот только если общежития обычно ассоциируются с каким-то цветом, например: синими стенами или наоборот все в черно-белых тонах, то это было что-то ярко-мрачное, неопределенное, местами очень насыщенное.
Меня ждали. На шестом, или на седьмом, я не знаю точно, в соседней от меня комнате, Она…
Она все время грустила, плакала в подушку, черную. Черные и бордовые цвета почему-то преобладали. Как «Твин Пикс», что-то настолько мрачное и нагнетающее, давящее. Так вот она плакала о нем. Кто был парнем ее грез, я не знал. Она не говорила. Я честно даже и не помню, как мы общались, и общались ли вообще?
Она была невысокая, ниже меня. Волосы, прямые каштановые лежали на плечах. Карие глаза, добрые и красивые, хотя я никогда не любил карие. Она мало улыбалась. Смотрела на меня немного исподлобья. Тихо произносила: Здравствуй. Я также тихо отвечал. Почему-то сегодня я знал, что приду к ней. Поднимусь на свой этаж, и приду к ней. Может не сразу, но приду. Хотя, я еще не знал, что эта ночь станет для меня самой долгой…
Я вошел в лифт. Когда двери начали закрываться, подбежал Он, протиснулся в кабину и посмотрел на меня с легкой улыбкой.
- Привет, - прошептал Он.
- Добрый вечер, - немного смущенно произнес я и отвернулся.
- Не хочешь зайти в гости к нам на этаж? – вдруг спросил Он после долгой паузы.
Четвертый этаж
Двери лифта открылись – четвертый этаж. Сразу напротив была стена и открытая дверь в комнату. Двери в этом здании были открыты. Я не знаю почему, но моя тоже была открыта. Их редко закрывали, разве что в какой-то определенный случай.
Он сделал шаг из кабины лифта и обернулся ко мне:
- Ну, как? Ты идешь?
Я молча вышел в коридор. Он улыбнулся мне, и не успел ничего сказать, как из комнаты вышли какие-то люди, видимо его знакомые. Один из молодых людей подошел ко мне и прошипел:
- Какого черта ты сюда приперся? Если ты сейчас же не уберешься – я тебя уничтожу!
Он позвал меня взглядом за собой. Его друзья были рядом. Мы толкались в коридоре, темном, ярком. Из открытых дверей сквозил свет. Тусклый и приглушенный. Иногда Он отвлекался от друзей и смотрел на меня. Я же не отводил от Него взгляда, хотя, иногда мне все-таки приходилось оглядываться – я чувствовал, как возненавидевший меня с первых секунд молодой человек сверлил меня взором.
Мы общались взглядами, и с каждым разом Он смотрел на меня все теплее и теплее. Я начал волноваться, полтора часа прошли незаметно. Хотя время было будто мимопроходящим. То есть оно существовало, но мы были независимы от него.
Потом Он прошел рядом со мной и нарочно задел своей рукой мою. Я вздрогнул, встретив его глаза, уткнулся в пол. Он прошел немного в глубь коридора, к открытой двери и снова остановился, с кем-то из своих знакомых. Я отвернулся в противоположную сторону – в темноте стоял тот молодой человек. Его взгляд убивал меня, прожигал изнутри. Он был тяжелым и страх во мне нарастал. Я почувствовал, что этот парень может сделать все, и уничтожить меня – ничего ему не стоит. Но с чего бы это у него появилось такое ярое желание избавиться от меня? Может я как-то резко занял чье-то место в этом коридоре? Или дело было в Нем?
Он подошел ко мне, так близко, что я попытался отойти назад, но сзади оказалась стена, и я уперся спиной. Он улыбнулся, посмотрел мне в глаза и тихо произнес: Я приду к тебе, на этаж. Жди меня, скоро…
Потом Он развернулся и отправился в свою комнату. В конце коридора. Я смотрел, как Он шагает по мрачно-бордовому коридору. Он обернулся на секунду и скрылся за распахнутой дверью.
