Камера 13.07 17:02 00 мин. Нет ничего. Пусто. Щелчок… Черный экран. – Ма-а, я включил… – голос молодого человека, – Снимаю… – Ну как? – Погоди, я объектив не открыл… Смех. Вспышка. Слишком ярко. Изображение темнеет, обретает смысл. Комната, окно – светящийся телепорт. Женщина – ее силуэт на свету. – Глеб, ну как? – Ща-а, – тянет мальчишка, – Ма-а, отойди от окна… Силуэт движется. Плавно. На экране женщина около сорока, пучок серых волос, смех. Экран плавно следует за ней. Комната оклеена белыми обоями в розовый цветочек, стол, пять стульев. Ободранный диван. Смех. Изображение увеличивается, фокусируется на коричневом пятне на стене. Таракан – шевелит усами. Пол – такой же коричневый. Доски старые, облупленные вмятины от многократных покрасок. Изображение расплывается, мелькает. Глаза женщины – зеленые, маленькие, добрые и морщинки в уголках. Тонкие губы, ровные желтые зубы. Снова силуэт. Теперь уже четко – платье или халат, вырванный справа на подоле, в руках тряпка – вытирала пыль… Халат бледно-малиновый, тряпка – непонятного темного цвета. – Вот, так нормально… Улыбнись давай и скажи что-нибудь! – Ну, сына… – смущенно опускает голову женщина, – Иди лучше, а то опоздаешь. – А ты у меня самая красивая. – Ну, все, давай-давай… – подходит ближе она, наклоняется, – Иди. Мимо камеры проносится ее доброе лицо с желтыми зубами и морщинками. Опять портал окна. Опять черный экран. Чмок – поцелуй. – Смотри осторожней там. И сними ты эти цепи, как пес бродячий, ей Богу… – Угу, – обиженный голос сына, – придется снять. Охрана не пропустит. – Ох, ну когда ты повзрослеешь… Щелчок. 13.07 18:00 03 мин. Черный экран. Гомон. Крики, смех, отдаленно музыка. Кто-то заорал песню, совсем рядом – детский пьяный голос. Ему подпели. «Издохни-и! О! Спер-ма-то-о-о!!! Зо-оид!». – Дэ-эбил… Объектив открой! – пьяный мальчишечий голос. – А-а-апх-х! Та-ак прикольней… – ответ Глеба. – Откройбл, сказалнах! – зло повторил парень. – Да все… Ща-а. Изображение яснеет. На экране черное небо, звезды. Кто-то кричит и продолжает подпевать долбящей уже не так далеко музыке. Появляются многочисленные лица, все похожи, бесполая волна черных цветов. Одно выделяется крупным планом и выкрикивает в камеру: – Эй! Батонна. Ты че там! Совсем уху! Ел! – обиженный вопль, – Нас снимайнах… И цепи сымай… Уже почти-и-а! Парень на экране завопил. Попытался согнуться, но помешала толпа. Все в коже, блестят металлом, набивками, нашивками и тому подобной атрибутикой. Лысые, волосатые. Разноцветные петушиные панки, короткие рожки чертика и даже казачьи чубы! Тот, что завопил, хотя орут все, извивается. Его пирсингованые брови ходят ходуном. Вверх и вниз. – Какая сука!!! В экране мелькнул ирокез красно-зеленого цвета. Изображение задергалось, расплылось. Звезда, серьга в носу. Крики, музыка долбит. Высокие ботинки «Rebel». Двери и рожа охранника, непонятного пола, скорее всего, женского – ничего не выражающие серые глаза. Крик. Музыка. – Анна-ах!!! – громче всех звучит голос того паренька, – Кто-о… Серьгу-у-у-ы ы-ыз пупка-ааа!!! Порешу, су-уки-и-ииии… Камеру крутит. Чьи-то пальцы на них кольца, много, одно с черепом, его глазницы фосфорисцированы и светятся. Худое лицо с подглазниками или огромными синяками. «Ахе-хе», – издает рожа различные звуки. Черные слипшиеся волосы спадают на глаза. Синие губы. «Бе-э-э!!!». Длинный язык высунут перед экраном. Крики. Музыка все тише. Смех. В языке серьга – желтый шарик-смайлик. Чьи-то грязные пальцы. Черный экран. Щелчок. 