Маленький город – точка на карте – уютно освещался лучами заходящего солнца.

Старая дорога – засохшая река – подбирала упавшие листья.

Грязный автобус – душный и громкий – ехал минута в минуту.

Стрелка часов – остановилась – обозначая начало.

 

 

Автобус выплюнул меня на остановке и уехал прочь, оставив после себя пыль и запах. Взглянув на кровавые росчерки в небе, я решил поискать отель, чтобы не бродить ночью по улицам.

К счастью, отель находился совсем не далеко, и найти его было не трудно. На ступеньках сидела девочка и рисовала на асфальте человечка. По треугольному туловищу было понятно, что человечек – тоже девочка.

- Привет! – поздоровался я.

- Здравствуйте, - серьезно ответила девочка.

- Как тебя зовут?

- Бетти, - ответила она, дорисовав в кружке над треугольным туловищем глаза и рот.

- А где взрослые? – поинтересовался я.

- Кто? – удивилась Бетти.

- Взрослые.

- Не знаю. Здесь есть только я, Джозеф и еще Кое-кто.

«Кое-кто» она почему-то произнесла шепотом.

- Кое-кто? – также шепотом переспросил я.

- Да… Только тс-с-с… - Бетти перечеркнула нарисованную дугу рта четырьмя вертикальными линиями.

- Так кто этот Кое-кто? – все-таки спросил я.

Бетти подняла на меня глаза и ничего не ответила.

- Ну, ладно. Я ищу своего брата. Ты не знаешь, где он?

- Нет, но я ищу свою куклу. Ты не знаешь где она?

- Нет, - рассмеялся я, - А как она выглядит?

- Вот так, - она показала мне на рисунок, и дорисовала косичку. Одну. Слева.

- Если я увижу эту куклу, я обязательно дам тебе знать, - улыбнулся я.

- Спасибо, - Бетти улыбнулась в ответ, - Сходите к Джозефу. Он у фонтана. Может быть, он знает, где находится твой брат.

- Хорошо, но скоро ночь, и…

- Тем лучше. Будет больше шансов встретить его там.

- Все равно я должен где-то остановиться.

- Если хочешь, можешь остановиться здесь. Дом пуст и комнаты свободны.

- Спасибо, - поблагодарил я, и, поправив рюкзак, вошел в отель.

 

 

Дверь открылась с тревожным скрипом, и первое, что я увидел, была пыль, кружащаяся в свете дверного проема. Выключатель не работал, но на столе стояла лампа, а рядом с ней исписанный лист бумаги с обгоревшим краем. Найдя в кармане спички, я зажег свет и смог прочитать написанное:

«Мне плохо без тебя. И оттого, что ты будешь улыбаться, читая это письмо, мне становится еще хуже. Не потому, что злость, боль, зависть, эгоизм (я не знаю). А оттого, что я вспоминаю тебя, улыбающуюся.

Ты хотела что-нибудь, написанное для тебя. Напрасно. Не потому, что для тебя – это так сложно, а потому, что это совсем не то, что ты хотела. Может быть, это то, что хотел я. Сиюминутно. Когда плохо…

Пауза. Я не знаю, что будет дальше. Это не про текст, а так, про себя. Моя безысходность сидит у меня за спиной. Я не оборачиваюсь. Просто знаю. Так будет еще восемнадцать минут.

Он, сидящий сзади, уйдет, а безысходность останется. Да, еще будет иллюзия, что я все-таки что-то мог. И от того будет еще больнее. Через семнадцать минут.

Ты подумаешь, а причем здесь ты. Ни при чем. Здесь все обо мне, а ты – часть меня. Ты – которую я вижу перед собой, с которой разговариваю, и которой сейчас пишу. (Тринадцать минут.) И которая не имеет никакого отношения к тому «я», которым ты называешь себя. (Вру!)

(Надеюсь на то, что вру).

Ты знаешь, безысходность сзади. Зато впереди стена, а сбоку люди. Они молчат. У них тоже десять минут. Но у них нет тебя. А я? Есть ли ты у меня? (Здесь мне хочется смеяться. Зло. Над собой.)

Я не знаю. Я уже задавал тебе этот вопрос, но тогда было слишком рано. Ты мне сказала так. Я тебе верю. Я не могу тебе не верить. Точнее, не хочу. Я повторяюсь. Я уже говорил тебе это.

Три минуты.

Я уже пуст. Мне уже не плохо.

Две.

Плохо здесь. На бумаге. Ее бы сжечь, да жалко. Ведь это тоже я, хоть и злой.

Кевин».

Я положил лист на место, взял лампу и осмотрел комнату внимательней: довольно просторна, с камином, массивной деревянной мебелью и тремя яркими, нарисованными акварелью, детскими рисунками, висящими на стенах. На всех рисунках изображалась молчаливая кукла Бетти.

«Когда-то здесь было довольно уютно», - подумал я и отправился искать комнату.

 

 

Зайдя в номер, пыльный и довольно просто обставленный, я решил, что бродить дальше нет смысла. Все здесь было одинаково заброшено. Поставив лампу на стол, я сбросил рюкзак и открыл шкаф.

Из шкафа на меня кто-то смотрел. Я отшатнулся, моя тень метнулась в сторону, и свет лампы очертил контуры мальчика, сидящего в шкафу.

- Здравствуй, - сказал я немного испуганно, - Что ты здесь делаешь?

