Господи, вот и еще год прожит. Время то летит, летит. Круговерть везде: машины едут, люди спешат, а мне – некуда. Я свое отбегала, последнее доживаю.

За самодельным лотком из дощатого ящика стояла Антонина Ивановна, сухонькая старушка. Впрочем, отчества ее никто не знал, и все звали ее просто: Тоня.

 

Мальчишки в детстве дразнили Тоня-тихоня, а муж покойный, Царствие ему Небесное, за невысокий рост да покладистый характер Тишенькой величал. Бывало, пойдем в гости, там шум да гомон. За столом друг друга не слышно, он и позовет: Ти-ша, Ти- шенька... а все и притихнут.

Тоня улыбнулась одними морщинками вокруг глаз.

 

Торговать Тоня ходила не ради денег, а так, для настроения. Разложит свое рукоделие: ажурные салфеточки, да вязаные детские вещички. Варежки, полосатые носочки, шапочки-буратины. Покупают редко, кто просто подойдет полюбуется, а кто и похвалит. Так и разговорится с человеком, новость какую узнает.

 

- Бабуся, шарфы есть? - подбежал мужичок в сдвинутом на ухо малахае.

 

Бабуся – это ей. Это она.

А ведь помнится, еще недавно со спины окликали: Девушка, можно вас проводить? - это когда уже за сорок было. А потом как то вдруг сразу стали называть бабушкой, место уступать. А то и кричать начнут, будто она туга на ухо.

Старая я стала, старая, - думала Тоня и не обижалась: бабуся так бабуся.

 

- Есть. И шапочки.

- Так это детские! А мужские?

- Нет мужских. Связать могу...

- Это долго. Руками вязать - прошлый век. Мне прям щас надо.

- А ты в магазин зайди. Вон, на той стороне. Там все есть.

 

На той стороне хороший магазин, - для таких как она, «малосущных». Да и в него Тоня заглядывает редко, только если по хозяйству что надо. В большие она и не ходит, в большие это дорого. Да и что ей нужно? Все она сама может сшить-связать. Для дома-то ничего, для дома-то ладно. А больше и некуда.

 

Иногда к Тоне подходили поговорить такие же одинокие, пожилые женщины. Ругали цены, или хвастали, чем могли. Тоня отмалчивалась, предпочитая слушать. Хвастаться было нечем, а ругаться она не любила.

 

Потопав застывшими ногами, Тоня вспомнила, что скоро Новый год, волнующий и веселый праздник. Елки, иллюминация, все какие-то суетные, но по-доброму.

Праздник ведь семейный, когда все вместе: родители, дети, дети детей.. Подарки, застолье, гуляния, - хороший праздник. Хороший, хоть и не правильный. Правильный будет после Рождества, по старому стилю. Но тогда и не соберешь никого, все по-новому, по-другому жить хотят. Торопятся, бегут вперед. А что там, впереди, кто знает?

Тоня вздохнула. Она знала и не спешила.

 

- Грени, где остановка пятерки? - спросил рослый парнишка, с висящей на рукаве девушкой.

- Вон, за углом, – махнула Тоня.

 

Присматриваясь, проводила парочку взглядом.

Похожи то как, наверняка брат с сестрой. Оба с головы до пят в черном, с длинными, косматыми волосами. И глаза у них как углем обведены, жуть. Не иначе, ряженые. Праздник ведь, молодежь гуляет.

 

Вот и Павлуша, внучок ее так зовет: грени. То ли старушка, то ли бабушка на английском. Внучок в спецшколу ходит, хороший мальчик, умный.

Только что ему подарить, Тоня не знала.

Конфет у него полно, в игрушки он не играет. У него все компьютер да машины на уме. Сейчас ведь молодые такие умные, такие умные. И слова знают заграничные.

Тоня этих слов не понимала и немного побаивалась.

Правду мужчина сказал: прошел ее век, прошел. Тоня тихонечко вздохнула.

 

Сыну, Сереженьке - она уже решила - подарит перчатки. Сама вязала: петелька за петелькой, хоть и глаза не те. Свои то он затерял, а новые купить времени нет. Все на работе, да на работе. И устает он там так, будто мешки таскает. Тяжелая у него работа, умственная, - жалела Тоня сына.