13.07 23:07 08 мин. Яркая вспышка. Крики. Смех. Темно. Серая земля забрызгана кляксами смятой травы, на них сидят подростки, все те же. С ними три девушки. Парней много. Смех, нечленораздельное бурчание. Девушка валяется на земле, там где нет травы и мотает головой. Еще одна ползет из-за кустов, там же справляют нужду стоя покачивающиеся «ирокезы», она стонет. Девушку рвет на землю, на ногу «ирокеза», на себя. Ее рука подгибается, правой стороной тела она валится в мочу и рвоту. «Э-эгыг», – гадится она. Глаза темные, бледные губы – дрожат… Смех совсем рядом. Язык с желтой серьгой лижет экран. Гнилые зубы. – А-хи-ихи!!! – дикий, пискливый вопль, – Мышь на Трупа рвану-ула-а-а!!! Смех. Крики. Изображение приближается к девушке, та лежит на животе, пытается приподняться, смотрит в камеру. Бледные губы растягиваются в улыбку, надуваются и извергают на подбородок красноватую жижу. Девчонка падает лицом на землю. Стон. Смех. Черный экран. Щелчок. 14.07 00:12 10 мин. Вздох, хриплый кашель. Экран постепенно загорается. – Снимай, снимай… – возбужденный – через смех – шепот. Камера наведена на дрожащие грязные ручонки парня, судорожно он расстегивает блестящую ширинку. Хихиканье девчонки совсем близко. Джинсы черные. Изображение приближается и отдаляется несколько раз. – Дабля, Хрен, ка-ак сде-елать? – гнусавит девчонка. – Где ты вообще взял это допотопное говно? – Да упзел у одного лохабл, нехер камерой в толпе размахивать… – равнодушный ответ, – Тут нажми, только не сильно. – Ага… На экране руки парня, в них его член, бледный на фоне черных Джинс. Маленький, съежившийся от холода кусочек человеческой плоти. Хихиканье. – Ги-ги, какой маленький… – Соси давай, я камеру подержу… Звезды. Ветка, скользящая по экрану. Затылок девчонки – темно-каштановые спутавшиеся волосы. Стон. – Эй, волосатый, ты че там устроил, сука? – грубый мужской голос. Звезды. Ветка, скользящая по экрану. На экране трое здоровых лысых парней в кожаных куртках. Один совсем близко. Крик девушки. Изображение смазывается от мелькнувшего кулака. Хруст – удар. Звезды, защитного цвета брюки, земля, небо, земля. Высокий армейский ботинок. Зеленая примятая трава. Она отдаляется. Экран мутнеет. Девушка плачет возле тощего черноволосого мальчишки, тот лежит без движения, язык вывалился в нем желтая серьга. По щеке стекает струйка крови. – Ну что сучка малолетняя… – зашипел низкий голос. – Толя, не убирай-ка пока перышко. Экран тухнет. Жалобный писк. Щелчок. 14.07 12:54 16 мин. Свист проезжающих машин. Пьяный смех. – Р-рбята! Помогите! – тот же мужской голос, – Братух! Ну подмогните! Р-рбяты… – Снимите? – Чего вам, парни? – удивленный ответ. – Вы ж русские мужики! Снимите на камеру!? – Мы спешим вообще-то… – Р-рбяты… Ну? – Ну, давайте, только быстро… – О!!! Пасиба мужики! – довольный пьяный возглас. Вспышка. Серый асфальт, солнечно. Армейские ботинки, брюки защитного цвета. – О! Настроил, бля! Во техника! Держите, ща мы. Два выбритых наголо мужика в кожаных куртках. Один очень нетрезв и шатается. На экран