Мальчик неуверенно кивнул.

- Я здесь живу, - ответил он, - А кто вы?

- Бетти сказала, что комнаты свободны, и я могу здесь переночевать.

- Она врет. Ночь будет долгой.

- Почему?

- Это правда. Я могу разговаривать с темнотой.

- И что еще она тебе говорит?

- Ей больно. Потушите лампу.

- Хорошо, - сказал я и сделал так, как он просил.

Свет исчез, и темнота вернулась на место.

- Так почему же ты в шкафу? – снова спросил я.

- Здесь нет проблем. Потому что здесь нет ничего, кроме темноты… Нет забот, нет никого, кто навязывал бы мне свой мир, здесь нет ответственности, нет обещаний, клятв и обязательств, нет бессмысленностей… Здесь есть я, и все, что связано со мной. Еще здесь есть темнота, но мы не стали с ней друзьями. Мы живем параллельно, иногда мы разговариваем, и она рассказывает странные истории, которые я представляю и переигрываю, когда она молчит. Иногда я рассказываю ей свои истории, и она снисходительно слушает их.

- И тебе нравится так жить?

- Конечно. Я имею то, о чем мечтают многие персонажи моих историй. Это свобода от мира, который вы считаете реальным. Разве этого мало?

- Наверно, этого достаточно. Но ведь ты отказываешься и от всех его благ.

- Когда наступает ночь, вы тоже отказываетесь от всех его благ и спите. Вы также отказываетесь и от благ, которые могла бы вам дать темнота. Но вам все равно. Вы привыкли так жить, и все, что думает по-другому шокирует вас. Многие персонажи любят сны, но редко их запоминают, а те, что помнят – не ценят. Это вечный разговор слепого с глухим, тебе не кажется? Что ты ищешь в этом городе?

- Я ищу брата. Он должен быть где-то здесь.

- Он здесь.

- Откуда ты знаешь?

- Так мне сказала темнота.

- Тогда скажи точно, где он?

- Она говорит, что ты сам должен его найти. Иначе это будет неинтересная история.

- Ладно. Так я могу здесь остановиться?

- Да, но нет смысла спать. Ночь будет долгой, а ты совсем не устал. И еще – закрой шкаф.

Я понял, что парень прав. Я действительно чувствовал себя неплохо, а значит, стоило идти искать брата.

 

 

Выйдя из комнаты, я услышал, как наверху кто-то ходит. Я поднялся по тоскливо скрипнувшим ступеням на второй этаж и никого не увидел. Пройдя дальше по коридору, попробовал открыть двери комнат, но они были почему-то заперты. Мне подумалось, что, возможно, это мог быть тот самый таинственный Кое-кто. Внезапно я услышал шум с чердака. Как будто кто-то копошился в чем-то мягком. Странный звук. По приставной лестнице я осторожно забрался на чердак.

На чердаке противно пахло паленой шерстью. А еще там было совершенно темно. Я зажег лампу, и сразу стало видно, «что безглазому щенку было все равно. Даже когда ему оторвали лапу. Даже когда его били ногами. Даже когда его пытались поджечь. Даже…»

Так думала девочка. Потому что она была плюшевой.

 

 

Она выглядела, как большая тряпичная кукла, набитая ватой. Треугольное туловище, сплюснутая круглая голова и беспалые руки. Она повернулась ко мне, и свет упал на ее лицо. Глаза были как два крестика, вышитых нитками, а рот представлял собой множество узелков и кривых стежков. Словно вышили, а потом вывернули наизнанку – неприглядно и гадко.

- Добрая ночь, - сказала она.

Когда она говорила, нитки лица шевелились, словно живущие своей особенной и неповторимой жизнью червячки.

- Кто ты? – спросил я вместо приветствия.

- Я – Кетти. Сестра Бетти.

- Что ты делаешь с щенком?

- Я хочу посмотреть, что у него внутри.

- Это жестоко. Ему же больно.

- Больно? А что такое больно?

«Как объяснить плюшевой кукле, что такое боль?»

- Ты убила его. Теперь ты не сможешь ничего вернуть обратно.

- Почему? – удивилась Кетти, и ее нитки чуть расползлись в стороны – Я набью его ватой, и он снова будет играть со мной. У меня будет хороший новый друг, и мы будем понимать друг друга. Это же здорово!

«Мне нечего ответить».

- Бетти искала свою куклу. Ты не знаешь где она?

- Нет. Но у меня есть вот это. Дарю!

Она протянула мне листок и улыбнулась. Жуткая улыбка.

- Спасибо, я пойду.

- Иди.

Кетти немного обижено замолчала, и ее рот превратился в тонкую полоску, перечеркнутую кривыми одинокими стежками. У нее была очень выразительная мимика, и я понял, что такое же лицо висело в рамочках на стенах первого этажа.

Я спустился по лестнице, и уже при нормальном освещении посмотрел на листок.

 

 

«Прошло много наших встреч. Прошло много наших дней. Может, месяц. Может – нет.

Неизбежность уже не кажется неизбежностью. И сидит не сзади, а впереди, почти под стеной. Это мне до стены далеко. А люди? Люди стали другими, но остались сидеть.

Это я не в центре – сбоку.

Мне просто стало легче. И виновата в этом ты. (В этом месте ты сделаешь серьезное лицо и немного на меня обидишься. «Ах, виновата?» - подумаешь ты.)

