| Произведение |
|
Объем: 5170 [ символов ]
|
 |
|
|
| ля-диез второй октавы |
Последний пароход ушел из Севастополя неделю назад. И он мог на нем уплыть. В числе ста сорока тысяч, убедивших себя в том, что покидают Россию в лучшем случае на год или два. Ему же убедить себя в этом не удалось. Почему, после того как громыхнула на прощанье медь «Егерским маршем» отшвартовавшемуся от Графской пристани катеру главнокомандующего, им был зачитан приказ о роспуске оркестра. Чтобы те из музыкантов, кто сделал свой выбор в пользу Истамбула и Констанции успели покинуть город до вступления в него первых частей красных. Сам же он, споров черные «марковские» погоны, вернулся в пригородное село, где до форсирования противником Сиваша дислоцировался их полк. И хозяева покосившейся мазанки, у которых ныне бывшему полковому капельмейстеру случилось квартироваться последние три месяца, не выдали его представителям новой власти. Правда, разместив их благородие уже не в хате, а в пустом овинчике. Продолжая однако кормить. До того самого дня, пока вернувшийся из города хозяйский сын не принес для него листовку, подписанную лично красным командармом Фрунзе. Гарантировавшего всем бывшим офицерам оставшимся в Крыму жизнь и работу при условии их добровольной регистрации в особых отделах сорок шестой и пятьдесят первой дивизий рабоче-крестьянской армии. И капельмейстер поверил командарму. После регистрации попав в партию, отконвоированную в городской цирк на Новосильцевской площади. И сидя на арене усыпанной опилками полтысячи бывших «марковцев», «дроздовцев», «корниловцев» и других офицеров, воевавших в менее звучных подразделениях бывшей армии, скоро как пять часов ожидали представителей красного командования. Чтобы те объявили им о дальнейшей участи. По слухам вполне пристойной – от приписки в регулярные части победителей на соответствующие должности до откомандирования под начало комиссара спецбригады военной дружины для поддержания порядка в ошалевшем от мародерства городе… - Ну что, господа офицера, послужим трудовому народу?! Бритый усач в кожаной куртке, неожиданно появившийся в проеме одного из верхних проходов для зрителей, энергично спускался к арене. В это же время оркестровый балкон под самым куполом заполнили около десятка человек в шинелях перепоясанными портупеями. Между тем как только усач, спустившись к арене, легко запрыгнул на круговой бархатный бордюр, глаза их мгновенно встретились. И усач узнал его. А узнав широко улыбнулся. Сразу позабыв о том, что должен был сказать сидящим в опилках. - Не признаешь, ваше благородие?! - Никак нет... - ответил он, поняв, что усач обращается именно к нему, и приподнялся с опилок. - «Никак нет»! – усач провел ладонью по бритой голове – А ну-ка двигай ко мне! Он перешагнул через сидящего перед ним молоденького юнкера и подошел к бордюру. - Ну, ваше благородие?! - Извините… Не припоминаю… - «Не припоминаю»! А я припоминаю! - усач, коротко хохотнув, спрыгнул с бордюра - За мной двигай, ваше благородие! «Не припоминаю»! Они вместе поднялись вдоль рядов и остановились под оркестровым балконом. - Вот, товарищ Макеев! – все так же весело обратился усач к одному из стоящих на балконе, судя по всему старшему из всех - Капельмейстер! Я него в пятнадцатом году вторым тромбоном подъедался! Усач обернулся и подмигнул ему. - Только поперли вы меня из оркестра, ваше благородие! Все говорили, что ля-диез во второй октаве нечисто брал! А я и не спорил! – усач вновь развернулся к оркестровому балкону - Образования-то у меня по музыкальной части никакого! Слухачом был! Тягнули в оркестр из окопов прямо! Когда, значится, ихний второй