Я вечен, и это первая мысль, которая уже давно регулярно пронзает мое существо. Пронзает стремглав, вспышкой, от которой нет спасения, даже если бы вдруг захотелось его найти. Пронзает, как сейчас. Для кого-то это было счастьем. А для меня давно превратилось в рутину. Жаль, что вечен. Просто – вечен. Просто – значит проснулся. Кто-то сказал бы хитро и своеобразно, например, восстал из небытия, подчеркнув торжественность момента. Кто-то, например, язвительный Янгэ. Кто-то, но не я. Я уже привык. Хотя иногда это помогает.

И так сначала слишком много мыслей о себе. Наверное, это помогает свыкнуться с новой-старой мыслью, потому что следующий поток воспоминаний напомнит об одиночестве. Мы, наша четверка, слишком редко появляемся одновременно, к этому ведет статистическая закономерность, определенная когда-то давно, в самом начале жизни, кем-то, кто раньше следил краешком сознания, а теперь забросил любимые игрушки. Так мы остались одни, и особенности местной природы даже не дают нам пообщаться лично, существует только возможность оставлять послания. Что делать… Янгэ, Земена, Легет, собратья, где вы?..

Я вновь ощущаю, как память напрягает тысячи клеток, образующие мое призрачное тело из водяных капель, как они становятся единым Ту под действием быстро крепнущего мозга. Я вспомнил свое имя, и это дополнительный стимул к улучшению качества восприятия. Функционально! Клетки чужого мира шипят, противясь захвату, но я быстро восстанавливаю прежние функции и получаю полный контроль.

Мир вокруг обрел очертания, я чувствую вокруг материю. Хаос вновь проиграл старую игру, вновь на какое-то время, а потом –я знаю!- все вернется в прежнее разрозненное состояние, еще на цикл. Пока же я оглушен внезапно свалившимися извне ощущениями, и просто фиксирую их. Память услужливо подсовывает факты и фактики, названия вещей, заполняющие мир вокруг меня. Точно, я проснулся один, остальные ждут своего часа.

Паутинная совокупность моего тела стремительно записывала происходящее, пока разум, свободный от этого автоматического процесса, пытался… Нет, нет, не анализировать, это не моя функция. Память развилась самостоятельно, после шести-десяти сотен циклов, и является больше развлечением для функционирующего мозга, чем необходимостью, связанной с его существованием. Мышление – только примечание в огромной книге жизни. Прошлое путается с настоящим, но это только пока.

Я уже прочитал все, что знал до разъединения. Я вспомнил долгие дни и ночи жизни, скрепленные мгновенными разрывами сна, как просветами в долгой и изнурительной работе. Я узнал свой новый, ладно скроенный мир, который теперь называю домом. Созданный кем-то не по нашим законам, но вполне понятный нашему восприятию.

Я наблюдатель на самом старом, обширном материке, некогда едином с другими, живом и бурлящем. Другим из нашей четверке повезло меньше – им достались остальные части света. Но даже я, читая их редкие послания, случайно оказавшиеся рядом, восторженные заметки о гигантских прериях, всепроникающих пустынях, бушующих джунглях, не могу сдержать немые стоны – какая богатая планета, какая щедрая Земля!

Я тихо выплываю из леса, на полушаге замершего ночной порой, и замолкает его тайная жизнь, замирает на тонкой ноте ветер, чувствуя, как я собираю под свое крыло последние части Ученого воинства.

Я раскидываю огромные жемчужные рукава и ощупываю ими каждую травинку, каждый куст, каждое деревце. Капли переливаются в лунном свете. Что изменилось за последние циклы? Тишина надо мной застыла в прозрачном, кое-где с темными тенями облаков, небе в светлых, мерцающих крапинах. Звезды!..

Впервые я проснулся ранней зимой. Серебряные ветви рассекали мое юное тело, холодный пух покрывал землю и сверкал солнечными искрами. С утра было так тихо, что я стонал от удовольствия и счастья. Жизнь, жизнь! Голубеющее небо, бодрящий воздух, яркие лучи светила, блистающие среди изморози, снега и льда. Только юным ниспослан такой подарок – дожить до полудня. И я, непомнящий ничего доселе, сорвал снежинки и понес их над полем, разделяя счастье существования. Я летел, и они летели за мной вихрем из тысячи осколков огромным бушующим пространством, побеждая время. Пусть они запомнят те непередаваемые ощущения, чтобы вспоминать со мной сто великих пробелов спустя.

А в следующий раз я увидел людей – первых моих людей, заросших, оборванных, низколобых, угрюмых. Они кутались в шкуры и рычали, как животные. Я с ужасом запечатлел их облик – он и теперь течет в моих жилах,- и растаял на их дрожащих от холода мордах.