Признаюсь честно: мог бы употребить и другое слово, но уж больно хотелось предугадать твою реакцию. (Уже перечитывая, понимаю, что глупо, но исправлять не буду.)

Снова смотрю на часы, но меня уже не пугает утекающее время. Сейчас оно вечно. Потому что сейчас. Выглянуло солнце и освещает этот лист. Кроме того, оно – горячее и яркое. Не люблю солнце. Благодарен тучам.

Кевин».

 

 

Я вышел из отеля. Бетти по-прежнему сидела на ступеньках, но уже зарисовывала девочку на асфальте.

- Я нашел твою куклу.

- Спасибо, - ответила Бетти и продолжила свое занятие.

- Она на чердаке отеля, так что можешь за ней сходить.

- Хорошо, - также лаконично ответила она.

- Ты не рада?

- Мы поссорились.

- Что случилось?

- Ничего. Она не хотела дорисовываться, и вообще меня не слушалась. Скажи, у нее была косичка слева?

- По-моему, нет.

- Вот видишь, она подстриглась. А я наоборот хотела дорисовать ей вторую косичку, а она говорит, что это некрасиво, а я говорю, что это красиво, а она ничего не понимает.

- А почему она назвала тебя своей сестрой?

- Мы с ней одной крови. Она и я.

- Как это?

- У нее в груди вместо ваты – сердце. А у меня вместо сердца – вата. Ну а кровь моя – и у меня, и у нее.

- Ты сама это сделала?

- Конечно. Сначала было очень больно, а потом стало очень легко. А Кетти – наоборот. Теперь ей все время рядом нужны друзья. А когда они рядом – она с ними ссорится. Так ей и надо!

- Как знаешь. Где, ты говорила, я могу найти Джозефа?

- У фонтана. Тут недалеко.

- Хорошо. Кстати, ты еще говорила, что здесь есть Кое-кто.

- Есть.

- И кто это?

- А ты никому не скажешь?

- Нет.

- Обещаешь?

- Да.

- Ладно. Кое-кто – это ты!

- Я?

- Да.

- Почему?

- Потому что потому, все кончается на У!

Бетти вскочила с места и, смеясь, убежала в дверь отеля.

Все-таки, она еще ребенок.

 

 

Я шел по главной, и потому хорошо освещенной улице к центру этого городка. Странного, но красивого. Скорее, даже, умиротворенного. Привычные дома стояли без света, но выглядели так, будто их оставили ненадолго. Вынести мусор, например.

Вдруг, я увидел мальчика, который стоял, опершись на фонарный столб, и вырезал что-то из бумаги. Я подошел к нему.

- Здравствуй, ты, случайно, не Джозеф?

- Нет, Джозеф у фонтана. Меня зовут Эрик.

Я увидел, что он вырезал бумажных человечков.

- Очень приятно. Скажи, Эрик, а почему здесь нет людей?

- Как это – нет? Посмотри.

По улице прогуливались люди. Как-то двигались, толкали друг друга и уходили дальше. Только лиц у них не было. Просто ровный и гладкий овал. У кого-то в морщинах, у кого-то в прыщах.

- Вот тебе люди. И что?

- Почему они такие?

- Они такие, какие есть. Просто им все равно. Им плевать на тебя. Ты не мешаешь им жить, а значит, они могут не замечать тебя. Вот и все. Посмотри.

Улица снова была пуста. Только листья вяло шевелились у бордюров.

- Вот их нет. Что-то изменилось?

- Я не знаю. Стало уютней.

- Тебе ведь тоже на них плевать. А все это безумное стадо нарушало своей суетой идиллию этой улицы. Тебе ведь больше нравится смотреть на листья, чем на них. Тогда зачем ты их искал?

- Я ищу брата. Они мне не нужны.

- Вот и убей их, - Эрик разрезал человечков пополам.

- Зачем?

- Найдешь своего брата.

- Его среди них нет. Я уже искал.

- Тогда ищи среди нас. Но зачем тебе я? Я – не твой брат.

- Ты прав. Прощай.

- Подожди. Это тебе.

Он дал мне изрезанных человечков. Среди этого бумажного хаоса было еще одно письмо Кевина. Тоже, немного порезанное.

 

 

«Сегодня ты болеешь, а я жую сладкую конфету.

(Еще раз.)

Сегодня ты болеешь. А я ни при чем.

(Еще раз.)

Сегодня ты болеешь.

(И все.)

Я не знаю, о чем сейчас думаешь ты, и ловлю себя на мысли, что не хочу делать предположений. Мне все еще не знаком твой мир. А путаться в своем собственном, и даже подменять им твой – это не лучший способ прожить эту жизнь.

Ну вот, написал совсем не то, что хотел. И ладно.

Ты не слишком обижайся на такой пренебрежительный тон, это пренебрежение к себе. Наверное, глупо - говорить о себе серьезно. Зато серьезно – говорить о себе глупо.

Ну вот, написал совсем не то, что хотел. И смешно.

А что хотел? Не знаю.

Давай болеть вместе. У меня, например пальцы болят. Я их обжег немного.

В недоумении щупаю свои пальцы. Минуту назад они болели, а теперь я не могу найти место ожога. Может, ты тоже выздоровела?

Кевин».