попадает яркое одноэтажное здание и табличка на нем «Епархия…», другие дома, пролетающие машины, ползущие троллейбусы. Люди. Две смеющиеся девушки в коротких летних юбках, яркие и солнечные. – Ц-ц-ц-ц! – зацыкал как будто зовет собаку один из лысых, – А-а-а… Сучка, сучка!!! Девушки перестали улыбаться и ускорили шаг. Мужики заржали. – Снимайте!!! Тот, что был трезвее, подхватил товарища за шиворот. Оба вытянулись и зашагали на камеру, одновременно выбрасывая вперед правые руки. – Зиг хайль, зиг хайль!!! Мы построим белый рай!!! Дружный гогот. –Вырубай!!! – гортанный рев, – спасибо мужики. Черный экран. Щелчок. 15.07 11:01 19 мин. Вспышка. Красный гранитный парапет. Звуки – плещется вода, отдаленные голоса. Дыхание – совсем близко. – Маринка!!! – низкий, но мягкий мужской голос. – Что там? – тонкий, игривый вопрос. – Да ты только посмотри! – удивляется, – Какой-то идиот камеру оставил… – Где? Положи, сейчас вернутся… Макся! – Ды я давно наблюдаю… И ничего… Маринка!!! – А-а. На экране появляется девчонка лет девятнадцати. Маленькая ростом, но крепкая фигура обтянута желтым, открытым летним платьицем, на ногах желтые босоножки. Позади много людей в официальных костюмах, шортах и футболках, и все это создает цветовой беспорядок. Изображение скользит по толпе, они весело что-то обсуждают. Снова белозубая улыбка девчонки. – Давай снимем Мартина с Весной!? – предлагает Макс, – Кассета почти целая, отснято всего минут двадцать… – Давай, ой! – осеклась Марина, – Никифор Федрыч!!! – Макся, смотри, это же мой преподаватель по физкультуре! – замахала руками она, – Никифор Федрыч… На экране появляется крепкий старикан в спортивных шортиках, с голым торсом. Весь черный, в белых «Nick»-овских кроссовках… – Никфр Федрыч, вы так загорели! – восхитилась девушка. – А вы молодежь все развлекаетесь!? – «Никфр Федрыч» растянул белозубую улыбку на по-стариковски тощем, скуластом лице, – А я вот каждое утро… По тридцаточке… – А мы тож, Никфр Федрыч! – оправдалась Марина, – Седня ребята женятся! Девушка махнула в сторону веселящейся толпы. Изображение скользнуло за рукой. Там высокий мужчина в черном свадебном костюме, безупречно сидящем на плечах, не смотря на то, что на руках парня прекрасная девушка. Там много людей, молодых и постарше, совсем детей. Там стоит, размахивая руками, кавказец, его длинный нос с горбинкой выпирает на добрых пять сантиметром. Его белые зубы контрастируют с густыми черными усами. Он худ и высок, волосы короткие, взъерошенные. Седые вески. Кавказец что-то кричит. Изображение приближается. Близко голос Макса? – Смотрите, Рафик – горячий мужчина, опять предлагает зарезать «барашку» и устроится у него… В кафе… – Интересно. Где наш джигит собирается взять «бедное животное», – отвечает Марина, – Помнится… Кхм. На экране снова появляются старик и девушка, она сконфужена тем, что не закончила. – Да ладно, я по кафе, да по барам не хожу, – улыбается «Никфр Федрыч», – И вам, кстати, не советую… И со спиртным не усердствуйте! – Ну, Никфр… – Знаю, знаю… Ты мне прыжки сдавать будешь! Орлова… Старик съехидничал, махнул в камеру загорелой рукой и живенько выскочил из экрана. Марина покраснела и крикнула в след учителю: – Пока! – Прощайте, Орлова… Резкая вспышка – попал отблеск от