 

А Светлане, снохе, свою чайную ложечку. Та уже давно не нее глазок положила. Ну да ладно, так и быть, - натерла Тоня серебряный прибор содой, да ленточку завязала. Сноха модница, да за домом следить не успевает. Дом-то у них большой, двухэтажный, одних только полов сколько мыть! Да и ногти у нее длинные, красивые, беречь их надо - ломаются. Пришлось им домработницу нанять, Ольгу Петровну. Ольга Петровна и за Павлушей присмотрит - хорошая женщина, хоть и строгая. Она раньше детей в школе учила.

 

А у Тони и образования нет, проработала всю жизнь стряпухой. Из них семнадцать в столовке, на одном месте. Бывало, завсегдатаи спрашивают: - Чья смена? - Тонина. - А пирожки будут? - Будут, будут, - сверкает золотым зубом раздатчица. - А коржики? - И коржики!

Хорошо у Тони выпечка получалась, по-домашнему. Потому как с душой, с настроением за дело бралась. Это от матери ей секрет достался: если руки добрые, то и тесто их любит. Оно ведь живое, все чувствует, все в себя примет, - и легкое сердце, и тяжкие думки.

 

- Ти-ша, – услышала Тоня за спиной.

Она обернулась, но никого не нашла.

Что-то часто стала Бореньку вспоминать, вот и померещилось.

 

Вечерело, сыпался мелкий сухой снег.

Скупой, городской: падает на разогретый машинами асфальт и тает. Падает и тает. Ни тебе сугробов, ни горок. А ведь раньше, раньше... Летишь с горы на саночках, снег на солнце горит, искрами как иголочками в лицо – ах! Щеки румяные, на ресницах капельки дрожат. И смеешься, смеешься от счастья.

Тоня подняла подслеповатые глаза на мутную пленку, скрывшую небосвод.

Нет солнышка, его теперь часто не бывает. Да и неба не видно. И что там теперь, на верху-то?

 

Тоня подмерзла и засобиралась.

Все по-мелочи, сумка легкая, а идти трудно. Затекли ноги, устали. Ступают еле-еле, шаркая подошвой войлочных сапог.

Надо бы перейти дорогу, но Тоня не решалась. Она внимательно смотрела в зеленый глаз светофора, не понимая, почему машины едут и едут. Едут и едут. Сломалось что-то в этой железке, небось.

 

- Еть, бабка! Куда прешь? - на дорогу из-за поворта вылетел сердитый дядька и, огрызнувшись тормозами, помчался дальше.

 

Тоня замерла от неожиданности. Сердце сжалось и медленно стало отпускать, бухая в ушах, перед глазами поплыли белые облачка.

Очнулась и сразу перекрестилась. Совсем забылась, задумалась, старая.

 

Но вот Тоня и дома. Тихо постанывают настенные механические часы, вздрагивая стрелками: цинн-н, цинн-н. Рогатый олень удивленно застыл в ковре над кроватью. Два фаянсовых голубка целуются в серванте. Фотокарточки разной давности висят в большой раме на стене. Тоненький хвойный аромат тянется от веток в ведре – остатки елочного базара. Такая у нее нынче “елка”, да и то ладно.

 

Тоня достала из шкафа картонную коробку, подвязанную пояском какого-то халата, открыла. Принялась выкладывать старые елочные игрушки, переложенные хлопьями ваты, и всякое ей вспоминалась.

Петушка-свистульку вырезал отец, как с войны пришел. Красила его сама, слюнявя химический карандаш. Цепь из разноцветной бумаги мастерил Сереженька, еще в школе. Она порвалась в нескольких местах, да это ничего, это она склеит.

На дне коробки Тоня нашла стекляный шар на ножках. Внутри, в воде стоит маленькая елочка. Подарила его школьная подруга, да только где она теперь? Жива ли? И воды уже наполовину – испарилась за годы.

Тоня положила шар на ладошку, поднесла ближе к глазам. Тряхнула - и закружила водяная буря мелкой белой крупкой, будто снег.

Вот что она подарит Павлуше!

Еще нашлись зеркальные шишечки, две на одной ленте. Покупали их вместе с Боренькой, в год помолвки, желания загадывали, каждый свое. Все боялась разбить, – плохая примета. Только его уже давно нет, а шишечки – вот они.

Отложила Тоня игрушки, вытерла шершавой ладонью влажные щеки. Из светлого овала давнишнего фото смотрел со стены Боря и усато улыбался.