 

 

Я услышал шум фонтана. Ускорив шаг, повернув направо, я вышел на небольшую площадь, засаженную миниатюрными кленами с кроной в форме шара. Такие же изящные фонари прятались в их листве и создавали очень милую и теплую атмосферу. Посреди всего этого тихого великолепия стоял небольшой фонтан, на краю которого сидел мальчик и смотрел в воду.

- Джозеф?

- Да. Так меня зовут, - ответил мальчик.

- Здравствуй. Мне сказали, что ты можешь мне помочь.

- Бетти вам соврала.

- А откуда ты знаешь, что это была Бетти? – удивился я.

- Она всех отправляет ко мне, как будто я один могу решить все проблемы! Я ведь хочу всего-навсего разводить рыбок, и чтоб никто мне не мешал.

- Ты разводишь рыбок?

- Да. А вы любите рыбок?

- Ну, они красивые…

Я подошел ближе к фонтану и посмотрел в воду. На поверхности воды на боку плавали рыбки.

- Но ведь они дохлые! – ошарашено воскликнул я.

- Конечно. Мне же нечем их кормить, а в фонтане еды тоже нет, - спокойно ответил Джозеф.

- Так как же они разводятся?

- Плохо. Но это не мешает мне их разводить. Смотри, какие они красивые!

- Они – мертвые.

- А у меня других нет. И чешуя блестит!

- Рыбки – это замечательно, но я брата ищу. Ты не знаешь где он?

- Откуда? Я сижу у фонтана и смотрю на рыбок. Откуда мне знать, где он?

- А кто может знать?

- Рыбки не знают. Походи по городу, может, найдешь кого-то. Пить хочешь?

- Нет спасибо.

- Ну, если захочешь, приходи. Буду рад.

- До свидания, Джозеф.

 

 

Мне ничего не оставалось, как бродить дальше по городу в поисках того, кто скажет, где мой брат. Уходя с площади, я увидел объявление, приклеенное к клену. Подойдя ближе, я услышал, как кто-то плачет в тени дерева у скамейки. Это был черненький полненький паренек.

- Почему ты плачешь? – подошел я.

- Я никому не нужен. Я бесполезен.

- Почему?

Он поднял на меня заплаканные глаза и сказал:

- Смотри.

В его руке оказался большой кухонный нож с пятнами ссохшейся крови и широким лезвием.

- И что? – спросил я.

- Вот видишь. Я бесполезен.

- Я не понимаю.

- Это просто. У меня есть сила. Поэтому я имею право карать. Но здесь никто не боится смерти. И я бессилен.

- А эта кровь на лезвии?

- Это моя кровь. Но я тоже не могу умереть.

- Дело плохо.

- Но ведь ты поможешь мне? Поможешь нам? Ты ведь за этим здесь?

- Да. Я помогу вам, когда найду брата. А где ты нож взял?

- Нашел.

- Отдай его мне. Все равно он тебе не нужен, еще снова порежешься…

- Ладно. Он твой.

- Спасибо. Все, не плачь. Ты мужчина, ты сильный…

- Что?

- Ничего, пора мне уже. Пока.

 

 

Я оставил мальчика наедине с его мыслями и сорвал висевшее объявление. Это оказалось еще одно послание. Уже четвертое, найденное мной.

«Ты знаешь, мне опять плохо и я опять в этом виноват. Только раньше я не хотел в это верить, а теперь пришлось. И все вдруг стало таким тяжелым и чужим.

Кроме тебя. Ты то – что позволяет мне держаться.

Мир, который я любил снова против меня. И я почти готов сдаться.

Я не знаю, нужен ли я тебе, растоптанный этим миром? Я боюсь думать об этом.

Хотя, еще не слишком поздно.

Скажи, ты любишь меня? Ты простишь меня за мои ошибки?

Даже если они были сделаны человеком, предпочитающим уходить от проблем, чем решать их?

Иначе – трусом.

Как странно стало это понимать. Как не хочется в это верить. Я же не должен быть таким!

Но, оглядываясь, я вижу, что это действительно так.

Как грустно. Я был действительно счастлив тогда.

Я жил, опуская голову под нож, и знал, что могу убрать ее в любой момент.

Но кто-то добрый сказал мне: «А ты уже лежишь, не можешь шелохнуться, и вон – нож уже падает!»

И я понял, что он прав. Но ведь я знал, что успею! Знал! И что?

Теперь я понял. И что?

Кевин».

 

 

Начался дождь. Мелкий и теплый. Почти не осенний. Я скрылся от него под навесом автобусной остановки. Сидел на скамейке и смотрел, как чернеет асфальт – неотвратимо и быстро.

Вдруг, под навес забежала уже промокшая девочка. Она увидела меня, поздоровалась, и села рядом.

- Меня зовут Вэнди, а кто вы? – поинтересовалась она.

- Я ищу брата, но никто его не видел. Только говорят, что он здесь, а где – неизвестно.

- Спросите у паренька на кладбище, он все про всех знает.

- Спасибо, а где это?

- Тут недалеко, вы увидите.

- Вэнди, а ты знаешь, кто такой Кевин?

Она посмотрела на меня, а потом указала пальцем куда-то вперед.

- Смотрите, видите парня с девушкой?

Я увидел, как напротив нас по противоположной стороне улицы действительно гуляли парень с девушкой. Странно, но капли дождя пролетали сквозь них.

- Ой! В небе одна звезда! – сказала девушка.