солнца. Изображение восстанавливается, медленно подползает к сбившейся вместе толпе, их фотографирует человек в потертых джинсах и сером свитере, взъерошенный, загорелый. – Весна!!! Эй, ребята! – голос Макса, – Март! Молодой человек держит на руках невесту, та улыбается, машет рукой. – Эгей! Макся!? Вы чего там, идите сюда… – кричит она, – Общая фотография… Лицо Весны совсем близко, она счастлива, из-под фаты выпущены золотые прядки-завитушки. Девушка улыбается, дует на ладошку и с нее вспархивает маленькая розовая бабочка, она бьет крылышками, которые становятся золотыми от солнца. Изображение дернулось – Макс пытается снять происходящее, но видимо понимает, что ему показалось. На экране снова розовые, полные губки Весны, они превращаются в белоснежную улыбку. Исчезают – щелчок. 16.07 00:32 31 мин. Шорох, дыхание – тяжелое, уставшего человека. Кресло – темно-бордовое, ткань протерта в форме двух полушарий. Камера движется – салон автомобиля: приборная доска, она светится, руль. Магнитола, к ней тянется рука. Камера дернулась – перехватил, не удобно. Палец судорожно бегает по активному дисплею. Шипение, загорается надпись «Radio», за ней «105,7». Голос диктора. – …Присоединяйтесь к нам с Картаевым! Наши разговоры вы можете услышать… – А-а, черт, – шепчет человек. Переключает каналы. На экране загораются цифры. Салон наполняется шипением, урывками фраз и музыки. – …А на нашем – новости… – голос того же диктора. – А-а-а… Черт! – с отчаянием констатирует человек. Выключает магнитолу. Изображение ползет к зеркалу заднего вида, в лобовом – ночь. На экране отражение, человек отводит в сторону камеру. Полное, уставшее лицо, короткие темные волосы, закрытая вымученная улыбка. – Не везет… Щелчок. 16.07 01:07 33 мин. Черный экран. Шаги, звук работающего мотора. Тихо – заглушили… – Михалыч, вот… Смотри. – голос «уставшего» человека. – О! – хриплый возглас. – От то-то и оно! – А ты ховорил бесполезняк! – хриплый голос Михалыча, – А я ж ховорил, шо когда на свадьбе пашешь, завсегда шо-нибудь та отломится! – Да-а… – задумчиво протянул человек, – Жена обрадуется! А Фимка мне все уши про аппаратуру прожужжал. – От ему и аппартуренция!!! Хы-хы! – отвечает Михалыч, – Но я б на твоем месте… – Что? – Шо, шо… Да на барахолке это усе спродал! Во шо-о…Хы-хы! – Зачем? – Як? Зачим!? Дэньгу выручишь, и жинке суприз буит и детЯм подарочков… – Не-е, Михалыч. Я… «Пш-ш-ш» – прерывает разговор странный звук. – О! – хриплый возглас Михалыча. «Пш-ш-ш» раздается еще раз. – Тридцать седьмой! Тридцать седьмой!? – сдавленный женский голос. – Та шо ж ты так орешь!? Здись я, Катенька. – ответ Михалыча. – Тридцать седьмой! Хватит отдыхать! Такси на Большие горки 30… – Угу, уже-уже… – Ну, Петро! Бывай, как знаешь… – Давай, Михалыч… – усталый ответ, – Звучи. Привет нашим там. – Катенька… Я беру!!! Машина заводится, урчит. Еще слышится далекий голос Катеньки: «Тридцать седьмой…». Экран светлеет. Ночь. Открытая площадка, машины. С места срывается оранжевая волга с атрибутикой такси. Уходит на главную дорогу, совсем пустую. Изображение тянется вниз, там два черных кроссовка плавно переходящих в серые джинсы. Правый кроссовок подковыривает растрескавшийся асфальт, нащупывает кончиком маленький камушек и отпинывает его в сторону. Вздох. На экране плавно движутся кусты, пустые, спящие машины. Изображение останавливается на оранжевой волге, такой же как только что отбывшая. Вздох. Машина совсем близко, в ней тусклый свет включенной магнитолы. – Надо бы перекусить… Экран гаснет. Щелчок. 