Шестой или Седьмой этаж
Такой тяжелый и мистический трепет, волнение. Я поднимался по лестнице. Лестничных площадок я совсем не запомнил. Они прошли мимо, я был весь в раздумьях. Я так долго ждал, что Он придет ко мне, в мой мир, в мою жизнь, и я обязательно отдам ему место в этой самой Своей жизни. Я уже наперед знал, что я ему скажу. Еще даже не сформулировал, но уже знал. Где-то в подкорке моего мозга скопились тысячи слов, которые я копил для него. Хочу, люблю, ждал, мечтал, сильно, важно, нужен и снова люблю… Их так много и так мало одновременно!
Ничего даже не замечал, ступеньки такие мелкие, никчемные… А вот этаж, который так нужен. Я поднимался целую вечность, перебирая мысли.
Оглянулся в глубь коридора. Здесь было светлее. Двери тоже были раскрыты, кроме одной. Она снова плакала, я это чувствовал.
Я вошел к себе в комнату и прикрыл за собой дверь. Лег на кровать, которая стояла прямо напротив входа. Положил руки под голову и уставился в пустой потолок. Он тоже был темных цветов. Насыщенно-темных.
Глаза зачем-то начали закрываться. Захотелось спать, но я не мог себе этого позволить. Скоро должен был прийти Он, и мне нужно было его дождаться. Если дверь прикрыта, то это означало, что ее житель – дома, и войти без спроса нельзя. Обычно в таких случаях стучались, или просто разворачивались и уходили. Именно поэтому я не стал закрывать дверь совсем. Оставил небольшой проем, чтобы было слышно, что происходит в коридоре.
Лифт молчал. На лестничной площадке тоже было спокойно. Никто не тревожил. Разве что соседи из других комнат громко разговаривали. Однако в самой ближней комнате было тихо. Это, конечно, не было вновь. Я даже и не удивился когда увидел закрытую дверь. Просто в очередной раз убедился, что Она любит одиночество, за закрытой дверью своей комнаты.
Потом я услышал, что меня кто-то зовет. Я открыл глаза. Посмотрел на часы и понял, что задремал. Прошел час. Я сначала испугался, что пропустил Его, но потом вдруг так же успокоился. Дверь не была потревожена, замерла на том месте, на котором оставил ее я.
Откуда-то из-за стены пришло желание пойти к Ней. Я встал с кровати и направился в Ее комнату.
Она открыла сразу же, как я подошел к двери. Я еще не успел постучать, Она уже стояла передо мной и смотрела заплаканными глазами.
Никогда не спрашивал у Нее этого, но вдруг, себе же удивившись, произнес: Что случилось? Она предложила мне войти. Мы встали посреди комнаты и, не отводя друг от друга взгляда, ждали, пока кто-то из нас что-нибудь скажет…
Вдруг Она прервала тишину и начала наперебой слезам говорить: Знаешь, я так сильно влюбилась… я так сильно полюбила… У меня сердце болит, так сильно… Я не знала, как сказать ему о том, что полюбила… я не знаю… Понимаешь, я так никогда никого не любила! Никогда никого! Ты нужен мне больше жизни, больше этого воздуха. Я так сильно Тебя люблю… больше жизни…
Я не мог остановиться. Ходил по своей комнате взад-вперед и нервничал. Прошло уже так много времени, но Он не приходил. Я не мог разобраться, зачем я его жду? Но зачем-то ждал. Очень хотел, любил, и готов был сказать ему все те слова, о которых уже написал.
Она,.. Она призналась и умерла… не в буквальном смысле, но теперь та часть Ее, что страдала из-за того, что не знала, как подойти и признаться – она уже не страдала. Теперь было другое страдание – я ушел ждать Его.
А Она? Она осталась в своей комнате, закрыла дверь на замок, изнутри, и выкинула ключ в окно, с шестого-седьмого этажа. Чтобы больше никто не смог Ее найти, и чтобы Она больше не смогла увидеть ничего, кроме своей комнаты. Она разбила зеркало, которое весело на стене, сразу за дверью, дабы не видеть больше себя. Ее, как ей казалось, было уже слишком много, и нужно было уменьшить.