Вэнди снова повернулась ко мне:

- Смотри, она увидела в небе звезду, и теперь может загадать желание. Зачем она сейчас ищет вторую? Ведь если увидит еще одну, то желание не сбудется. Она просто его убьет. А если звезда действительно одна в небе, то почему она ей не верит?

- Наверное… - начал я.

- Дождь закончился, - перебила она меня, - я пойду.

- Подожди! Так кто такой Кевин?

- Его никто никогда не видел. Только эти листы с его подписью.

- А эта пара?

- Какая пара? – бросила она, убегая.

Действительно, никого не было.

Только на скамейке остался еще один лист.

 

 

«Вчера ты сказала, что мы не должны видеться. Убила. Хотя, это слишком громко, и не правда. Может быть, я оставил себе надежду, что мы опять будем вместе. А теперь я буду наблюдать, как она медленно умирает. Последней.

Это слово навязывается, оно приходит так, как будто было всегда. Но оно – ложь. Всегда остается любовь. Любовь не умирает. Она уходит, забирая что-то с собой. Наверное, тело надежды. Конечно, можно ее догнать, устроить торжественное захоронение, и рыдать у гроба… Но это – спектакль не для себя. Она все равно уйдет, но лучше ее отпустить. И радоваться, что она приходила.

Как все просто! Как замечательно!

Но ведь – ложь!

Остается сидеть и смотреть на пустые ладони, сложенные лодочкой и сведенные вместе. Смотреть и слушать. Прислушиваться. Где этот стук?

Тишина. Пустота.

А когда-то здесь было сердце. В этих ладонях, которые ты радостно поднимал к небу, и уже алая птица летела с них в небо, выпущенная тобой на волю. И ты смотрел на нее и был счастлив. Ты не верил, что эта птица способна летать. Но вот – чудо!

И каждое утро ты выпускал ее в небо, каждую ночь ты снова прятал ее в ладони, прижимая их к груди.

А вчера – она не вернулась. И увижу ли я ее снова?

Да. Я знаю, она вернется. Заберет тело мертвой надежды – ей же надо чем-то питаться – и улетит. Уже навсегда.

Кевин».

 

 

В одном из домов горел свет. Я переступил порог и увидел мальчика, сидящего в позе лотоса в центре комнаты. Над ним роились мухи.

- Что ты делаешь? – спросил я.

- Играю в рай.

- Как?

- Видишь, надо мной летают ангелы.

- А ты – бог?

- Нет, я – люди. Моя кровь – души.

- А где рай?

- Здесь. Я в него играю.

- А где кладбище?

- Два квартала вниз, потом налево.

- Спасибо.

 

Воздух стал свежее после дождя, и я почувствовал, что мне приятно гулять по улицам. Пройдя два квартала, я повернул и увидел старый погнутый указатель в виде стрелки с надписью «Кладбище». Под ним, прислонившись спиной к столбу, сидела девочка.

- Здравствуй, - сказал я.

Она не ответила. Просто на меня посмотрела.

- Как тебя зовут? – снова спросил я и сел перед ней на корточки.

Она продолжала на меня смотреть.

- Почему ты молчишь? Ты не можешь говорить?

Ее взгляд ушел мимо меня.

- Не оборачивайся, - вдруг произнесла она.

- Почему? – спросил я и обеспокоено обернулся.

За моей спиной никого и ничего странного или опасного не было. Я снова повернулся к девочке.

Она исчезла.

- Не оборачивайся, - услышал я ее голос за спиной.

- Не буду. Но почему? Что я там увижу?

- Меня раздражает, когда ты все время крутишься. К тому же, кроме меня ты ничего не увидишь.

- Хорошо. Но я не могу с тобой говорить, когда ты стоишь у меня за спиной.

- Я не стою у тебя за спиной.

- Тогда где ты? - спросил я и снова обернулся. Там действительно ее не было.

- Не оборачивайся. Я сижу у тебя за спиной.

- Слушай, мне надоели эти игры!

- Мне тоже. Прощай.

- Эй, где ты? Девочка!

Она исчезла, но больше не появлялась.

Еще один странный ребенок.

С обратной стороны указателя – еще одна страничка с подписью Кевина.

 

 

«Я открыл глаза и вспомнил тебя в моем сне. Там ты была рядом. Там мы были вместе. Нам было хорошо, и мы не обращали внимания на глупых людей, считающих, что это не сон. Жаль, что это помню я один.

Этот сон был прекрасен, но он отозвался во мне ноющей болью. И я лежал, слушая дождь, и пытался вспомнить подробности. Но сон рассыпался, и оставил мне лишь настроение. А оно, очутившись в этом бессмысленном мире, стало ложью и превратилось в боль. В этом мире я жду от тебя хоть слова. Ты молчала вчера целый день. Я думал, что так и будет. Даже если б ты хотела, ты б не смогла. Ты живешь по правилам этих глупых игр. Ты не знаешь, что, в конце концов, в них проигрывают оба.

Но и сегодня ты будешь молчать, и быть может, завтра. Я понимаю это, но это не значит, что я не буду ждать. Злиться и ждать, страдать и ждать, сходить с ума и ждать, любить и ждать (Через пятнадцать часов я написал бы это в обратном порядке).

И я тоже буду молчать. Я тоже приму твои правила. Мне придется. Потому что иначе ты решишь, что я слаб – так называют твои правила заговорившего. Вот, я уже проигрываю, живя по ним. А без них – ты не поймешь меня.