18.07 10:36 37 мин. Яркая вспышка. Возня. Дети в разноцветных костюмчиках, рубашонках. Желтый пол, на нем разбросаны игрушки: куклы, мячи, машинки и их колеса. Изображение скользит по комнате: светло-зеленые стены, по ним стоят шкафы с детскими книжками и другими атрибутами детского садика. Розовые занавески. Судорожно теребя их маленькими ручонками в углу стоит толстопузый мальчуган. На нем зеленая, с россыпью коричневых мишек, рубашка, расстегнутая на выпирающем пузе. Крупный пупок возвышается как вулкан над серыми ритузами. Ребенок хнычет, состроив отвратительную гримасу. Дети бегают, визжат, прыгают, их макушки мелькают на экране. Изображение теряет резкость, на мгновение тухнет. На экране появляется злобное детское личико. Девчонка с торчащими в разные стороны косичками, дико хохочет, разинув беззубый рот и подбирает второй снаряд – скрюченного в странной позе «Кена» (или это «Барби») – нацеливается и бросает. Промахнулась. «Уха-ха!», ¬– вопит ребенок и начинает искать новый снаряд. Хлопок дверью. Голос. Женский, приятный, немного низкий. – Лиза! Перестань! Вадик, можешь выйти из угла… На экране появляется довольно молодое, симпатичное лицо воспитательницы. Изображение отдаляется. Девушка одета в синие джинсы и легкий вязаный, рыжего цвета, свиторок. Она напряженно осматривается по сторонам, срывается с места, добегает до «прощенного» толстого Вадика, начинает бороться с ним за жизнь белого хомячка из «Красного угла». Парень с пупком отчаянно лупит по убегающему животному рукояткой игрушечного пистолета, за ним мчится воспитательница не понимая, что делать: оттаскивать ребенка или спасать хомяка. Вадик исчезает с экрана. Раздается победный вопль ребенка, девушка замирает с прислоненной рукой ко рту, изображение несется к месту происшествия. Маленький синий стульчик, рядом два больших разноцветных куба размером с голову Вадика, между ними Вадик и хомяк. Парень колотит по забившемуся под пластмассового крокодила Гену животному, которое явно больше, чем игрушка. Оно тщетно пытается спрятаться, дергает лапками и получает сильные удары по спине. Девушка оттаскивает за шиворот орущего садиста, вокруг толпятся дети, кто-то плачет. Хомяк лежит без движения. – Вадик! Ты опять мучаешь Тишку! Посмотри! Что ты натворил… – говорит воспитательница. – Ва-а-а-а… – плачет парень катаясь по полу и дергаясь как эпилептик. – Вадик! Начинается гомон, дети кричат, плачут, смеются, носятся туда обратно. – Юля Сергевна, а Тишка сдох? – детский голос. Изображение ползет вниз по ошалевшей Сергевне… Вокруг ад… Ногу Юли обхватила та самая Лиза, глаза ее наполнены слезами, а из носа уже начали подтекать сопли. – Нет, Лизонька, хомячок просто устал и лег поспать… На экране появляется то самое место… Тишка лежит без движения, высунув язык и закатив красные глаза, вокруг почти уже никого нет. Вдруг, хитрое животное лихо переворачивается на все свои четыре и короткими перебежками, от кубика к кубику, исчезает с экрана. – Ой! – раздается испуганный крик. – Ой-ёй! – тот же крик, только громче, – Юлия Сергевна!? Я кажется Тишку раздавил! Экран темнеет, щелчок. 