Он стремительно пронесся вверх по карьерной лестнице. Настолько стремительно, что за день до участия в выставке его знали только как среднего клерка в папином проектном бюро, а уже назавтра он возглавил крупную группу компаний в столице. Нет, не проектных. И главное – за свои сорок с небольшим лет жизни – Саня впервые что-то нашел сам. И это что-то радовало своими масштабами.

Мы сидели вчетвером в парке неподалеку от храма. Я, Веталь, Малинос и Саня, грузный и лысый, похожий на бывшего спецназовца или десантника. У него были пронзительно-чистые голубые глаза. Его зрачки немного расширились, парни приобщали его к дури. Я пила пиво.

Мне как-то с детства внушили отвращение ко всему «химическому» и то, что не было алкоголем или едой – не входило в мои вполне традиционные планы.

- А вы знаете, что таких храма всего три. И он сделан по форме космического корабля. Что если все храмы – это копии, а этот настоящий.

Мне почему-то представилось, что церковь сейчас же взмывает в воздух вместе с батюшками и прихожанами. Я едва сдержала смех.

Ребята молча раскуривали трубку мира.

- Хорошо, - протянул кто-то из них. Кажется, Веталь.

Веталь был покрупнее, выглядел старше своих двадцати с хвостиком. Малинос рыженький, щуплый, добрый. Оба они были мне по-человечески симпатичны. Особенно когда начальство заруливало к ним в кабинет вместо того, чтобы заруливать в мой.

Быть дальше от начальства меня научила армия. Ребята в армии не были. Поэтому начальству были рады. Там еще, кажется, был принцип «поближе к камбузу», но на нашей фирме централизованная кормешка была положена только строителям. Офисный планктон вроде нас кормился самостоятельно. Парни запаривали «Доширак», им наглухо провонялась вся серверная.

Я пила кофе в своем «креативном» отделе. А вот Саня – наш новоиспеченный «сервисмен» - тот седлал свой старенький фордец и катился в районный центр замшелого Подмосковья чтобы вкусить там что-то бесконечно столовское. Иногда он привозил какую-то еду в офис. Большой белый человек, который ел много еды.

Мы сидели на деревянном помосте неподалеку от речушки, что протекала возле церкви. Саня вдохнул благословенные пары, интеллигентно, по-советски, посмотрел на храм.

- Я где-то читал, что белокожие люди – это потомки пришельцев. Вот ты, Яся! – я аж вздрогнула от этого персонального обращения, - Ты же почти не загораешь и кожа у тебя ужасно белая.

- Ну да, – невозмутимо констатировала я, вспоминая свои усилия каждое лето стать хоть сколько-нибудь мулаткой.

Я отхлебнула пиво из жестяной банки.

- Так вот – ты из чистокровных…

- Инопланетян что ли? - уточнила я.

Я сразу представила себя такой синей Аватарихой. Маленькая полноватая кучерявая синяя я-Аватариха. Боже, какая гадость! Летучие церкви и белокожие люди, наследники космоса. И этот человек «делает» наш автосервис, ежевечерне устраивая разнос оставшимся там трем калекам в смене.

Не, на самом деле Саня умный. Даже очень. И хорошо начитанный. Что приятно. С ним гораздо интереснее, чем с ребятами. Особенно когда они не пытаются приобщать его к курению травы.

Подумать только, полгода назад я даже не знала, насколько пропитана наркотиками Москва. Жила в ней, ездила везде. И наркоманы представлялись мне каким-то андеграундом, с которым я никогда не сталкивалась. В моем представлении типичный штырик – это подросток, который выглядит неблагополучно. Мы всегда различаем их. Они в таких еще толстовках черных или серых. В кедах китайских, одежда у них заношенная, волосы длинные и жирные. А еще они очень добрые, как хиппи. И с ними не страшно.

Наверное, у меня было правильное студенчество.

Первый бульбулятор я увидела в общаге в комнате «физиков». А вот нынешний, офисный бульбулятор – был виден мною второй раз в жизни.

Не то чтобы я сейчас собиралась осуждать кого-то или читать лекцию о вреде наркотиков. Тот кто их не употребляет, как я, к примеру, и сам знает причины – почему в его жизни это просто не нужно. Тот, кто находит в этом прелесть бытия – тоже сделал этот выбор сам.

Люди сами решают, что им делать со своими жизнями. И каждый сам отмеряет себе долю самоуважения, самосохранения, грани дозволенного.