Ночь тянулась. В одной из соседних комнат включили громкую музыку. Никто не спал, а тут еще у кого-то наметилась вечеринка.
Я решил спуститься к нему. Сам. Вышел из комнаты, не закрывая дверь, и направился к лестнице. С каждым шагом заминался и думал: Стоит ли? Нужно ли? Когда я подошел к лестничному пролету, лифт зашуршал. Уже так близко. Я замер, держась одной рукой за периллы. Дверь лифта открылась и из него вышла толпа веселых. Среди них был Он. И его друзья. Я сразу же поймал на себе взгляд того, что возненавидел меня. Он все так же пожирающее смотрел на меня, а в глазах был некий блеск. Злорадство.
Они прошли в комнату, из которой играла музыка, что-то тяжелое. Дополняющее все краски коридора. Он не посмотрел. Прошел со всеми. На пороге их встретили еще какие-то люди, мои соседи, с которыми я не был знаком.
Я вошел в комнату и закрыл дверь. Плотно. Лег на кровать и накрыл голову подушкой. Звуки веселья дурной компашки все равно доносились. Среди всех голосов Его слышался мне четче.
Я задремал, ненадолго. Мне даже показалось, что прошло где-то около получаса, оказалось – только десять минут. В дверь постучали. Я вскочил и распахнул – никого не было. На лестничной площадке кто-то курил. А в конце коридора был праздник, или просто попойка. Я вышел в коридор и остановился взглядом на голой стене. Бордово-синей. Потом с лестницы поднялся Он. Это Он курил. Он остановился напротив меня. Я поднял глаза и увидел Его холодный, ничего не обещавший взгляд. Потом, через мгновение, Он, ничего не сказав, развернулся и пошел в другой конец коридора…
***
Все мне говорят Держись! Все хотят добра… Хотят ли? Все критикуют за неверные, как им кажется, поступки, которые я совершаю… Искренне ли? Все пытаются навести меня на путь истинный… Верный ли?
Я устал – говорю я им. А они говорят Терпи! Ну а что если сил уже не остается чтобы терпеть. А что если хочется остановить все в одно мгновение? Стоп-кран! Стоп жизнь! Стоп мое существование и все, что меня окружает…
Вчера был прекрасный день. Вечер раскрасил его в яркие пьяные краски празднования моего совершеннолетия. Мы пили… много и разное. Пили втроем. С двумя прекрасными девушками.
Еще был парнишка, который нравится одной из прекрасных. Но он был как-то отдельно от нас. Мы уселись в углу длинного балкона. Тянули бокал за бокалом Мартини. Выкуривали сигареты. Мои любимые. Слушали тихий ритм-Н-блюз из колонок магнитофона. И грустили. Каждый о своем. Юля потому что парень, который ей нравится, сидит сейчас в комнате ее квартиры, а она ничего не может сделать. Она его хотела. She wanna fuck him! Но он сидел себе спокойно, тупо смотрел в стену и думал только о разработке своего бизнес-плана. Неужели такая близость к рабочему месту (его офис находился совсем недалеко от Юлиной квартиры) наводила его только на эти мысли? Юля бегала вокруг и что-то пыталась сдвинуть с места. С места не двигалось ничего, буквально, кроме бутылки Мартини. Она постепенно, вернее даже быстро кончалась. За ней следом пошла на половину полная бутылка ликера, который принадлежал ее матери. Но мать уехала на четыре месяца в командировку. Следовательно, Юля сделала не сложный вывод, по приезду она ничего не вспомнит о некогда существовавшей бутылке. Тем более что и Юля вскоре уедет. В Англию. На три месяца. Значит их разлука с мамой будет еще дольше.
Настроение не улучшалось. Сигарета за сигаретой тлела в моих губах, в губах Жени. Юля не курила. Беседы текли грустные. Как только Юлечка покидала балкон, Женя жаловалась мне на то, что русский мужичонка ее боится. Она жалела об этом немного. Понять не могла – какого черта иностранцы-ухажеры ложатся штабелями на ее пути, отменяют самолеты и ревут, словно маленькие, когда прощаются с ней в аэропорту, а русские стараются отойти на безопасное расстояние и не иметь ничего общего?