18.07 11:40 43 мин. Изображение светлеет, на экране довольная физиономия Юли… – Ну как? Настро-оил… – сексуально шепчет она. – Нда-а… Как ты здесь работаешь? – равнодушный мужской голос. – Охо-хо. Эт, Рудик, тольк цветочки… – Ну, начинаем. Я камеру обещал в час вернуть…. – А ты у кого ее взял-то? – У Петьки, раньше вместе таксовали… – ответил Рудик. На экране низкое кресло, на подлокотнике поставлена миска с конфетами «дюшес» и «барбарис». – Ну и зачем тебе это? – мужской голос, совсем близко. – Я диссер на этом защищать буду… – ответ Юли, – «Влияние отношений в семье на настроение и поведение ребенка в саду» и «Актуальность авторитетности в дошкольном возрасте»… Вот. – Ох, дура ты Юльк… – Эт ты, Руд, придурок – 9 классов образования… – серьезный ответ девушки, – Как я вообще с таким встречаться-то стала. – Тебе что-то не нравится? – Да! Мне все не нравится, а особенно, что ты, еврейская рожа, не можешь себе работу нормальную найти! – срываясь на крик, язвит Юлька и добавляет, – Что совершенно не характерно для твоей национальности, Рудик… – Ах ты, сука! – рявкает Руд. – Ну, давай, давай ударь меня, скотина, ты только хер, да ручонки свои тощие распускать умеешь! – Тварь!!! Шлюха! Да чего в тебя распускать? Все равно что в бочку пихать! С пол городом переетлась уже наверно! – шипит Рудик, изображение дрожит. – Что-о-о? – кричит в полный голос Юля, – Что-о-о ты сказа-ал!? – А них я не сказал! – тоже орет Руд. – Ах ты… Ты!!! – заикаясь, сквозь слезы, пищит девушка. Слышаться глухие удары, изображение дергается, кажется, будто серое кресло начало пританцовывать страшный, бесовский танец. Рудик молчит. Удары, всхлипы. – Тты-ы… – сквозь зубы ругается Юля. – Ну все, хватит, извини… Детей пора звать. – спокойный и равнодушный мужской голос. – Что… – удивленный усталый всхлип? – Я говорю, выходи за меня. – Че… в-во… – Я люблю тебя, Сергевна! Выходи за меня замуж и давай зови своих уродов… Звук удаляющихся шагов, всхлипы, скрип двери. Проходит минута. Новые шаги, много. – Люся, садись на кресло. – голос воспитательницы, какой-то странный, воздушный и наполненный счастьем. На экране появляется девочка в белых ритузах и коротком оранжевом платьице, с совсем коротенькими белыми волосенками. Она с трудом вскарабкивается на кресло. – Ну, как я учила, давай Люсь… – говорит «Юлия Сергевна», – Когда закончишь, можешь взять две конфетки. Девочка смотрит большими, испуганными глазами, широко открывает рот и сидит так несколько секунд. Потом, капается пальцем во рту и начинает: – Мня завут Люся. Мне 5 лет. Мой папа – любит спать и лаботает адводкадом и алклашом, а мама не любит папу и не лаботает. У мня есть кошка Мулся и сталшая сестла. Она Катя и ходит в школу. Плавильно Юлия Селгевна? – испуганно заканчивает свой монолог девочка. – Да, Люсь, молодец… Только забыла еще сказать… – говорит Юля. – А-а! Да-а, вспомнила! – радостно вскрикивает девочка и косится на конфеты. Звуки: шаги, детский смех – далеко. Совсем близко голос Юли: «Я согласна…». Поцелуй. Люся продолжает: – Седня Катька дала мне по голове лукой. Сказала, что я маленькая слюпха и мешаю ей. А я не слюпха, я даже плавать