Саня, к примеру, вообще не выглядел как наркоман. Солидный такой сорокалетний дядечка. В убогом костюмчике, потертый жерновами жизни. Очень видно, что его давненько не нанимали в солидные конторы. На всем его внешнем виде лежит печать госслужбы. Причем какой-то бумажной. Сердце какого-нибудь департамента, потонувшего во входящих и исходящих и их регистрации.

Он был огромен, белокож, как истинный пришелец, и естественно лыс.

Его определили в квартирку в районном центре. Хотя у фирмы были вполне пригодные для жизни гостевые дома и даже целое общежитие. Однако наш интеллигент посчитал несолидным жизнь в народе и снял себе однушку в стиле «первокурсник обыкновенный». Она была на втором этаже пятиэтажки райцентра, недалеко от нашей стройбазы. Кухонные окна выходили на проспект, пригородный подмосковный проспект, обычного города, где уже в шесть утра люди начинали сновать согласно заданным траекториям, гудеть, шевелиться на свои работы, учебы.

Стены комнат были выкрашены зеленым «колером» поверх каких-то дешевых обоев. Санузел, о, такие санузлы сохранились у бабушек, что откладывают маленькую и честно нажитую пенсию на «книжечку», чтобы купить внучку подарочек, а сами питаются банкой консервированных бобов в день и то, делят ее с любимым котом.

Как, каким образом этот коньковский парень потерял веру в себя? Или просто его настиг кризис среднего возраста. В тени отца, интеллигентный и умный, решительный и абсолютно бесхитростный Саня никак не мог применить всей обширности своего ума, чтобы осознать корень своих проблем.

Он как-то поведал, что иногда езживает пожить у благородной дамы в летах. Ее бальзаковский возраст плюс неплохая доходная фирма примирили Саню с идеей нечастого, но периодичного во временном отрезке сожительства. У дамы была дочь лет пяти. Чужая для Сани. Он пытался ее любить. По крайней мере он так говорил. В этот момент недалекие люди проникались к нему чем-то теплым и одобряющим. А все остальные кивали «угу», а про себя думали – «типичная Москва».

Саня любил рассуждать о жизни. О людях. И даже делал весьма правильные выводы. Однако дальше описаний, точных и четких, его умозаключения почему-то не шли. Или он их не пускал, стараясь отдать предпочтение дороге сдержанности и вкрадчивости.

Однажды, характеризуя генерального, Саня поведал, коротко и ясно:

- Его слабое место – женщины. С ними же он и бухает. И очень обидно, когда наш офис живет мнением женщин ВыВы. Но это есть факт.

И на тот момент Саня был абсолютно прав. В доску. В яблочко. В десятюнчик!

Генерального пилила ревнивая жена. Он укатывал габаритную главбухшу, а та, лелея планы оттяпать часть корпоративного имущества, встречала его клубникой со сливками на офисном столе.

Остальные офисные души от процесса дистанциировались и взирали на сие непотребство с невозмутимостью фаталистов. Проще говоря, мы ждали перемен, делая свое нехитрое дело.

И нашим с ребятами нехитрым делом было приручение Сани.

Когда он стал нашей «проблемой»… То есть когда генеральный притащил его с какой-то выставки и представил нам как мессию – самый древний представитель нашего молодого коллектива Веталь забил тревогу.

Саня с умным видом интеллигентного скептика критиковал нашу работу, ничего не понимая ни в моих рекламных макетах, ни в системном администрировании, которое велось в серверной, в перерывах между допингом и интерактивными стрелялками.

И вот Веталь задумал «приручить» Саню. А для этого использовать самый доступный всем людям способ – кайф.

Надо было только нащупать, в чем же было санино слабое место. И вот – мы поехали на плотину. Потом в храм. Точнее к небольшой рощице возле храмового парка с видом на речушку, а после очутились в Веталевом гараже, где сидя на тюфяках слушали про санино коньковское детство.

Саня был внутренне потерян своим бездействием. Он как будто всю жизнь искал, откуда же придет та самая судьбоносная волна, которая накрыла бы его с головой и вынесла на берег острова сокровищ.

Он был романтиком. Его рассказы о мире были грустными. Он старался казаться лучше чем есть.

Хвалился срочной службой. Показывал на планшете сайт проектного бюро. Рассказывал о патентах.

И ему на минутку, на час, на пару часов казалось, что вкушая с этими юнными хипстерами вкус свободы, его несет та самая волна. Он молод и счастлив. Ему наконец-то подфортило с должностью. А эта новая форма общения – она делает его таким современным и брутальным.

Какого-то черта он очень боялся признаться, что на самом деле он просто правильный добрый малый с заниженной самооценкой, пожеванный жизнью, но сохранивший хорошее советское образование и интеллигентность.