Все это тянулось долго, такое чувство, что прошло уже полночи. Но время медленно подходило к полуночи. Мы даже не сразу отразили, что на месте выпитого ликера появился коньяк – на этот раз папин! Он наверняка заметит пропажу и не промолчит. Но, что поделать, хотелось довести все до нужной консистенции и добраться до заветного веселья.
Коньяк подействовал хорошо! Даже очень. Мы только отразили за этот период что в нашей компании появилась девушка, Лена, которая была чем-то жутко недовольна, расстроена. Загружена настолько, что мы в другом конце балкона ощущали ее депрессивный настрой. Вскоре она перебралась на другой балкон. Мы снова остались втроем. Молодой человек ушел вслед за Лениной депрессией и начал учить девушку жизни. Зачем? Нам было не понятно, и не интересно, в общем-то. Тем более, как я понял на следующий день, ничего кроме еще большего ухудшения настроения девушки он не добился! Ну что ж… Не все, кто мнят себя психологами, таковыми являются…
Из колонок начала играть танцевальная музыка. Среди них затесалась песенка про San Francisco! Появившийся на столе виски завершил действие полностью. В полночь мы целовались – втроем. А позже зажигали на столе, который тесно поместился на этом же балкончике.
Мы решили отпраздновать мой день рождения в клубе. Собрались у Юли, чтобы довести себя до нужного состояния и отправиться в клуб.
Клуб нам запомнился меньше всего. Балкон помнили, прогулку до дороги, где нам нужно было поймать машину – помнили, а вот в клубе запомнился по большей части только туалет.
Юле стало плохо. Женя увела ее в уборную. Через полчаса я перебрался в зал с боулингом и барной стойкой. Девушки за стойкой улыбаясь смотрели на мое бледное пьяное лицо. О чем-то мило шептали среди ночи. Или может мне только показалось, что шептали. Наверное так и было.
Еще через некоторое время мне стало плохо. Я отправился в туалет и познакомился с Ральфом (американцы называют так моменты, когда выпитое выходит наружу, так сказать; то есть просидеть некоторое время в обнимку с унитазом – это американцы называют «познакомиться с Ральфом»). Как оказалось, Юля уже знакомилась с Ральфом раньше. Ей было не впервой встречать этого дружелюбного парня. А вот я в этом деле оказался новичком… Nice to meet you Ralf!
Мы вызвали такси. Мне до моего пригорода, а девушкам в центр города. В машине я засыпал. Водитель спрашивал дорогу, а я мычал что-то невнятное, как мне казалось. Однако приехал я все-таки домой. Завалился в свою постель и укутался теплым одеялом. В комнате было душно… Ветер в форточку совсем не попадал – пролетал мимо. Я быстро уснул.
Утро разбудило меня сильным ветром, который рвался в мою комнату, и шумной грозой. Я так ее ждал! Ты пришла слишком поздно, подруга…
[6] …
Как много мне предстоит рассказать о моей поездке. О моей мечте. Рассказать в подробностях, ведь этого ждут. А я, как назло, именно так и не умею рассказывать. Не умею сесть вечером по возвращении и рассказать все от начала до конца – как фильм пересказать. Нет. Я могу по-другому… Начну в машине, с первого, что приходит в голову. А первое, что пришло – это чистота питерских улиц и не сравнимая с ней грязь Екатеринбурга. Еще пара деталей, но в основном слов нет, потому что видеть свой город с такого ракурса мне еще не приходилось – я могу сравнить его со столичным мегаполисом, а это дает очень многое. Раньше я смотрел на Екатеринбург, как на развитый мегаполис Урала. А теперь… Мда, для Урала в самый раз…
Ну и потом по одному воспоминанию в час я буду рассказывать о своей поездке еще пару недель.
Первый несколько дней мне совершенно не хотелось выходить на улицу, выглядывать в окно из своей комнаты. А раньше я очень любил вид из этого окна. Теперь он был мне противен. Мне были противны люди, которые ходили по улицам, противны маршрутки, в которых мне снова пришлось ездить в противный университет. Но теперь-то я понимал, что все Это для того, чтобы вернуться!