тромбон, консерваторский, от газов приставился! А потом поперли! Когда нового консерваторского прислали! - Я одного не понимаю, Лузгин… - бесцветно выдавил товарищ Макеев почти сквозь зубы - Зачем ты все это нам докладываешь? - Так я про то, что подфартило! Нашего-то капа под Юшунью! Осколочком! А товарищ комдив Федько на завтра парад объявил! - Ты, Лузгин, видно приказ не очень внимательно прочитал… - Да как же не прочитал, товарищ Макеев?! Только говорю же - музыкант он! Нету крови на нем! - Не было, Лузгин. Не бы-ло! По состоянию на тысяча девятьсот пятнадцатый год! – лоб товарища Макеева покрылся испариной и говорил он уже в полный голос - А по состоянию на тысяча девятьсот двадцатый никто за этот факт поручится не может! Так что командуй! - Слушаюсь… Усач повернулся к нему уже без улыбки. - Извиняй, ваше благородие. Не вышло. Так что ты, это… Давай в манеж что-ли обратно… Он медленно спустился вниз и, перешагнув через бордюр, сел в опилки между юнкером и пожилым ротмистром. Почти сразу из под балкона усач прокричал кому-то «товьс»! И спустя пару секунд после этого крика в проемы всех выходов для зрителей одновременно вкатились восемь пулеметных стволов… Последнее что ему услышалось был звук тромбона, фальшиво выдувавшего ля-диез второй октавы… А, может быть, это был звук парохода. Того самого. Что ушел неделю назад. На трап которого, даже зная все наперед, капельмейстер Четвертого полка Пехотной дивизии его высокопревосходительства генерала Маркова, все-равно бы никогда не поднялся… |
|
|
Copyright: илья рубинштейн, 2009
Свидетельство о публикации №208855 ДАТА ПУБЛИКАЦИИ: 03.05.2009 23:51 |
|
|
| Зарегистрируйтесь, чтобы оставить рецензию или проголосовать. |
| Рецензии | | | Как страшно. Да, история... | | И вы полагаете, мы в состоянии судить данный факт? Каждая революция
была основана на гражданской крови. А сколько невинных пострадало в Гулаге?! Да что теперь говорить об этом, если и сегодня переполняет страх, генами влезший в нашу (мою, во всяком случае) кровь. Во все революции страдали прежде всего жиды (евреи) и интеллигенция, как инакомыслящие. Конечно лучше было бы уехать, всё бросить и начать всё заново. А если в сердце лежит Россия?! Не красные, не белые, ни зелёные, а Россия! Земля, на которой родился, был выпестован, выучен и сгодился. Сгодился бы при любой власти, если бы не...| | | Леон, так разве кто-то кого-то судит?
Гражданская война ужасна всегда и везде. А в России ужасна вдвойне.
Ведь речь здесь не о том кто прав - белые или красные. Речь о человеке не видевшим свою жизнь без Родины. | | | А ведь те, что уехали тогда, да и сейчас не за длинным рублём погнались, а потому что тут им жить было невозможно. Но навсегда они остались русскими гражданами не существующей родины, но существующей в их раскалённом сердце. | | | Леон, ну так кто ж спорит. Просто две стороны одной медали. Советую Вам зайти на конкурс "Эмигрантская лира" (прямо наберите в браузере эти слова) и увидите мое отношение к эмиграции. Кстати и сами можете принять участие. Наверняка у Вас есть стихи о Вашей германской жизни. |
|
| | Капельмейстер Четвертого полка Пехотной дивизии, растрелянный новой властью, выбрал свою неласковую Родину, хотя мог бы уцелеть в изгнании. Может, быть, он поверил листовке, подписанной лично красным командармом Фрунзе? Вряд ли. Ведь, даже зная все наперед, он бы все равно не поднялся на борт парохода. Тогда почему же он остался на берегу? Ведь ля-диез второй октавы в исполнении тромбона звучит одинаково в любой стране.| | | Вы знаете, хотел было что-то объяснительное написать Вам в ответ... Но не стал. По моему герой рассказа ясен и прозрачен.
