Раннее, однако, утречко. Вполне успешно под ночь маскируется. Вон и Саныч, диспетчер, еще только с ночной смены возвращается. Кивает мне, улыбается - сочувственно так, правда, улыбается. Как обычно. Ну а я что - я привык. Не переломлюсь, тоже улыбнусь в ответ. Не объяснять же каждому встречному, что не стоит меня жалет. У меня все хорошо. Получше, чем у многих.
Саныч нырнул в какой-то темный вход. Ну, вот и все. Полное безлюдие. Редко на нашем вокзале такие минутки выдаются, скажу я вам. Обычно тут толчея - суетно и шумно. Не то, что сейчас - тишина да благодать. Даже росой немного попахивает - хотя это, конечно, мое воображение - откуда ей здесь взяться, росе-то?
Я бреду себе неспеша по истоптанному асфальту. Он весь в неоновых кругах от фонарей, что под балками навеса запрятаны. Идешь так по перрону - и словно на сцене неведомого большого театра – из одного круга света в другой. Можно даже притвориться, что в темноте вокруг не затихшее на время здание вокзала, а огромный, тоже притихший зрительский зал. А я - актер. Разыгрываю увлекательный спектакль своей... хм, как же это назвать-то будет вернее? Жизни?..
Тут, что-ли? Задираю голову и смотрю на табло. Ага, все верно – сорок пятый путь, вторая платформа. Через полчаса прибудет, если не задержится, конечно.
А пока можно и на приступочку забраться. Табло на вокзале не на столбах стоят, а на постаментах, ровно памятники. Очень удобно, между прочим. Заберешься на такой - и все видать, до самого конца перрона. Всех пересмотрю, никого не упущу. Да и не пройдет никто мимо меня - это точно. Куда ж им идти, еслине на вокзал - другого конца у перрона то нету!
Ну что, присяду пока, передохну. Умаялся я маленько - ведь чтоб все поезда встретить, ни одного не пропустить, порой столько набегаться приходится!
Вы не подумайте, это не работа моя такая. Это - скорее хобби. Хотя кое-кто по секрету шепнет вам на ушко, что не хобби это, а, ну, что они там плетут? - навязчивая идея... мания... бзик. А некоторые вообще за местного дурачка меня держат.
Да пусть говорят, что хотят - мне все равно. Я ни одного поезда не пропущу. Утром ли, днем или вечером - я всегда здесь. Я жду. Жду, смотрю и надеюсь. Надеюсь, что, может, с этим составом она приедет. И прошу про себя - по привычке прошу, знаю ведь, что некого - прошу, чтоб не на этом поезде. Чтоб попозже. Чтоб пожила еще...
А я что? Я подожду. Мне торопиться некуда.
Заняться тоже находится чем, хоть и не на службе состою. Вот придет поезд, выйдут все - я обсмотрюсь, удостоверюсь, что нет ее, и тогда уж дойдут руки до новоприбывших. Конечно, есть справочное бюро, но туда такая очередь! А ведь разве до того им, приезжим-то?
Я как сейчас помню свое собственное прибытие.
Несшийся на нас грузовик я видел отчетливо, но удара не почувствовал. Как кадры в кино: раз - прямо на меня летит громадина, два - и я в темном туннеле. Аккурат как пациенты после клинической смерти рассказывают. Только вот по туннелю я не шел, а ехал. Кругом - чернота, на душе - паника. "О господи, это я умер? И что теперь со мной будет?" А что еще может случиться, когда ты уже умер, спросите вы. Но это вам сейчас легко рассуждать, пока вы еще там. А как в вагоне том оказываешься - так не до логики.
Ну вот, успокоился я маленько, глаза к тьме попривыкли. Начал кое-что различать. Мерное покачивание, тихохонький такой звук - чухчух-чухчух, чухчух-чухчух. А еще - попутчиков. Много попутчиков - вагон шел битком. Впрочем, они всегда битком ходят. Но ни я говорить с ними, ни они со мной - не могли. Хотя, не особо-то кто и пытается - не до того. Все заняты осмыслением случившегося да размышлениями на тему того, кто и, самое главное, куда нас везут.
А везут, сами понимаете, на вокзал. Вышел, я, значит, на перрон - и голова кругом пошла. Толпа народу, толчея, все куда-то несутся - а куда, зачем? Куда идти, что делать, и вообще - как здесь все устроено?
Это сейчас я - старожил, все знаю. А тогда... Хоть и на том свете, а люди остаются такими же равнодушными, как при жизни - никто ничего толком не объяснит, не поможет. А почему, спрашивается? Здесь-то им что делить?
Короче, мне до всего самому пришлось доходить. Ну да ничего, дело прошлое. Зато теперь я кому смогу, тому помогу - подскажу, разъясню, провожу, коли надо. А то зачем дедовщину-то разводить - мол, я шишки набил, вот и они пускай тоже.
Вот и говорю я им:
- Добро пожаловать на тот свет. Только привыкайте, что теперь "тот свет" - это мир живущих. А белый свет - здесь. Только мы его зовем не "белый", а "черный". Ну, для контрасту.