не умею. А папу давно не видела. Мама лугалась на телефон… Я все! – А про садик!? Быстрей заканчивай и зови следующего. Кхм, Вадика, пожалуй… – Ой…Седня в садике мы бесились, лугались и Вадик с Мишкой убили Тишку… А я не съела кашу, а вылила ее в кузов глузовика… А дядя с калмелой вляпался и смешно шипел себе под нос. Смех Юли. Покашливанья Рудика. Девочка сползает с кресла, при этом задирается платьице до ушей, она оправляется, но все равно криво, берет две конфетки и уходит. Экран тухнет. Щелчок. 19.07 19:07 52 мин. Изображение светлеет. На экране черная до пола юбка, из под нее, громоздкие нечищеные ботинки. Это ряса… – Святый Боже, как же это. Лю-юди!? – приятный певучий бас. – Господи, Боже мой! Люди добрые, кто камеру обронил? – Молодой человек!? – тот же голос, озабоченно. Изображение скачет: край серого дома, асфальт, рыжий ободранный пес с висячими ушами, группа молодых людей опасной наружности, трава, машина – красный жигули «семерка», край дома, ряса с ботинками. Священник размахивает руками. – Молодой человек, вы не видели, кто потерял? Не вы? – Ща, пацаны, че там, дед? – развязный мальчишечий диалект. – Да вот, камера… – Да-а… – задумчиво произнес подросток, помедлил, – Не-е, не я… – Господи!? Люди, да кто же? Да как же… Голоса далеко… – Буратино, козел, сказал бы – твоя… – Иди в пи-ду… Он ж поп… Дядька хороший! – У-у, мудак… – Иди, сам скажи, раз умный такой! – голос парня. – Люди добры-ые!? – крик священника, совсем близко. – От, придурок… Давно бы уже под рясу спрятал, да домой побег, бля. – еще один детский возглас. – Да что же, Господи, спасибо Тебе… Нам ведь, как раз, камеры-то и не хватало. Детишек в приюте поснимаем… Американцам пошлем… – Спаси и сохрани, Господи, не серчай уж на меня… Возьму дар Твой, да использую во благо Твое. – протяжно пропел бас и через секунду добавил, – Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный! Помилуй нас, и прости раба божьего Иоанна, коль согрешил, неправильно поняв дар сей… – Но не может же от лукавого… Нет, не может. Экран тухнет. Щелчок. 20.07 09:03 55 мин. Щелчок. Треск, писк-отказ камеры, вызванный нажатием не тех кнопок. Изображение яснеет. Деревянный пол, потрескивание, как от свечи. – Да как же это!? Помоги господи… – тот же бас. – Спасибо Тебе, Боже наш… – удовлетворенный голос, – Вот, матушка, посмотри… – Ох, батюшко!? – удивленное восклицание, добрый женский голосок. – Ох, спасибо, Господи! Ох! На экране бледное, удлиненное лицо «матушки», черная косынка, серый жилетик поверх черного платья. Позади нее виден широкий зал, посередине пьедестал, на нем икона «Всех святых», за ним крест. Блики от позолоченных икон и украшений на стенах, горят свечи. Изображение ползет воль светлых стен, останавливается на огромной, вычурной иконе – лик Николая Чудотворца кажется идеальным, иконописное лицо, седая ровная борода, изящно сложенные пальцы, приопущенные веки. Глаза кажутся живыми. Икона совсем новая. – Вот он Наш, хороший, помощник… Чудо сотворил. Спасибо тебе Святый… Свечи у самой иконы коптят и потрескивают. Тонкие и потолще… Некоторые совсем оплавились, вот-вот потухнут. Экран дернулся – «батюшко» крестится. – Ох! Ванюшка, пора тебе! – встревоженный возглас женщины. – Опоздаешь, ох, опоздаешь! – Господи, Боже мой, сколько там времени-то, Аленька!? Экран тухнет. Щелчок. 