И если ключевым словом для понимания героя Вы выбрали название рассказа - это Ваше право. Однако название произведения и его сверхзадача довольно часто вещи отношение друг к другу не имеющие. Например кодовой фразой фильма "Доживем до понедельника" и пьесы "Подсвечник Чаадаева" по которой поставлен фильм является "Счастье это, когда тебя понимают". И к названию никакого отношения не имеет. А в книге "Три мушкетера" главным героем является четвертый - и поначалу совсем даже не мушкетер...
Пожалуй всё. | | | Вы знаете, Илья, когда я писал свою рецензию, то у меня тоже была своя сверхзадача. Я сейчас пишу повесть, в которой герой, не помышлявший покидать Россию, оказывается за её пределами: у него уезжает сын, умирает жена и он становится гражданином Швеции. Посещая своих родственников, разбросанных по миру (США, Израиль), герой постоянно обращается к вопросам: "Что человека удерживает на родине?", "Как жить в чужой стране?", "Когда чужая страна становится родной?". Я не увидел в поступке Вашего героя ответа на вопрос: почему он выбрал для себя такую долю? Конечно, автор вправе оставить читателю возможность самому домыслить мотивы поступков героев произведения. Но я, исходя из своих замыслов, хотел найти у Вас ответ на вопросы, которые волнуют меня. Мои поиски ни в коей мере не умаляют достоинств Вашего рассказа, иначе рассказ не стал бы темой для рецензии. |
|
| | Смею вас уверить, что если бы не определенные события, описанные в рассказе, то у нас в стране с чистотой ля-диезов было бы гораздо лучше. Только не до диезов тогда было. Рассказ очень интересный. Спасибо, что про судьбу музыкантов и инструментов не забываете. С уважением, Дина Исаева.| | | Дина спасибо. Зашел к Вам, а Вы оказывается по професси к музыке отношение имеете.
Всегда завидовал музыкально образованным людям. А ля-диез, безусловно бы звучал чище не случись в нашей стране такая трагедия.
Да и другие трагедии тоже. |
|
| | Уважаемый Илья, не могу не отдать должное вашему литераиурному таланту. Очень крепко, на совесть сработано. И диалог с отдельной для каждого действующего лица лексикой очень убидительно звучит. И хотел бы я по Станиславскому воскликнуть "Верю", но крохотная закавыка меня смущает:
"И спустя пару секунд после этого крика в проемы всех выходов для зрителей одновременно вкатились восемь пулеметных стволов…"
Восемь пулеметов Максим в ограниченном помещении, направлены фактически друг против друга. Пуля Максима легко пробивает кирпичную стенку. А рикошеты, а веерное рассеивание. При таком подходе к делу и господа офицеры и пулеметчики и находящаяся в соседних с ареной помещениях охрана и даже праздношатающие вокруг цирка товарищи неизбежно получат свои пули. Явный с вашей стороны перебор. Вы бы их по-простому: на колени, пригнуть голову к земле и из нагана в затылок, поочереди в подвальном помещении прикончили. А так - по Станиславскому- не верю.| | | Уважаемый Владимир. Во-первых спасибо Вам за внимание. В технике стрельбы из "Максима" я, конечно, слаб.
Ну а случай в Севастополе, о котором написано в рассказе к несчастью имел место - именно расстрел в городском цирке из 8-ми пулеметов нескольких сот белых офицеров, сидящих в манеже. Причем расстреляли именно тех офицеров, кто с листовкой командарма Фрунзе явился на сборный пункт. Этот случай описан в книге "Записки белых офицеров", Москва, Эксмо, 2006. И описан одним из офицеров, чудом выжившим в этой бойне.
