Юрий Угроватый

ПЕЙ КЕФИР

 

Рассказывать про войну отец не любил. Обычно на мои просьбы отвечал: «Не хочется мне все это вспоминать. Тяжело. Может, как-нибудь потом». Но в тот раз согласился.

Отмечали День Победы. Отец с утра готовился к параду: гладил офицерскую форму, начищал медали, до блеска полировал бархоткой сапоги. Мама суетилась на кухне, загружая в холодильник блюда с салатами. Готовый к выходу отец, застёгивая парадный ремень с кортиком, принялся её укорять:

– Лида, нам пора, а ты ещё в халате.

– В халате! Тебе просто, Ваня, – оделся и пошёл. Не забыл? Сегодня наша очередь гостей принимать, – нервно ответила мама, на ходу снимая алюминиевые бигуди. Не волнуйся, успеем.

– Юра, ты готов? Пойдёшь с нами? – переключился он на меня.

– Мне рано, школьная колонна позже собирается.

 

***

После парада к нам в гости пришли друзья родителей – трое фронтовиков с жёнами. В квартире было весело и шумно. Женщины возбуждённо обсуждали чей-то наряд. Мужчины с нетерпением поглядывали на накрытый праздничный стол. Дядя Слава громко рассказывал анекдоты про Чапаева и сам первым начинал заливисто хохотать. Папа по-хозяйски открывал бутылки. Наконец, пригласили к столу. Гости расселись, плотно сдвинув стулья, успокаивая хозяйку: «Ничего, в тесноте, да не в обиде». На мгновение все замолчали. Стало слышно, как в прихожей тикают настенные часы.

– Давайте, за победу! Двадцать пять лет прошло, а будто вчера было, – поднял рюмку дядя Коля – старший из друзей.

– Вчера не вчера, а уже дети выросли. Наша – институт заканчивает, сын – подросток, – возразил отец.

– Брось, Ваня, вы у нас мужики молодые. Пятидесяти нет. Победители! – горячо стала убеждать Шурочка – жена дяди Алексея.

– Закусывайте, не стесняйтесь, успеете наговориться. Грибочки солёные, селёдочка, помидоры – сама мариновала, – вмешалась мама.

Из кухни потянуло запечённой рыбой.

– Сейчас леща из духовки достану.

– Откуда лещ? Вроде в рыбный не завозили, – удивилась тётя Наташа.

– У нас не из магазина. Ваня поймал.

 

Поднимали тосты за армию и мирную жизнь. В прокуренной комнате из старенького приёмника сквозь треск помех звучало: «Дымилась, падая, ракета, а вместе с ней горел закат, нас оставалось только трое из восемнадцати ребят…» Гости за столом приумолкли. Дядя Алексей поднялся, с трудом отодвинув стул:

– Давайте помянем тех, кто не вернулся, кто не дожил до победы!

Застолье продолжалось. Захмелевшие фронтовики наперебой рассказывали то смешные, то грустные военные истории.

Отец, по обыкновению, молчал. Я – единственный ребенок за столом – приставал: «Папа, ну давай, и ты что-нибудь! Другие ведь рассказывают».

 

***

Он заговорил:

– Знаешь, в том бою под Сталинградом нас ведь тоже в живых осталось только трое из всей батареи, как в этой песне. Немцы разбомбили наши позиции, но я смог сбить их «Юнкерс». Контузило меня тогда, попал в госпиталь». Отец замолчал, и мне показалось, что он уже не с нами, а там – в кромешном аду сталинградского боя. Повисла неловкая пауза. Через открытую балконную дверь доносились со двора детские голоса, кто-то неумело тренькал на гитаре. Молчание прервала Шурочка – самая молодая и веселая:

– Мужчины, хватит о прошлом. Вы – победители и герои! А сейчас женщины хотят танцевать и больше никаких грустных воспоминаний! Юра, – обратилась она ко мне, – включай проигрыватель и ставь «Рио-Риту».

Женщины заметно оживились, заглядывали в зеркало, поправляя причёски с модной химической завивкой и подкрашивая губы. Мужчины поспешно курили на балконе. Я с радостью бросился исполнять приказ, зная, что это любимая мелодия моей мамы. С первыми звуками музыки кавалеры стали приглашать дам. Мне всегда было непонятно: почему при этом маму обязательно выбирает не папа, а кто-нибудь из гостей, а отец с удовольствием танцует с женой приятеля. Да и другие пары тоже были не против таких «обменов». Танцы продолжались, а я старался успеть подобрать подходящие мелодии, пока не закончились пластинки. Неутомимая Шурочка предложила поставить ещё раз «Рио-Риту», но уставшие гости уже рассаживались по своим местам.