Теперь все по-другому. Новые факты, получаемые частицами моего тела, запоминаются на субатомном уровне, до момента, когда они станут кому-то интересны. Этот процесс не остановить, не стереть записанное, не переписать сосчитанное. С каждым часом я старею, я, четвертая часть тетралогии жизни, которая записана так, что ее нельзя читать подряд, главами. Может быть, я поэтому многого не понимаю…

Детство. Юность. Зрелость. Старость. Я тысячный раз подхожу к черте, и каждый раз это приносит новые ощущения. Будто фотопластинка, я живу только ночь, посвятив все свое бытие познанию, а утром, не приняв увиденного, умираю, разлагаюсь на тысячи несовершенных частиц, исчезаю в пропасти беспамятства, преодолеть которое оказалось не под силу даже моим создателям. И имя ему – Время.

Четыре стихии. Судорожно хочу верить, что кому-то удастся то, чего до сих пор не удалось мне. Может быть, в другой стихии найдется ответ на вечные вопросы. Но у меня еще есть немного времени. Я снова поднимаю рукава и, холодно оглядываясь, спускаюсь вниз, в ложбину среди поросших лесом гор, к маленьким огонькам, которые всегда меня влекли и притягивали, как может притягивать разум неизведанное. Скоро рассвет.

Это селение. Домики налеплены друг на друга, как будто жмутся из-за страха перед наступающими со всех сторон склонами. Окна занавешены, дым кое-где стелется над самыми крышами. Может, все по той же причине? Опасение имеет свои корни в незнании, и в этом мы с людьми очень похожи.

Я боюсь признаться себе, что мне жаль их – бедных, подрагивающих, с замутненным сознанием частиц, которые так и не нашли себе общее тело. Человечество, сколько я его наблюдаю, до сих пор представляет из себя обыкновенное стадо, и так будет до тех пор, пока не случится что-то необыкновенное. Например, пока не вернутся Хозяева этого дома.

А я помочь им стать разумными не имею права. Нужно заставить.

Видишь, туман, - доносятся из крайнего дома отрывистые слова, и последнее заставляет мои частицы волноваться, передавая тревогу и мне. Мысли путаются (так всегда бывает), но следующая фраза заставляет меня напрячь последние силы.

Завтра в город не поеду, если с утра заморосит! – мужской голос раздраженно продолжал бормотать, пока я запускаю в вышину светлеющего неба сформированный из пучка самых активных частиц Глаз. Брызги света на востоке привлекают мое внимание. Город? Что-то знакомое. Под порывами северного ветра Глаз рассыпается на микроскопические капли, рецепторы бессильно осядают на стеклах окон тонкой пленкой, и я, теряя обрывки тела, уползаю, огорченный, ведь заря осветила край неба.

Уползаю недалеко. В диком саду у заброшенного дома выпадает роса. Я умираю. Ночь кончается, и с ней растворяются, получают свободу столь терпеливые частицы моего тела. Сколько таких микроскопических жизней я сосчитаю до конца?

Создатели были странными существами. Что стоило им сотворить наблюдателей бездушными, неразумными машинами, без странных грез наяву и горьких, опасных предательских мыслей. Одно на всю жизнь – упоение страдания, рассматриваемого как вариант привлекательной пытки, когда отношение к пусть даже временной смерти становится двойственным.

Смерть… Мои клетки памяти шипят, разлагаясь, но…

Я помню - когда это было?- под пологом леса я наткнулся на труп замерзшего бродяги. Вокруг бушевало бабье лет, а он лежал, окоченев, с ужасными язвами на теле и ранами от резинового жезла на руках и лице. Неизвестная мне болезнь изуродовала его тело, но особенно поражали совершенно здоровые, розовые пальцы. Они судорожно захватили бумажную ткань рубахи, словно догадываясь о минуемом уходе из этого мира и желая сохранить его частицу.

Вот и от меня осталось совсем мало. Некоторые вещи в мире одинаковы, и только по ним мы можем понять нашу похожесть. Я ползу по пыльной дорожке к заброшенному колодцу, а солнце оставляет расплавленые следы на моих плечах. Я заглядываю вниз, пытаясь в отражении почти высохших луж увидеть себя. Сегодня мне это как никогда важно и нужно. Но глаз моих уже нет, они остались за спиной – серебристым шлейфом на потрескавшемся от новых побегов асфальте. Мои частицы – последние!- кружатся и повисают в воздухе, потихоньку спускаясь на дно. Там нет воды, и потому нет отражения. Я чувствую горькое, разъедающее душу разочарование, сильное, как никогда…

Я плачу. Я плачу частями своего тела, которое больше не принадлежит мне, и слезы срываются и жадно поглощаются тьмой колодца. Почему я раньше не замечал ее интереса ко мне?! Неужели есть третья сила? Чужое зондирование беспрепятственно проходит все заслоны, но истерика дает умирающему новые силы. Я затаиваюсь – комок покрасневшего разума над срубом древнего колодца. Я чувствую древнюю силу, разбуженную моими слезами, более древнюю, чем даже этот мир. И нет памяти, которая подсказала бы, чего хочет от меня эта сила, что могу сделать я для нее, для себя…

 

Готов ли я? К чему?

 

И лишь только ключевой вопрос задан, тьма взлетает и вонзается в мой обессиленный рассудок, увлекая его вниз для нового рождения, с новым именем и новой целью.

 

Мы не будем ждать Хозяев.