***
Поезд пришел на три минуты позже. В городе белых ночей уже рассветало. Или мне только показалось? Я вышел на новенький вокзал, который, наверное, специально для меня и отстроили здесь! Меня встретил мой знакомый, схватил мою небольшую сумку, чему я долго сопротивлялся сначала, но все сдался, в конце концов, и позволил ему нести мои вещи, и мы отправились к видневшемуся сквозь стеклянные стены такси. По пути, который занял от силы минут 10-15, я расспрашивал Сережу (мой знакомый) о какой-то ерунде. Он говорил, что приехал на вокзал еще вчера вечером и всю ночь просидел, перелистывая журнал.
Мы ехали по Невскому проспекту, я наивно разглядывал дома, совсем для меня новые, каких я еще не видел в реальной жизни. А потом я спросил: в какой стороне находится Невский? На этом наша поездка закончилась, и мы вышли из такси. Вот он – мой новый дом! На перекрестке с главной улицей Питера. На перекресте двух моих жизней: той, что была до… и той, что будет после…
Я не мог проглотить больше ни ложки супа. Все сводилось к тому, что я отравился в поезде. День еще только начинался, а у меня жутко скрутило живот, и я не мог пошевелиться. Мы сидели в приятном ресторанчике в самом центре города. До дому было не очень близко, пешком бы я дойти не смог точно. Думаю, упал бы где-нибудь в питерском переулке, а потом очнулся бы в питерской больнице… приятного мало. Но зато посмотрел бы на питерских врачей.
Хотя, что я сейчас разоряюсь зря, мы добрались до дома и через несколько минут я был свеж, как огурчик. Ну, вы наверняка догадались, как я добился такого результата, и расписывать инструкцию не придется.
День продолжился прогулкой по центру северной столицы. Ближе к ночи Питер полностью оправдал звание «северной столицы» – ветер обжигал своим холодом. Пронизывал насквозь. Я кутался в свою легкую курточку и пытался согреть себя. Получалось не очень хорошо. Мы прогуливались по набережным Невы и фотографировали ночной Петербург. Руки дрожали, поэтому фотоаппарат приходилось ставить на что-нибудь устойчивое. В итоге получалось совсем даже не плохо. Да же наоборот – фотографии получались классными, как раз такими, которые я потом с удовольствием буду разглядывать, сидя дома с чашкой горячего чая в руке.
***
Ненавижу горячий чай, но что-то холодно так… А это последнее теплое чувство!
Чашка была потрескавшейся. Ее подарили на день рождения, или нет? Не помню уже. Ее подарили. Даже это уже не важно, в общем. Подарил кто-то из одноклассников. Вроде. Вручил торжественно. На ручке был приколот бант – цветочный. Огромный несуразный бант, который даже цветом не походил к чашке. Чашка была желтая с белым цветком. А бант был фиолетовым. Глупо как-то смотрелось все вместе. Даже смешно. Хотя, тогда, в школе, когда был тот, забытый сейчас, праздник – чашка и бант смотрелись нормально. Совершенно просто, обыкновенно.
А теперь по всей высоте желтой чашки виднелась трещинка. Знаете, какие трещинки на посуде? Вот именно такая и была. Сероватая тонкая линия, сначала даже скорее похожая на чей-то волос. Ты проводишь пальцем, в надежде убрать его со стенки, а он остается. А потом ты понимаешь, что это вовсе и не волос, а трещинка. И становится даже жалко свою кружку, которая прожила совсем немного до своей первой трещинки. Жалко становится вещь, которая была подарена кем-то от души – маленькой, школьной, детской души. Знаете, почему искренне? Потому что школьники вообще не дарят подарки просто так. Если дарят – значит с чувством.