Саня старался делать вид, что наркотики в его жизни – обыкновенное дело. А парни изо всех сил делали вид, что Саня действительно «в теме», что он свой, из своих.

До самого увольнения они остались «своими». Почти под конец своей неудавшейся рабочей эпопеи Саня снова дал две вполне правильные характеристики - пацанам.

Наутро он приехал в офис окрыленный. Он реорганизовывал, выволакивал, мял, гнул, рассыпал и вновь собирал воедино свой маленький автосервисный мирок.

Уговорил генерального втюхать деньги в дорогостоящую лицензию мирового бренда, устроил обучение сотрудникам развесил забугорную рекламу и даже принял несколько комиссий.

Саня даже попытался нанять девочку-помощницу. Очень красивую. И очень желанную для Сани лично.

Но деньги генерального кончались. Жена генерального требовала отпуск в Азии, а отпуск главбухши в Европе уже оплатили.

Долги росли, и наконец генеральный, немного очнувшись от полусна, призвал Саню на ковер.

Генеральный тоже был умен. Даже, наверное, умнее Сани. Резок, тощ и неуживчив.

По-своему он тоже был формой внутреннего несчастья, достойной не одной развернутой главы.

Предприятие шло в минус. Минуса росли и даже не стремились к выходу в ноль. Генеральный подогнал машину к центральному входу, усадил туда Саню и они уехали.

В тот день шел дождь.

Шумный продолжительный ливень, хлеставший в лобовое стекло какого-то чуда техники, на котором один из бригадиров вез меня и еще парочку рабочих на очередной объект на межгороде.

В четыре часа дня, сидя на пороге бревенчатого дома, принадлежавшего какому-то вузовскому инспектору, низенькому интеллигентному приятному еврею, я получила звонок от жены генерального.

Страшным замогильным голосом, каким выговаривают за двойки или внеплановую беременность, она промолвила:

- Он с тобой! Не скрывай от меня этого!

- Кто, ваш муж? – переспросила я.

- Я была в офисе, его там нет, там никого нет, там все закрыто. Не ври мне, что ты в офисе. Тебя там тоже нет. Я заходила. Там все закрыто! А он не берет трубку. Я звонила уже шестнадцать раз. Я ему столько смс написала.

- Ну, занят он, наверное, - спокойно сказала я, - успокойтесь, Ольга, он обязательно вам перезвонит. Вы же его не видели всего несколько часов. Не думаю, что за это время случилось что-то смертельное.

- Он с тобой? Дай ему трубку немедленно!

- Я в Боровске. С ребятами. Снимаем этапы работ по дому Альберзона. У меня нет денег на счету, а второй телефон лежит в машине. Тут дождь лупит сильный, как из ведра, вы главное успокойтесь. Я в четырех часах пути от офиса. Со мной…

Она бросила трубку.

Старый прораб сел рядом на ступени из векового бруса и закурил. Низенький, худой, лысоватый.

- Дура-баба, - задумчиво протянул он, - я б с такой не жил.

- Ну, может, это просто крик о помощи влюбленной женщины? – предположила я.

- Ясь, ну хоть скажи, что ты в это не веришь.

- Нет, Палыч, не верю. И справедливо считаю, что любят там беззаботный упакованный мирок.

- Я мужик простой, поживший… - он сделал затяжку. Без наркотиков. Без примочек. Струйка табачного дыма поползла вверх. – Если баба умная, она найдет себе занятие. Она и в колхоз, и на фабрику, и в лобаз. А если дура – то хоть звезду ты ей дай, она год от года будет только жаднее.

Я на минуту задумалась. В принципе, жена генерального ни разу не сделала мне ничего плохого. До сегодняшнего дня, пока не предположила, что я могу вот так взять, да и построить свою карьеру, обнажив перед ее мужем свои позиции. Черт, а ведь это неимоверно оскорбительно, когда кто-то считает, что мне недостаточно профессионализма для поступательного карьерного роста. Не спорю, многих женщин устраивает и этот вариант. Но не меня. И об этом известно всем. Да если б я была из того сорта девиц – я бы наверное не стала ждать год. И не работала бы, как работаю. Неужели эта гениальная мысль ни разу не приходила ей в голову. Хотя что с дуры взять.

- Дура, - согласилась я вслух.

Мне было неприятно от того, что мне придется быть с ней вдвойне милой и услужливой.

Она опасна. Не из тех, кто забывает обиды. А обижается она по всей видимости часто, когда ей напоминают о ее скромных умственных способностях. Немудрено, что генеральный тяготится этим браком. Но каким-то невообразимым образом тянет это семейство, находя утешение в мимолетных романах на стороне.