Чем тут занимаются? Да в основном в очередях стоят. Да, да, не удивляйтесь. В справочное бюро, например. Потом, в службу поиска - с запросами - если хотите родственников или друзей своих найти. В кассы. О, вот туда стоят годами - если кому интересно вести счет времени. За билетами обратно - на тот свет. Ну, чтоб заново родиться.
Правда, прежде чем вставать в очередь, надо сначала получить что-то вроде выездных документов. А как же, бюрократия - она везде. Заполняешь кучу бланков, мотивируешь свое желание родиться заново, то да се... Отстаиваешь в очереди, получаешь разрешение - и уж потом - в кассы.
Если хочешь заново родиться в каком-то конкретном месте - то это отдельный кабинет, который надо до кассы посетить. Если хочешь родиться, да так, чтобы помнить о предыдущей жизни – это другой кабинет. Только вот зачем люди туда стоят - непонятно. Все равно на моей памяти не было ни разу, чтоб такое прошение одобрили.
Отдельная очередь - для тех, кто обжалует решения. Еще одна - для претензий тех, кто неудачно заново родился. И еще - для тех, кто желает приобрести билет вне очереди... Короче, что бы тебе в голову не пришло - не сомневайся, на это всенепременно найдется нужный кабинет.
Вот и весь черный свет: пути, перроны, платформы, кассы, окошечки, кабинеты и огромные залы ожидания.
А еще есть выход. Да, да, выход с вокзала.
Что там? Эх, да кабы знать...
Я там, у выхода, много раз бывал. Читал инструкции, глядел на большие, светящиеся зеленым буквы. Изредка даже случалось мне наблюдать за тем, как кое-кто уходил. Редко такое, скажу я вам, происходило.
Почему?
Да посудите сами. Пока вы на вокзале - вы можете купить билет обратно, на тот свет. Заново вернуться в знакомую вам жизнь.
А за теми дверьми... Да никто не знает, что за ними, и это - самое плохое. По правилам, если вышел с вокзала - все, пути назад нету.
А пуще всего чего мы боимся-то? Правильно, того, чего не знаем.
Вот и не рвутся люди выходить.
Да еще слухов, слухов-то, домыслов! Один другого хлеще. Говорят, что там нет ничего. Что исчезает человек навсегда. Что там рай. Или ад. Или покой. Или сон...
Но самая популярная идея - что там таможня. Ага, самая обычная таможня. Только вместо багажа досматривают твои грехи да благие дела. И уж по результатам - или, как говорится, вверх, или вниз.
Это, пожалуй, страшней всего - как же решиться-то самому себя на суд такой вручить? А кто его знает, может, грешки, хоть и мелкие, да многочисленные, возьмут да и перевесят? Разве охота в ад, когда можно тут, на вокзале, переконтоваться, оттянуть встречу с судьбою? А там, глядишь, новую жизнь проживешь получше, и в двери эти, под зеленой надписью "Выход", войдешь без страха.
О, вон и поезд наш показался. Далеко еще пока, а у меня уже сердце – туктук-туктук, туктук-туктук – ну прямо в такт колесам, хотя не слышно еще отсюда стука. И мысль, что сердца-то у меня нету, не помогает вовсе. Все одно – стучит, да так, что, того и гляди, выпрыгнет. Оно всегда так, но особенно - когда там, на том свете, осень...
А то замрет на самой вершине, сладко так замрет – от мысли - а вдруг она на этом поезде приедет! Вот прямо сейчас выйдет из вагона, а я к ней подойду так тихонечко сзади, обниму и шепну:
- Ну вот видишь – я же обещал!
Бух – и вниз, как с обрыва в пропасть – сердце-то. И хорошо, что нету его, а то уж давно сердечный приступ бы меня свалил – ведь оно так каждый раз, а поездов то я перевстречал – ого-го сколько.
Встану-ка я потихоньку. Поезд еще не подошел, но терпения дожидаться у меня никогда не было. Встану, посморю, весь ли перрон видать. Прекрасно знаю, что весь – не первый ведь раз. Но все равно проверяю - на всякий пожарный. А то мало ли какое досадное недоразумение – и я, не дай бог, ненароком пропущу ее.
Хотите узнать про нее? Ну что ж, покамест поезд еще не подошел, расскажу.
Вы, наверное, ждете красивой истории?
Не обольщайтесь – красивые истории с нами не случаются. С нами случаются обычные истории, и это мы делаем их красивыми. Или не делаем...
...Я ее первый раз как раз на вокзале встретил. Дело было в самом начале осени. Я с юга возвращался – это мне подарок родители сделали, в честь успешного окончания первого курса училища.
Вышел я тогда на перрон, весь такой загорелый, отдохнувший, пропахший летом – а кругом уже осень. Теплая, ласковая, но все равно осень, потому как деревья вокруг – в позолоте. Сияли, что купола церковные, отблеском своим все вокруг словно освещали, и оттого даже от пошарпанного да небрежно отштукатуренного древнего здания нашего вокзальчика веяло той особой красотой, которую называют красотой старости.