Жаль.

Кевин».

 

Кованая металлическая калитка была распахнута настежь. Я вошел и увидел ровную, поросшую травою поляну. Посреди поляны стояла карусель. Там было всего четыре лошадки: конь блед, конь бел, конь черен и конь рыж. Но никто на них не катался. Из-за карусели вышел мальчик. Он палкой выводил цифры от одного до двенадцати вокруг карусели. Циферблат.

- Извини, это кладбище?

- Да.

- А почему здесь нет надгробий?

- Потому что здесь никто не умирает.

- А зачем тогда кладбище?

- Незачем. Поэтому тут и поставили карусель. А ты как считаешь?

- Никак. Мне, в общем, все равно. Я брата ищу.

- Сходи в детский сад. Там скоро Утренник.

- Когда?

- Утром.

- А когда утро?

- Скоро. Хоть сейчас.

- Сейчас не нужно. Я не успею к началу.

- Тогда спеши. Там соберутся все.

- Спасибо, я пойду.

- Стой. Ты что-то уронил.

- А, листок… Спасибо.

- На здоровье.

Я покинул кладбище и посмотрел на листок. Почему-то я знал, что там написано.

 

 

«Я чувствую, как что-то сжимается в груди, и давит. Так было перед тем, как ты сказала мне, что мы не должны видеться. И я почувствовал страх. Я понял, что что-то происходит, но я ничего не могу с этим сделать. Бездействие. Незнание. Вот, снова давит…

Я решил спросить тебя, как дела. Чтобы сказать тебе, что я помню, что я не забыл, что мне важно, как ты сейчас. Я хотел написать больше, но мне снова стало страшно. А вдруг, ты неправильно все истолкуешь? И я ограничился просто вопросом, как дела. И ты молчишь. Вот уже шестнадцать минут. Может, тебя нет дома, может, ты не слышишь телефона, может… Странно, 21:37. Столько минут было песню назад. Я стоял, прислонившись к стене, и слушал песню о себе. Тогда я взглянул на часы. Было…

(Не окончено, и никогда не будет)

Кевин».

 

 

Около указателя я еще раз осмотрелся, но девочка больше не появлялась, и нужно было снова искать кого-то, чтобы узнать, где же находится детский сад. Я решил идти прямо по улице, и вскоре в одном из дворов увидел паренька, играющегося в песочнице. Мальчик игрался двумя большими жуками, стравливая их друг с другом, и наблюдал, как они дерутся. А еще у него была перебинтована рука.

- Что это за жуки? – спросил я.

- Скоробеи, - коротко ответил мальчик, - их тут много в пирамидах водится.

Только сейчас я заметил в песочнице несколько пирамид из песка – небольших, игрушечных.

- Смотри, как дерутся, - мальчик показал пальцем на жуков.

Я посмотрел, но жуки драться не хотели и расползались в разные стороны.

- Надоели они мне! – вдруг сказал он и наступил на них.

Жуки брызнули чем-то желтым.

- Скажи, где здесь детский сад? – спросил я.

- Давай сыграем в «Мокрую курицу», - предложил он, - Если ты выиграешь, то я скажу тебе, куда идти.

- Хорошо. А как играть?

- Очень просто.

Он подошел к одной из пирамид, сделал ямку на ее вершине и плюнул туда.

- Теперь мы должны рыть песок каждый со своей стороны. На чью сторону упадет плевок, тот и проиграл. Ну что, играем?

- Давай.

Мы начали рыть, и в песке я откопал какую-то бумажку, которая мешала мне рыть дальше. Так я оказался победителем. Еще я выяснил, что до садика совсем недалеко. И снова эти письма…

 

 

«Сейчас мне смешно. Но это не истерика. Это ирония. Я вспоминаю свои желания, мысли, и, может быть, поступки, и мне смешно. Я зло улыбаюсь. Наверно, так улыбаются, когда давят членистоногую тварь, внезапно обнаруженную на плече.

Я помню, как я сходил с ума. Был вечер. Сумерки. Каштановая аллея и два силуэта, идущих впереди. Парень и девушка. Я слепо всматривался в темноту… «Неужели это ты? Идешь с кем-то в обнимку?»

Тогда я был готов убивать. Я знал, что если это – ты, то будет бой. До конца. Я был готов умереть в этой драке, я готовился к боли, и знал, что на этот раз она принесет мне наслаждение. Потому, что это будет моя последняя боль. Я знал, что я проиграю при любом исходе, но мне было все равно.

Я жив – моя жизнь разрушена – я мертв.

Я мертв – я мертв. Все.

Она что-то сказала. Это не твой голос, но я не поверил в это.

Она засмеялась. Это не твой смех, и я обогнал ее.

Я шел впереди этой пары. Мне хотелось выйти на свет, подождать и посмотреть, ты ли это.

Она снова что-то сказала.

«Не сходи с ума», - сказал я себе.

Я был снова спокоен.

Скажи, ты боишься меня теперь?

Когда-то я написал тебе: «Не загоняй меня в угол – я чувствую себя крысой. Не молчи – я чувствую себя в углу».

Тогда ты загнала меня в угол и заставила это ощутить. И я был готов вгрызаться в горло. Как всякая крыса. Как всякий человек.

Скажи, ты боишься меня теперь?

Кевин».