А потом, глядя на эту жалкую дешевую, подаренную кем-то, кружку, стало себя жалко. За нелепость и глупость. За то, что ничего уже, кроме трещины, и заметить нельзя вокруг. Начинаешь разглядывать уже приевшиеся предметы, потому что ничего нового уже нет. И больно в глазах становится! Вы разве не знали, что душа находится в глазах? Да-да! В глазах, и когда они начинают болеть – душа болит. От увиденного. От упущенного. А еще душа есть в груди. Вернее это псевдодуша. Нет, не в плохом смысле псевдо. Просто есть настоящие органы в человеке, а есть псевдо. Так и с душой. Одна в глазах. Другая – в груди. Хотя может это только у меня так расположились мои души. У другого человека одна душа может быть… где-нибудь, и другая где-нибудь. И никогда не угадаешь, где она будет сегодня и вообще, какая из двух подаст свой голос.
И что со мной происходило? В руке медленно тлеет сигарета. Новых любимых. Знаете, раньше я любил курить Winston Super Lights. Потом я попробовал Parliament и решил остановиться на них. Когда я начал курить? Когда попробовал впервые или в тот день, когда сел на поезд до Петербурга? Я пообещал себе, что буду курить в тамбуре и вечерами, прохладными и темными, на перронах чужих мне городов. Я перебегал вокруг всего поезда, в своих теплых домашних тапочках по ночному перрону ночного городка, чтобы купить в киоске пачку зачем-то нужных в этот момент сигарет. А потом стоял около своего вагона и медленно затягивался. Было даже приятно вдыхать что-то инородное, нужное. И выдыхать в промокший воздух. Когда я выезжал со своего вокзала – было холодно. Был промерзший уральский апрель. Уже ночью мы стояли на первом перроне, который предлагал нам 30 минут прекрасного отдыха на не двигающейся земле, - было тепло, совсем непривычно и приятно тепло.
По возвращении из города моих тайных и нетайных желаний – я стал курить чаще. Выкуривал пачку сигарет за пару дней, покупал новую и снова выкуривал ее. Получая какое-то бессмысленное удовольствие.
И все вокруг ругались на меня, за то, что испортился. За то, что поддался соблазну, дурацкому и глупому. А я просто понял, что никому уже ничего не надо – ни моего здоровья, ни меня в целом тоже, лишь бы не курил. Потому что кто-то когда-то сказал – это плохо!
И меня ругали за то, что я порчу себе жизнь. И за то, что я зря трачу деньги. Ну да, со вторым я, по крайней мере, соглашался. А вот первое раздражало меня. Если в жизни большая часть вещей, которые нас окружают, запрещены – это же не значит, что мы должны отказаться от них? Это же не значит, что мы должны вести затворнический образ жизни, подобно неким грустным сельчанам, которые так редко встречаются в маленьких поселениях раскиданных вдали от жизни в степях просторной России.
Ненавижу, когда горячий чай обжигает язык и неприятное ощущение потом мучает целый дней. Я даже не могу описать словами это чувство, но совершенно точно – оно невыносимо.
Не люблю, когда приходится ждать, пока остынет кипяток. Не люблю разбавлять чай сырой водой, но все же делаю так. И, наверное, зря. И не наверное, а точно – зря. Но как-то само собой получается, что беру в руки кувшин с водой и наливаю в заваренный чай. Он сразу становится невкусным. Сырым. Но я продолжаю его пить, потому что хочется.
Вот и сейчас я сижу около открытого окна и пью разбавленный чай. В воздухе еще мечется запах только что выкуренной сигареты. Глоток за глотком. Боже, как это все невыносимо… Я пытаюсь забыться. Я закрываю глаза!
«И чай, который летел вместе со мной с пятого этажа, брызнул на руку. И кружка – еще чуть-чуть теплая, сжатая в ладони – это последнее теплой чувство…»
Рука ослабла и кружка выпала на подоконник. Чай брызнул неаккуратно…
***
В следующие четыре дня жизнь тянулась размеренно и приятно. Время никуда не торопилось. Может потому, что в Питере вообще время никогда никуда не торопится, а может потому, что я отдыхал, а не работал или учился. В общем, распоряжался всем временем в свое же удовольствие. Бродил по Невскому взад-вперед, забредая в разномастные магазинчики и кафешки. Пил горячий каппучино, разглядывал питерских прохожих, точно таких же, как я приехавших откуда-то – с другого света. Собственно это и было моей целью, вдоволь насладиться ничего-не-деланьем в самом прекрасном городе – городе моей мечты.