Мы вернулись в офис поздно. Почти к полуночи. Я бросила несколько карт памяти на стол и сунула аккумулятор в зарядник.

В серверной было темно. Но я никогда не звонила парням в поисках сплетен, дабы не обнаружить собственную заинтересованность Саниной судьбой.

Неделю я не видела его. А в пятницу, вернувшись в свой гостевой домик после обычного трудового дня, я столкнулась с девчушками из местного ресторана.

- На вот, кофе. И не ходи в сторону беседки.

- А чего стряслось? – мне было трудно скрыть любопытство.

Шепот был самый вкусный – заговорщический. И я внимала ему с удовольствием.

- Там генеральный и Саня. Видишь их машины. Вобщем, ругаются в прах.

Я вошла в ресторан. Жена генерального сидела за столиком и ковыряла катышки на буклированной юбке. Ее лицо не выражало ничего, кроме какой-то неизъяснимо капризной скуки.

- Отработала? – спросила она.

Я пыталась уловить в этом голосе подвох. Он был, чувствовался, кожей, спиной. Но все было мило и сытно. Как будто ничего не произошло. И всех устраивает это милое молчание.

Я подсела е ней. Молча отхлебнула из своей чашки. Плюхнула на соседний деревянный стул тяжелый портфель с кучей документов.

- А я вот ковыряю, - указала она на юбку. – Это так успокаивает.

- Так вы не волнуйтесь, - спокойно сказала я.

- Я уже почти закончила ковырять. Там мой и Александр с сервиса. Большой такой.

- Пьют? – спросила я, увидев как барменша Ольга пронесла поднос с шестью стаканами из-под пива.

- Ой, нет, там мало, всего поллитра, - спохватилась она, будто я буду осуждать ее за то, что ее муж не может в трезвом виде признать свою управленческую несостоятельность в свете кадровых вопросов, - это он с бывшей женой пил. А со мной не пьет. Я его сама закодировала. А это так, мелочь. А еще его бывшая жена толще меня. Я не думала, но она толще. Она приезжала к нам, привозила двух дочерей. А у меня же сын, наследник.

Она еще долго тараторила о чем-то бесполезном, пытаясь сообщить мне подробности своего нехитрого бытия под соусом собственной полезности. Но вывод мой уже был сделан. Там, в бревенчатом доме Альберзона в Боровске.

Я делаю выводы один раз. И в принципе поэтому не сильно люблю людей и плотное общение с ними.

Через полчаса на пороге появилась тощая высокая фигура генерального. Он всегда был краток.

- Пойдем, - кивнул он ей. Усталый и какой-то недовольный.

Она резко подскочила и изобразила дикий восторг в глазах. Затараторила что-то. Он не слушал. Они сели в машину. Она что-то говорила ему. Его лицо было безучастным. Она повела. Темный седан медленно сдал назад.

Как только они исчезли за забором, я направилась в беседку. Саня сидел в детской зоне. Большой и грузный, качаясь на детской качели, с полупустым бокалом в руках.

Я подошла к нему. Взяла бокал, отпила.

- Все? – коротко спросила я.

- Все, – коротко ответил он.

- Без компенсации?

- Без.

Я села рядом на качели. Большое рыжее солнце опустилось, касаясь верхушек березняка. Было сыро. И воздухе пахло грибами и приближающейся ночной грозовой бурей. Он тоже смотрел на закат.

- А знаешь, Саня, я с юга. И у нас там солнце садится на море. Очень красиво. Ты стоишь на берегу и кидаешь камни в солнечную дорожку, пока оно не скроется за линией горизонта, оставляя красноватый сумеречный флер. Там нет берез. Только тополя и каштаны. А еще у нас на набережной пальмы. И целый ряд кованых фонарей.

- Скучаешь по дому?

- Невообразимо. Нестерпимо, с такой дикой животной тоской.

- Наверное так надо. Нас тянет в дом. А мой дом там, - он показал на небо.

Я с теплом вспомнила плотину у церкви и рассказы о его белокожем происхождении.

А может он и вправду действительно не отсюда. Он гость, которому невообразимо скучно в этом мире. И он просто ждет, когда придет его экспресс.

С тех пор я больше не видела Саню. Единственное, что осталось из воспоминаний о нем – это фингал, что ему поставили клиенты сервиса и лейкопластыри, которыми он обклеил всю свою лысую голову после неудачного бритья.

Год спустя я узнала, что Веталь и Малинос тоже уволились. Я уехала на юг за полгода до этого - осенью.