И вот именно там, под золотистой сенью осени, на явившем свою исчезающую красоту вокзале я в первый раз увидел ее. Весь мир вокруг был прекрасен, но она – она меня ослепила. На всю жизнь...
Она тащила за собой огромный неуклюжий коричневый чемодан, и ее почему-то никто не встречал. Я все забывал ее спросить, почему так случилось, но, помню, тогда был очень рад, что вышло именно так.
Мы решили не ехать на трамвае, и я волок чемодан всю дорогу до ее дома. По пути из того сокровища, что навалила нам под ноги осень, я набрал ей букет ярких золотистых, пахнущих чем-то сладковатым и слегка подпаленым, листьев, а она сплела из них венок и надела себе на голову, как корону... С того самого, первого дня нашего знакомства я и стал звать ее царевной сентября.
Ей было шестнадцать, а мне – восемнадцать, и мы едва дождались ее совершеннолетия. Свадьбу сыграли, конечно же, осенью. И обе наших дочки тоже родились осенью. И вообще – осень всегда была особой порой в нашей жизни.
А жить мы любили. Как же мы любили жить! И никогда нам не мешала сырая слякоть или хмурое небо, задержка зарплаты или вставшие трамваи, скрипучая кровать или чужие успехи. Ведь каждый день дарил нам целых тысячу четыреста сорок абсолютно чистых минут, которые мы могли раскрасить во что угодно.
Вот мы их и разрисовывали – как художник разрисовывает белый холст. И картины наши выходили – загляденье. Хоть в музей выставляй, если б был такой - для картин, писаных на минутах жизни.
Расписывали мечтами и выдумками, книгами и фильмами, восторгами и впечатлениями, прогулками и снами, ну и конечно, осенними листьями...
Никогда не мог понять, как люди могли уставать друг от друга – мне вот ее не хватало. А ей – меня.
И так мы прошли с ней много счастливых лет, рука об руку, не отпуская друг друга ни на миг.
А однажды она заболела. Тяжелой и некрасивой болезнью.
За окном золотистыми листьями опадала осень, а моя царевна сентября лежала в больничной палате, беспомощно глядя в окно, и седой призрак неизбежности хохлатой птицей примостился в изголовье кровати.
Как-то раз я пришел к ней с огромным букетом пахучих, сладковато-паленых кленовых и каштановых листьев, а палата была пустой.
Когда ее привезли из реанимации, она слабо взяла меня за руку и тихо, глотая слезы, зашептала, что она жутко, просто жутко боялась. Не самой смерти. А того, что там, на том свете, мы не отыщем друг друга.
И тогда, грея ее холодные ладошки, я и пообещал. Пообещал, что обязательно, всенепременно отыщу ее там. А если случится так, что первым уйду я, то буду ее всенепременно ждать. Прямо на входе. Так что первым, кого она увидит, оказавшись там, буду я. И никакая сила не заставит нас потерять друг друга.
За окном парадным салютом сияли листья, словно празднуя наше второе венчание, на котором я обещал быть рядом после неизбежной разлуки. Ведь на первом я обещал быть рядом только «пока смерть не разлучит нас»...
Моя царевна сентября успокоилась. А вскоре поправилась. И мы праздновали ее возвращение яблочным пирогом и горячим чаем на маленьком балкончике с железными перилами, над которым роскошными гроздьями шальным закатным цветом горела рябина...
Ну, вот, собственно, и все. Как раз и поезд подходит. Сейчас буду высматривать.
Как всегда, надеюсь, что приехала – соскучился я по ней. Ох, и крепко же я по ней соскучился!..
Народу, народу-то сколько! Впрочем, разве бывает его когда мало?
Только бы не проглядеть мне ее, только бы не проглядеть...
Ну вот и разошлись все понемногу. Утро занимается. В густых сумерках уже видно, что окружает меня не зрительский зал неведомого большого театра, а всего лишь здание вокзала. И рампы потухли - фонари, хоть и горят, но уже не оставляют на асфальте яркие неоновые круги... Спектакль окончен.
Дворнихи показались – Вера Сергевна и новенькая, Леночка что-ли. Вера Сергевна неодобрительно качает головой, и, на меня указывая, что-то шепчет Леночке на ухо. У виска вон покрутила... Я привык. Что с них взять – не понять им.
Пойду- ка я пока. Следующий поезд прибывает через сорок минут на восьмой путь.
Иду себе неспеша, раздумываю, как всегда, после очередного поезда - опять она не приехала...
Ну и хорошо, что не приехала. Сюда-то она всегда успеет. Лучше пусть там, с дочками да с внучатами, встретит еще один сентябрь.
Только я все одно каждый поезд караулить буду. На каком-то из них она ведь обязательно приедет, и тогда – тогда я ее непременно встречу, подойду так тихонечко сзади, обниму и шепну:
- Ну вот видишь – я же обещал!
Она повернется ко мне и счастливо улыбнется, моя царевна сентября...
А пока... Ну а что - пока? Я подожду. Мне торопиться некуда.
|
|