 

 

У входа в детский сад сидела Бетти и что-то читала.

- Ты наверно тоже каким-то образом хочешь дать мне этот лист? – спросил я.

- А вот и нет! Мне он самой нужен! – ответила Бетти.

- Зачем?

- Я читаю, - сказала она и уткнулась в лист.

- Давай меняться, - предложил я.

- Давай, а что у тебя есть?

- У меня есть окровавленный нож. Хочешь?

- Нет.

- Тогда ты мне дашь свой лист, а я тебе свои. У меня больше.

- Значит они не такие интересные, раз их больше.

- Не правда, - обиделся я.

- Ну ладно, я согласна.

- Хорошо, держи, - я отдал ей письма, - Скажи, а когда будет Утренник?

- Не знаю, мне не интересно. Зайди и узнай.

- Так и сделаю. Пока.

Я зашел в здание и прочитал выменянный мною лист.

 

 

«Когда-то ты не поняла моих слов и ответила: «Жить стоит всегда». А потом что-то о том, что «если нет ничего, то стоит жить воспоминаниями. Они – помогают жить».

Я взглянул на свой ноготь, и увидел два маленьких блестящих розовых пятнышка. Лак. Тогда я рисовал тебе на ногтях серебристые руны, а ты смешно рисовала мне мухоморы. Розовый ноготь в белых точках.

Мило?

Если мило, то ты права. Это действительно помогает жить.

Если нет, то надо об этом молчать. Потому что есть та, которая сказала, что, скорее всего, нам не быть вместе. И все милые воспоминания перестанут быть таковыми. Хотя, они еще толком не знают об этом, но уже собрались и ждут. Как и я.

А может, я тоже не понял твоих слов?

Кевин».

 

 

Я ходил по зданию садика и в помещении для тихого часа между кроватями встретил еще одного незнакомого мальчика. Вокруг него было разбросано много порезанных веревок, солдатиков и кукол. А рядом с ним аккуратно лежали в ряд уже связанные игрушки.

- Зачем ты связываешь кукол? – поинтересовался я.

- Я не связываю их. Я делаю из них марионеток.

- Зачем?

- Я хочу управлять ими полностью. Всеми сразу. Я не хочу довольствоваться жалкой возможностью крутить им отдельно их ручки и ножки. Мне нужна абсолютная власть.

- А зачем ты выколол им глаза?

- Я же говорю, мне нужна абсолютная власть.

- А ты не пробовал играть во что-то другое?

- Играть, - задумчиво повторил он, - Жизнь – театр. Кукольный. Этим все сказано. Хочешь посмотреть мою пьесу?

- Конечно. А как она называется?

- Не знаю. Я нашел сценарий в виноградной беседке возле одного из домов.

- Его автор – Кевин?

- Да. Ты его знаешь? - оживился мальчик.

- Нет, я никогда его не встречал.

- Жаль. Ну что, будешь смотреть?

 

 

«Сегодня ночью мы расстались.

Моя память меня подводит, и наша встреча кажется мне сном. Потому что это было, но мне тяжело восстановить события. Они неожиданно приходят ко мне, и так же неожиданно исчезают. Наверно, поэтому мне тяжело в них верить.

Мы говорили долго, но я чувствую, что сказал тебе все, что было нужно, все, что хотел сказать, и у меня не осталось слов. Так я писал тебе письма, которые ты прочитаешь уже не о себе, и бросал их ветру. И слова уходили, забирая с собой все прилипшие к ним чувства. Даже боль, даже любовь.

Я помню.

Ты сказала, что не любишь меня и… ничего. Ничего не оборвалось, не сломалось, не разбилось, не треснуло, не лопнуло… Мне стало совсем не страшно, а даже легче. Я был готов к твоим словам, и они не стали для меня откровением. Единственное, ты пыталась убить надежду. Бессмысленно… Хотя, и не это страшно. Ты не оставила себе возможность сделать шаг назад. Я раз за разом давал тебе этот шанс, а ты думаешь, что я пытался оставить надежду для себя. Почему-то, мне не хочется тебя переубеждать.

Я помню.

Я оставил тебе твое желание. Тогда я впервые поверил в судьбу. Помнишь, мы поспорили, что будет дождь? В тот день с неба упало пару капель, я воскликнул «Дождь!»… И все. Две капли. Судьба. И я верю, что каким бы не было это желание, я выполню его, и оно изменит мою судьбу к лучшему. Верю.

Я помню.

Я говорил тебе, что ты обманываешь себя. Я же знаю, ты упряма, и если ты решила, то и поступишь соответственно, переступив через себя в слепой уверенности, что так будет лучше. И я соглашался с тобой. Я говорил так о себе. Я говорил, что тоже наступлю себе на грудь, и раздавлю то, что еще осталось во мне. Я сравнил любовь с цветком. И если каждый день обрывать ему листья, не давать пить и держать вдали от солнца, он засохнет. Такое простое и понятное сравнение. Я знаю, как я это сделаю, и мне кажется, что это будет просто. Ты и так многое сделала за меня. Мне осталась лишь малость. Тогда я услышал, что ты плачешь.

Я помню.

Я читал тебе чужие стихи. И они становились моими, я чувствовал каждое слово и верил в их искренность. Я пытался посвятить тебя в эту тайну, но ты не поняла меня. Я плохо читаю стихи.

Я помню.