Ну, а про капельмейстера и др., конечно, всё уже допридумано. |
|
| | Уважаемый Илья, я не историк, но ИМХО не всем источникам возможно следует доверять в подробностях и деталях. Время, память, переводы, редакторские правки... Вот, для сравнения, интересный дополнительный материал по поднятой вами теме:
ЛЕХАИМ СЕНТЯБРЬ 2006 ЭЛУЛ 5766 – 9 (173)
«ЕСТЬ ГЛУБОКИЙ ПО СМЫСЛУ РАССКАЗ…»
Бенедикт Сарнов
"Я тоже любил песенку Булата о «комиссарах в пыльных шлемах», хотя о зловещей, палаческой роли этих комиссаров и тогда кое-что уже знал. И не только из поэмы Багрицкого. Знал от отца. Из множества историй, которые он рассказывал мне о Гражданской войне. Одну из этих его историй я сейчас расскажу.
Гражданская война застала моего отца в Ялте.
Но прежде надо сказать несколько слов о том, кем он был, мой отец.
Был он, как и его отец, мой дед, – музыкантом. Но дед был самоучкой: играл на скрипке в «еврейском оркестре». (Такой оркестр упоминается в пьесе Чехова «Вишневый сад», и о таком же оркестре в какой-то повести Замятина говорится: «Какой это оркестр? Два жида в три ряда».)
Но отец, в отличие от деда, был уже настоящим музыкантом, профессионалом: окончил Одесскую консерваторию по классу скрипки. Мальчишкой уехал он из родного местечка, добрался до Одессы, поступил в школу при консерватории, потом в консерваторию. Зарабатывал, играя в ресторанах. И – учился. С последнего курса (в 1916 году), выдав диплом об окончании, его мобилизовали и отправили на фронт, где он был, разумеется, капельмейстером.
В Ялте, при Врангеле, пришлось ему вернуться к занятиям своей голодной юности: он сколотил и возглавил маленький оркестр, подвизавшийся в одном из самых роскошных ялтинских ресторанов.
И вот однажды, когда ресторан был битком набит самой разношерстной публикой (дело шло уже к ночи), какой-то сильно подвыпивший врангелевский офицер потребовал, чтобы оркестр сыграл «Боже, царя храни...». Кого-то из сидящих в зале ресторана это возмутило. (Среди врангелевцев были ведь не только монархисты, но и сторонники учредительного собрания, может быть, даже и эсеры.) Завязалась драка. Кто-то выстрелил в люстру.
Не дожидаясь развязки, отец взял в руки свою скрипочку, мигнул братьям-музыкантам, и они все дружно покинули залу.
Рассказывая мне об этом, отец не скрывал, что, хотя играть «Боже, царя храни...» ему, безусловно, не хотелось, увел он своих музыкантов совсем не потому, что пожелал таким образом выразить свою гражданскую позицию. Просто не шибко радовала его перспектива оказаться в эпицентре столь бурного скандала: ведь и пристрелить могли...
Инцидент этот как-то там рассосался. Жизнь продолжалась. А спустя какое-то время в город вошли красные. И тогда один из отцовских оркестрантов шепнул ему:
– Ты, Миша, не должен ни о чем беспокоиться. Я сказал кому надо, что ты – свой. Сообщил, как ты повел себя, когда тот золотопогонник потребовал, чтобы мы играли «Боже, царя храни...».
Отец понял, кем был этот его оркестрант, и мысленно возблагодарил судьбу за то, что случай помог ему предстать в столь выгодном свете перед новыми хозяевами жизни.
Новые же хозяева тем временем издали указ, согласно которому все офицеры, служившие в рядах Белой армии, должны были зарегистрироваться. Тем из них, кто не был замешан в особо злостных преступлениях против народа, новая власть клятвенно обещала сохранить не только жизнь, но и свободу.
И тогда другой оркестрант попросил у отца как у человека, отчасти как бы даже близкого этой новой власти, дружеского совета. У него – сын. Юноша, совсем мальчишка. То ли прапорщик, то ли подпоручик. Служил он у Врангеля без году неделю. И вообще раньше он никогда военным не был, до всей этой заварухи был студентом, ну, просто засосало его в эту воронку. Так вот, регистрироваться ему? Или, может, лучше затаиться? Пересидеть? Авось как-нибудь пронесет нелегкая...