 

Нарядив елку, Тоня положила рядышком подарочки. Надела очки, включила телевизор. Шел концерт: все молодые, нарядные, песни поют, а за душу не берет. Ну да ладно, знать прошло ее времечко. Не все же кататься, пора и саночки возить.

Не увидит она в праздник своих, они ведь отдыхать в Египет улетели. И Ольгу Петровну взяли. Павлуша ребенок подвижный, живой. За ним глаз да глаз нужен, глаз да глаз! А в Египете море да голый песок, мало ли чего?

 

Сама Тоня моря не видела, но думала, что это как большая река. Широкая-широкая. Только не понятно, почему море соленое. И как там рыба живет, в соли этой?

Тоня представила селедку, плывущую в рассоле среди долек чеснока и листков лаврушки, и коротко рассмеялась.

 

Стемнело. За окном с горшком фиалки закричали ура и засверкали огни фейерверков.

Вот и Новый год пришел, и Слава Богу!

Глядела, глядела Тоня в телевизор, да и собралась на улицу выйти, к народу. Все не одна, все с людьми. Она постояла во дворе, в сторонке. С любопытством и страхом смотрела на шумные фонтаны разноцветных брызгов, вспыхивающих то тут, то там.

Этот, зеленый, похож на растрепанную пальму. Вон сеть с мерцающими рыбками. А тот, громко ревущий, с хвостом белого дыма, - поезд, летящий в небо.

 

Вернулась Тоня домой. Поставила чайник на голубой газовый цветок. Пила чай с облепиховым вареньем, машинально теребя рассыпанные по полю скатерти ягодки рябины, вышитые гладью. Прилегла отдохнуть. Спать не хотелось. Да и во дворе такой грохот и всполохи, что не уснуть.

Тоня зажмурилась и представила себе Египет.

Соленое море, пальмы и песок кругом - чудеса! Много, много песка. А снега никогда не бывает, и елки не растут. Что же мои наряжать будут? Под что подарки класть?

 

Часы глубоко вздохнули один раз. Тоня села на кровати. Снова взяла свои подарочки: покрутила, погладила узловатыми руками. И сложила на место - пусть своего часа дожидаются.

Снова легла, подобрав ноги под старенький плед с бахромой.

 

- Ти-ша, Ти-шенька, - откуда-то сверху, сквозь грохот салютов позвал ее родной голос.

- Боренька, ты?

- Ну как тебе живется, как хлеб жуется?

Тоня засмеялась. Ей нравились мужнины шутки.

- Зубы то у меня хорошие. Вставные.

- А как Сережа с Павлушкой?

- В Египете они, селедку едят. И меня звали, - зачем-то соврала Тоня мужу.

- Ну-ну, - пожурил он ее. На что нам Египет? Мы свое прожили без него, а теперь он и вовсе не нужен.

- Старая я стала, Боренька. Скучаю...

- И я, Тишенька.

- Так к тебе тянет, так тянет. Ведь и поговорить не с кем. Только как с подарками будет?

- Не волнуйся, они же под елкой. Найдут.

Тоня снова засмеялась. Как же она сразу не дотумкала, ведь Новый год же!

 

И стало ей так легко-легко, как раньше, в молодости. Выглянула она в окно, а там много-много снега. И елки в инее, как в глазури. А рядом, под пальмой стоит Дед Мороз, смеется и манит ее рукой: Ти-шенька! Пригляделась Тоня – да это же Боря нарядился! Сереженька снова стал маленьким, играет с Павлушей в снежки. Светлана с Ольгой Петровной тоже тут, по морю на коньках катаются. Вот пробежала ванильная поземка и повеяло сдобным ароматом. Это печеньки дошли, в форме зверюшек, как внучок любит. Достала их Тоня из жаркой духовки, понесла детей угощать.

А с неба падали кружевные сахарные снежинки. Вздыхали сугробы воздушного безе и взбитых сливок. Мятными леденцами свисали с крыш носатые сосульки. Из пушистых комочков сладкой ваты дворовая детвора лепила бабу. Хрустела под ногами кокосовая стружка, искрилась на солнце сладкая пудра. Словно добрый Кулинар сыпал и сыпал сладости из большого мешка с подарками...

И такая благодать настала кругом, такая радость!