Я обнял тебя, и не отпускал до тех пор, пока мы не расстались. А ты не смотрела мне в глаза. Ты прятала взгляд в темноте, отвернувшись в сторону. Я просил тебя, но за твоими глазами было слишком много закрытых штор. Ты посмотрела на меня лишь один раз, когда мы решили стать друзьями. И не просто, а лучшими друзьями. Тогда ты взяла меня за руки, и я увидел эти чистые, светлые глаза, в которых прятались слезы. Я долго ждал этого, и вот – сейчас.

Я помню.

Я что-то тихо говорил тебе на ухо. Что-то доброе, хорошее и приятное. Во всяком случае, для меня. Я услышал, ты снова плачешь. Мне нравились твои слезы. Если ты плачешь, значит, ты слышишь меня. И понимаешь.

«О чем ты плачешь? - спросил я – Если обо мне, то напрасно. Я уже друг. Нет смысла плакать обо мне…» Я говорил еще что-то, а она прижималась ко мне и плакала. Я впитывал в себя ее слезы, и говорил уже ради того, чтобы продлить этот миг. Это было красиво.

Я просил ее дать мне ответ, но она не могла ничего сказать. Слезы сдавили ей горло. А может, не знала.

«О ком ты плачешь? - спросил ее я – О себе? Ты понимаешь, как что-то уходит безвозвратно из жизни. Ты теряешь что-то и плачешь об этом. Нельзя потерять то, чего нет. Так, значит, есть что-то, о чем стоит плакать? Может, ради этого момента стоило не видеться так долго? Может, это и есть любовь? О чем ты плачешь?»

Она не отвечала. Может, слезы сдавили ей горло, а может, не хотела.

Я помню.

«Скажи, в чем разница между другом и подругой, и парнем и девушкой?» - спросил я.

И я узнал, что друзья всегда могут поделиться друг с другом своими тайнами, чувствами, переживаниями и стремлениями. Странно, но я всегда называл это словом любовь. А парня с девушкой характеризуют плотские отношения и взаимная зависимость.

«Я могу с тобой не целоваться, это не проблема. И неужели ты от меня зависела? Мы оба были свободны и вольны делать, что пожелаем. Но мне не хватало твоей искренности. Ведь я ничего не знаю о тебе. Ты знаешь, я хочу быть твоим другом».

Она снова на меня посмотрела.

«Я действительно хочу быть твоим другом. Я не хочу быть твоим парнем. Может быть, тогда ты перестанешь молчать», - сказал я.

«Может, с этого стоило начать? Мы действительно плохо знаем друг друга» - ответила ты.

«Давай так. Сейчас мы пойдем спать, а завтра вместо нас проснутся совершенно другие люди. Может быть, у них получится лучше, чем у нас. Может быть, я, тот, который будет завтра, не позвонит тебе. Я не знаю, каким он будет. Это будут другие люди, но они проснутся друзьями. Лучшими друзьями. А там, посмотрим, что буде дальше. Хорошо?»

«Да».

Мы снова обнялись, и я тихо говорил ей на ухо:

«Сейчас я скажу то, чего очень сильно боюсь. Это одно из самых страшных слов».

«Какое?»

«Прощай».

Я почувствовал, как что-то нежное, влажное и горячее коснулось моей шеи. Может, ее губы, а может заплаканные глаза.

«Прощай», - сказала она.

Мы обнялись.

Кевин».

 

 

Я читал сценарий, а в это время куклы дергались, шевелились, словно в них что-то вселилось. Это был полный всепоглощающий хаос их движений, но почему-то мне показалось, что все было наполнено странным смыслом, понятным где-то в глубине сознания. Пересказать это невозможно.

- Скажи, когда будет Утренник? – спросил я.

- Без нас он не начнется, - ответил мальчик, - Потому что мы тоже – куклы. Мы отыграем свои роли, и нас повесят на место, когда мы не будем нужны.

- Так куда идти?

- В актовый зал. Это на втором этаже, а потом прямо по коридору.

- Пойдем вместе?

- Я присоединюсь. Иди пока сам.

- Увидимся, - сказал я и отправился в актовый зал.

Если там соберутся все, значит, и брат должен быть там.

 

 

Я открыл непрозрачную дверь и вошел.

И, как будто бы исчезло все, кроме этого зала.

Перед сценой на полу валялись опрокинутые стулья, а над ними висели дети.

Вот они, марионетки с веревочками на шее – их повесили на место.

Здесь действительно были все:

… Бетти с перепачканными в мелу руками…

…Эрик с ножницами, запутавшимися в нитках над головой…

…Вон, в тени мальчик из шкафа…

…Под Кетти жалобно скулит плюшевый щенок…

…Джозеф в мокрой одежде и с тяжелыми, блестящими от воды волосами…

…А вон, над кем-то в виде нимба кружатся мухи…

…И Вэнди раскачивается из стороны в сторону…

…И кто-то забинтованный, словно мумия фараона в углу…

…Еще девочка, отвернувшись, смотрела куда-то в стену…

…И тот, кто связывал кукол…

…А под пареньком с кладбища было нарисовано число восемь. Утро…

Я достал нож, чтобы перерезать веревки, и тут я увидел брата. Он стоял на сцене и улыбался. Наши взгляды наконец-то встретились:

- Здравствуй, брат.

- Здравствуй, Каин.

 

 

Вадим Гололобов (Korvin), 2005