Вечерком я заходил в интернет-кафе и писал письма далеким и близким.
Я стоял у окна. Я прожил всего пять дней, но мне казалось, будто живу в этом городе уже месяц. Помню, когда я только зашел первый раз в квартиру, первым делом подошел к окну и выглянул в него. Напротив стоял красный дом, почему-то он у меня ассоциировался со Швецией. Не зря, наверное, рассказывают истории о том, что Питер построен под впечатлением именно от этой страны. Однако дом, который я видел из окна, напоминал мне Швецию больше, чем остальные.
Я почувствовал как душа, та, которая в глазах, как-то незаметно заболела. Пустила слезы и намочила щеки. Из крана шипела вода, питерская… Сережа мыл мандарины, на дорогу. Я попросил его не ехать на вокзал. Мне хотелось пройти по нему в одиночестве, чтобы… просто хотелось именно так.
Такси приехало очень быстро. До поезда оставалось всего лишь полчаса. Каких-то жалких полчаса, так мало для того, чтобы надышаться питерским воздухом.
Мне было трудно обернуться назад и посмотреть на Невский, который я проезжал в последний раз. Глаза предательски болели. А дорога все никак не кончалась. Мне показалось, что мы ехали целую вечность, что делало еще больнее.
Я отдал водителю деньги и хотел что-нибудь сказать, чего-нибудь пожелать, но потом проглотил слова, сохранил их для себя, чтобы сказать на перроне все лично. Не стоит никогда передавать свои чувства через кого-то. Так я и сделал, я встал неподалеку от своего вагона, оглянулся вокруг и сказал Ему все, что так хотел. Сказал вслух, но никто не услышал, кроме Него. Потом я протянул проводнице билет. Новенькая… Сразу видно, еще улыбается совсем искренне, по-детски. Смеется и радуется, чему – не ясно. Я забрал билет и зашел в вагон, не такой душный, какой был по пути сюда. Даже наоборот – было чуть-чуть прохладно. В самый раз…
В моем плацкарте ехала молодая пара. Мы познакомились только через несколько часов – я был слишком неразговорчив…
Черт, Дима, ну почему все так происходит? Ну почему ты не можешь встать и сойти с этого поезда… Остаться!!!
- Нужно уехать, чтобы вернуться...
[+] Письмо
Я просыпаюсь утром и благодарю Солнце за то, что ТЫ есть у меня! За то, что именно ТЫ – моя мама! За то, что именно ТЫ меня родила, воспитала, вырастила!
Я благодарен за все, что Ты дала мне в этой жизни! И все, что я буду брать от своей новой жизни – будет для тебя и ради тебя. Но прости, я не хочу брать этого Здесь. Ни в этом городе, ни в окружении этих людей, ни в этом университете. Ни в этой жизни!
Не бойся, я знаю, что смогу выжить, потому что ТЫ меня этому научила! Правда. Не плачь, потому что я уже поплакал – один за двоих. Улыбнись – ради меня! Улыбнись, потому что я еду в новую жизнь, и я уверен – она будет хорошей, потому, что я ее построю такой, какой захочу, заново. И мне поможет ОДНО ЕДИНСТВЕННО ВАЖНОЕ – ощущения того, что ТЫ всегда есть рядом. В моей душе и сердце!
Когда мне будет одиноко или холодно, ты будешь со мной. ВСЕГДА-ВСЕГДА! Ну а ты в свою очередь можешь всегда быть уверена – я рядом. Что бы ни случилось, помни, ты всегда можешь обратиться ко мне. Потому что я твой сын… этим, наверное, все сказано. А еще потому, что я тебя люблю! Что бы ни случилось – я всегда буду рядом… я всегда приеду к тебе, даже если буду далеко… я готов потратить на тебя последние силы! Последние капли крови… я сохраню их для тебя!
Одна просьба – отпусти сейчас! И я обязательно вернусь!
Я вернусь мам…
[=] Все…[?]
Зима-весна 2005
|
|