Отец подумал и посоветовал зарегистрироваться. А то, не дай Б-г, узнают... Кто-нибудь донесет – еще хуже будет...
Но хуже того, что случилось, ничего быть не могло.
Мальчик честно пошел и зарегистрировался. И был расстрелян. Вместе с тремя десятками тысяч других офицеров, отказавшихся эвакуироваться с остатками армии Врангеля.
Это был тот самый знаменитый расстрел, приказ о котором издали две бешеные собаки, вершившие суд и расправу тогда в Крыму, – Бела Кун и Землячка."
С уважением, Владимир | | Извините за назойливость, но поднятая вами тема слишком резонансна. Сочту возможным дополнить свою рецензию еще одной цитатой:
Город утопили в крови
"Руководствуясь сведениями, взятыми из одних лишь открытых источников, наглядно попытаемся показать, каким образом проводилась зачистка полуострова от «эксплуататоров и буржуев» в Севастополе — последнем очаге организованного сопротивления большевизму на Юге России.
15 ноября в город вошли части 51-й стрелковой дивизии под командованием В.К.Блюхера и 1-й Конной армии С.М. Буденного. Очевидцы вспоминали, что раньше войск в город въехал огромный бронеавтомобиль, на котором большими красными буквами было написано слово «Антихрист».
Многие обыватели посчитали тогда это недобрым знаком, предзнаменованием грядущих несчастий. При этом, однако, никто не мог даже представить, что реальность окажется во сто крат страшнее и ужаснее всяких предчувствий...
За первую неделю пребывания красных в городе были убиты более 8000 человек, общее же число казненных составляет около 29 тыс. человек. 29 ноября 1920 года «Известия временного севастопольского ревкома» опубликовали первый список расстрелянных — 1634 человека, на следующий день был обнародован второй список — 1202 человека.
Иностранцы, вырвавшиеся из Крыма во время разгула красного террора, давали потрясающие картины зверств коммунистов: Исторический бульвар, Нахимовский проспект, Приморский бульвар, Большая Морская и Екатерининская улицы были буквально увешаны качающимися в воздухе трупами. Вешали везде: на фонарях, столбах, на деревьях и даже на памятниках. Если жертвой оказывался офицер, то его обязательно вешали в форме и при погонах. Невоенных вешали раздетыми. Так, в Севастополе казнили около 500 портовых рабочих за то, что они обеспечивали погрузку на корабли врангелевских войск.
Уже с первых дней занятия Севастополя особый отдел 51-й дивизии начал регистрировать оставшихся в городе белых. Ему на смену вскоре пришел особый отдел 46-й дивизии, избравший для своего пребывания три четверти городского квартала, ограниченного Екатерининской и Пушкинской улицами, между Вокзальным и Трамвайным спусками.
По городу были расклеены объявления, в которых сообщалось, что такого-то числа в городском цирке состоится общее собрание всех зарегистрировавшихся «бывших», а также все тех, кто по каким-то причинам до сих пор не прошел регистрацию. Цирк располагался на Новосильцевской площади (ныне пл. Ушакова), у подножия Исторического бульвара, где сходились Екатерининская, Большая Морская и Чесменская улицы. В назначенный день цирк и вся площадь были в буквальном смысле слова забиты законопослушными «бывшими». Во второй половине дня все примыкающие к площади улицы были блокированы войсками. Всех, кто находился на площади, начали медленно оттеснять в сторону особого отдела дивизии.
Надо сказать, что красные основательно подготовились к приему столь большой партии «бывших». В концлагерь чекистами был превращен целый квартал. Очевидец этих событий, А.Сапожников, вспоминал: «Подвальные окна и часть окон первых этажей были забиты, заборы внутри квартала разобраны — получился большой двор. Кроме того, по периметру занятых зданий тротуары были отделены от мостовой 2-3-метровым проволочным заграждением и представляли собой этакие загоны».