Дядя Коля повернулся к жене:

– Галя, давай нашу!

Она негромко запела: «Ой, цветёт калина…» и вмиг, до этого совершенно незаметная, тихая стала душой компании. Все подхватили и ещё долго с увлечением пели.

За окном стемнело. Гости стали расходиться. Папа со своим другом допивали коньяк. Мама, проходя мимо, незаметно делала знаки, чтобы он остановился. Наконец, все ушли, и в доме стало тихо. Неожиданно отец заговорил. Он вспоминал, как пришлось три недели в окружении есть одну свеклу: рядом с ними было колхозное поле. Удивлялся, что никто из сослуживцев за всю войну ни разу не болел простудой, хотя часто приходилось идти по колено в ледяной воде, выталкивая пушку из грязи. Рассказывал, как немцы для устрашения сбрасывали с самолётов дырявые железные бочки, которые жутко свистели, изматывая нервы. Но вдруг запнулся и надолго замолчал. А мне, тринадцатилетнему мальчишке, не терпелось услышать что-нибудь героическое, и я теребил его:

– Ну, расскажи ещё…

– Знаешь, на войне совсем не так интересно, как вам, мальчишкам, кажется. Там много жестокости и крови. Это не кино, никакой романтики нет. Ну, хочешь, – слушай. Не могу забыть один случай.

Он достал из серванта начатую бутылку водки, налил себе рюмку и выпил, закусив солёным огурцом.

– Мы стояли на прямой наводке под Курском. Знаешь, что такое прямая наводка? – Его глаза загорелись. – Ничего ты не знаешь! Это когда нас, зенитчиков, ставили против танков. Наводить приходилось на глаз, через ствол. Понимаешь, наши пушки не для наземной стрельбы. Могли бить только в прямой видимости. Значит, и мы у фрицев как на ладони. Тут уж кто кого!

Он налил себе ещё рюмку и выпил. Вошла мама:

– Ваня, как тебе не стыдно? Какой пример подаёшь сыну? Ты из всех мужчин был самым пьяным.

– Лидочка, но ведь сегодня мой праздник. Наш праздник. Что будет, если я чуть лишнего выпью? Вот, Юре про войну рассказываю.

– Так, всё. Это – последняя.

Она сама налила отцу полрюмки, завинтила бутылку и унесла её с собой.

 

***

– ...Ты говорил про прямую наводку.

– Да, знаешь, как били наши зенитки? Если попадали в танк, насквозь прошивали. Сам подумай, мы ведь самолёты на шести тысячах метров сбивали, а тут – почти в упор.

Он поднял рюмку: «Ну, прямой наводкой!» и выпил, не закусывая. Я понял, что он опьянел, но мне очень хотелось послушать.

– Папа, а что дальше?

Отец задумался, словно возвращаясь в то военное время. Потом продолжил:

– Мы подбили танк. Я вышел из-за бруствера посмотреть. А тут как раз он вылез. Рвёт с пояса пистолет, а у меня винтовка. Я выстрелил первым. Он упал.

– Ты его убил?

– Да. Подошёл посмотреть, а он такой же молодой парень. Лежит, а глаза голубые, как у твоей мамы. В небо смотрят…

По лицу отца покатились слёзы.

– Если бы не ты его, так он тебя!

– Да, конечно. И всё равно мне было его жалко. Подумал, что и у него дома – мама, сестра. А я его жизни лишил, понимаешь?

Но я не понимал. Поэтому запальчиво возразил:

– Когда вы сбивали немецкие самолеты, там ведь тоже были лётчики?

– Всё так. Но одно дело – взрыв далеко в небе, другое, если стреляешь почти в упор.

– Папа, не плачь. Ты – герой, и всё сделал правильно.

Я продолжал на этом настаивать. Говорил, что и меня бы не было на свете, выстрели тот немец первым. Но при этом почему-то совсем не чувствовал уверенности в своих словах. Как будто вдруг начал понимать. Понимать что-то большое и важное.

Вошла мать и раздражённо сказала:

– Ваня, так и знала, что ты опять наберёшься. Правильно моя мама говорила: «Не можешь пить – пей кефир!»

Отец растерянно вытер слёзы, встал, чуть пошатнулся, потом обнял меня за плечи. Я на мгновение прижался к нему, почувствовав возникшее между нами тепло. А он, отрешённо глядя перед собой, пошёл в свою комнату, на ходу тихо повторяя: «Никак не забыть...»

Мама спросила:

– Сынок, о чём это он?

Но мне почему-то совсем не хотелось этим делиться.

– Да так, про один бой вспоминал.

Больше о войне отец мне никогда не рассказывал.

 

Ямм,

июнь 2019 г.

 

7918 знаков