21.07 02:02 57 мин. Щелчок. На экране толстая, сальная физиономия, совсем не бритая, маленькие ехидные свинячьи глазки. Близко: – Кабан, рожа уголовная! – хриплый восхищенный голос. – Че-е! мля! Хе-хе! – пискляво выдавил из беззубого рта Кабан. – По хроб мне теперя обязан, мля, петушара… – Да-а… Еслиб не ты! Ухойдокал бы мня попяра. Здоровый гад был! – опять восхищенно, – Ох, как ты его! – Хе-хе! – совсем повеселела сальная уголовная рожа, – Я, мля, не таких еще на зоне! Быков! Одним пальцем в парашу забивал! На экране появился толстый, с желтым кривым ногтем, большой палец. – Да-а уж. – протянул хриплый. – А то, Ка-аба-ан… – совсем разомлела рожа, – Тут-то не сложно, мля, почикали попяру и в помойку. Дружный хохот, разинутая пасть Кабана, с парой-тройкой оставшихся еще гнилых резцов. – Ну че, кокдыть пойдем!? – нетерпеливо вопрошает хриплый. – А от щас, мля, свет погасят и пойдем… – У них точно никого на фатере не бует? – Ну-у, петушара, не сцы… Лихой еще никогда, мля, не подводил. – серьезно, насупив брови, сообщила рожа. – Хорош, мля, наводчик… – Ах, фатерка ихняя хороша наверное, – мечтательно хрипит второй и раздраженно добавляет, – На Канары, суки, улетают! Буржуи, твари, падлы… – Цыц! Мля, петушара, выходят… Он такся подъехала… – сальная рожа взволнованно посмотрела вправо, – Буем брать! Экран тухнет. Щелчок. 21.07 14:56 59 мин. Черный экран. Сопение. Голос близко: – Да-а! это ж надо!? Сержант Махня! Ну… Молодец… – низкий, мужской. – Да я сам удивился! – молодой, чуть резкий голос, – Тащили коробки посередь освещенного проспекта, ржали во все горло! Пьяные… – Вот рожи-то уголовные! Ни мозгов! Ни… – осекся первый. – Вот и я говорю! С такими-то рожами! С коробками по улице! Ну, ночь конечно… – радостно вещает сержант, – А тут мы на козелке! – Это они просто коньяку нажрались, ну понятно, не видали никогда, а нести в падлу… Кхм, извиняюсь… Но вот на камеру они зачем… Да-а. – задумчивый ответ, – Ни мозгов, ни х… Кхм… Преступники пошли… – Ага, вот и я говорю! С такими-то рожами… – Так!? Как там тощий, живой? – Не ясно еще, из больницы пока не звонили. – Это вы его зря подстрелили. Кхм, ни мозгов, ни… Кхм. – Товарищ майор… – Да, ну, Махня, жди премии… – спокойный голос майора. – А точно запись есть? – Так еще не смотрели, но Кабан раскололся вроде, что ему теперь-то. – Угу… Посмотрим… – Товарищ майор, у вас включилось… Вы объективчик-то откройте. – веселый возглас сержанта. – Кхм… Ни мозгов… Изображение яснеет. На экране довольное молодое, ничем непримечательное, лицо сержанта Махни. Шаги. Изображение ползет вперед: большая металлическая дверь, серые стены, еще дверь с маленьким окошечком, оно закрыто. Покашливания майора. На экране мелькает «значок кассеты», надпись русскими буквами «кассета заканчивается». Крупная мужская рука тянется к окошечку, отодвигает задвижку. Внутри совсем мало света, по бокам стоят двухэтажные кровати. На одной из них, верхней, самой ближней, лежит на животе, свесив вниз толстую татуированную ручищу, Кабан. Больше в камере никого. – Посмотрим… – усталый голос майора, совсем близко. Щелчок. Пусто. Нет ничего… _ _._ _ _ _:_ _ 0 мин. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