Именно сюда заключили несколько тысяч «буржуев», поверивших, что их не станут преследовать и позволят работать на благо Отчизны. Первую ночь несчастные люди стояли во дворах и загонах, согнанные туда, будто скот, потом «в течение двух дней их... не стало, и проволочную изгородь сняли».
В особом отделе работали несколько троек, опрашивавших арестованных и тут же решавших их дальнейшую судьбу. Часть арестованных группировали в маршевые роты и пешком отправляли на север. Другую часть арестованных, подавляющее их большинство, вывозили на автомашинах за город, на Максимову дачу, и там под покровом ночи казнили. Усадьба севастопольского градоначальника стала единой братской могилой для сотен людей. Помимо Максимовой дачи, расстрелы проходили на английском, французском и городском кладбищах, а также на территории современного Херсонесского заповедника, неподалеку от башни Зенона."
Дмитрий Соколов "Красный террор в Севастополе" | | И наконец, чтобы расставить все точки над всеми "I":
Землячка (Залкинд) Розалия Самойловна (1876-1947) член КП 1896, в 1917 секретарь Московского комитета РСДРП, член ВРК. В 1918 комиссар Северо-Двинской стр. бригады, в 1919 начальник политотдела 8-й Армии, потом 13-й Армии. С 1920 на парт. работе, в 1939-43 зам. пред. СНК СССР, член ЦКК и ЦК ВКП(б), член ВЦИК и ЦИК СССР. | | Уважаемый Владимир, ну так и в чем протворечат источники, процитированные Вами? Только в том, что в них не упомянут расстрел на Новосильцевской?
В таком случае цитирую Вам из книги упомянутой мной вчера:
"Нас было двести или триста человек. Все офицеры. После того, как конвой нас загнал в цирк мы сидели на арене несколько часов. Пришли комиссары. Их было около десятка. Поднялись в оркестровую ложу. Несколько минут о чем-то негромко разговаривали между собой. Затем на верхние ярусы выкатили несколько пулеметов. Кто-то из нас вскочил и бросился вон с арены. Его застрелил один из комиссаров. И сразу же пулеметы дали по нам первые очереди. Пули попали мне в предплечье и бедро. От боли я потерял сознание. Очнулся я в большой телеге под телами двух моих убитых товарищей. Когда телега пошла на подъем я вывалился из неё на землю...."
Ротмистр Полетаев Александр Александрович
Мне кажется - Ваша большая ошибка заключается в том, что Вы приняли мой рассказ за исторический очерк.
Однако, безусловно, и в художественной форме на историческую тему нужно быть точным, как в главных фактах, так и в деталях. И я всегда следую этому принципу. Поверьте, информация о листовке, подписанной Фрунзе, частях Красной армии, вошедших в Севастополь и даже фамилия командарма Федько и пр. были взяты мной не с потолка.
И еще. Вчера я встречался по работе с военным историком. Специализируется он, правда, не на Гражданской войне, а на Великой Отечественной, являясь консультантом моего нового сценария. И разговор зашел о вооружении РККА в предвоенные годы. В том числе и о пулеметах. Пользуясь случаем, я озвучил ему Ваше вчерашнее "пулеметное" сообщение. И он сказал, что если огонь велся прицельно с верхней точки, да еще в таком пусть и ограниченном, но большом помещении, как цирк - ни о каких опасных рикошетах для стреляющих речи быть не может. Даже если пули попадали не в людей, а в опилки, рикошеты были опасны лишь для расстреливаемых.
За сим предлагаю нам обоим закончить цитирование первоисточников и судить произведение согласно законам жанра, в котором оно написано.
Ну а зачем Вы привели мне цитату из уважаемого Бенедикта Сарнова мне и вовсе непонятно. Я же Вам очень ясно написал, что вся история моего героя - капельмейстера это уже мой чистейший вымысесл.
С уважением и благодарностью за внимание к моему скромному произведению.| | | | Спасибо за комментарий, извините за выходящий за рамки обычной вежливости интерес к вашему рассказу. С уважением, Владимир. |
|
|
|
| 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
