Я вошёл в тета - состояние, словив ключевым словом «транс» - акустическую рифму дилижанс. Французский

подразумевал «проворный экипаж». Поисковое облако трехмерной записывающей системы вакуума выдало

электромагнитный шум Устава Российского Пажеского Экипажа от 1870 года. Регламент оговаривал безракетную

транспортировку космических грузов. Экипаж, инструктаж, кураж, пилотаж - эти искусственные слова с мощной

аффрикатой на конце сорвали мои пробки в Кресте Стихий, вынудили сжать штурвал. Вибрации чисел Марса и

Венеры, Сатурна и Луны, Урана и Солнца позволили мне войти в расширение надземного купола. И я увидел манную

чашу Земли с не нанесенными на карту материками, ледяными краями, и я подумал о пролётке, драндулете,

колымаге - вимане – частностях пережитого опыта воздухоплавания.

Завязнувшие в атмосферных кулуарах инженеры оборудовали свои дома под пластиком звезд, страдая от

гравитационных перегрузок и стонов разжатых тисков магнитосферы. Служившие маркерами звездного неба

пульсары оказались на деле обыкновенными маячками орбитального космодрома. Мой дилижанс встал на швартовы

усилием механической бандуры приёмщика.

Я поправил васильковый, олицетворявший мой мир галстук и прошел в зал торжеств Планетария. В световом туннеле

я наслаждался невестой. Её участливая душа предпочла меня. Я торопливо нёс её легкую кость в отсек для

молодоженов, подгоняемый приходом непрошенного утра, боясь остыть, не насытить обоюдное в зигзагах времени.

Проникая в неё надругательски глубоко, я приручал неопытное тело. Иноматериальноть запомнила частоты

вращения наших клеток, совместила координаты младенческих миров, заполнила маршрутные листы, переписав

исходные коды. Обоюдный, положительный аргон из углеродных слоев стал частью нашей видимости, собираясь

лохмотьями в одомашненную сферу. Мышцы кричали от сокращений.

Правители не допускали расового смешения, но мы имели достаточно ресурсов для зачатия и воспитания первенца.

Моя отгородившаяся от мира дикарка не заправляла корабли, не чистила ангары, а отсиживалась в котацу, готовя

себя для чего-то большего. Досада от отсутствия места под столом, условий для родов прерывала мой

короткометражный сон.

В тумане вечного рассвета на пиках материализовавшихся гор лежал, взявшийся ниоткуда снег, я прижал к себе

спящего сына и покатил его в предрассветное зарево по обледенелому треку. Играя серьёзную роль, я учился у

своего ребенка разбирать новый мир на иконки и модули. В брошированных стволах деревьев бродила химия

коллекционных вин, мне послышался Joe Dassin, Le jardin du luxembourg. Если «нуль» в двоичном коде моего

мироздания означал физическую нереализованность, имевшего право на существование, то «единицей» был

трехмерный кластер, отстроенный моей второй половиной. Я погнался за своей копией по винтовой лестнице. Сын

был частью моего организма, Земля была составляющей любой матричной структуры, повторяясь сгенерированным

веществом в каждой вселенной. Смущенный своим счастьем, я уснул с бокалом Каберне Совиньон.

Я представил себя оторванным от дома. Без слов я понимал плечистого, облысевшего землянина, с которым питал

корабль. За его бородой скрывался узнаваемый овал лица. Когда-то осуждавшие меня глаза горели благодарной

любовью. Спасательная шлюпка несла нас по черной реке. Спазмом сосудов организм ответил на курение в капсуле,

я был ценным попутчиком для своего сына. Материализация опережала половые признаки. Мы высадились на

Мужской Планете, посетили Площадь Победителей. Я размяк от нефритового папаши, поднимавшего в небо

новорожденное чадо. Приезжий чувствовал себя здесь отцом, воздавал то, что не дополучил сам.

Мы свернули на улицу Мира. Оранжерея оживляла наше имитировавшее гравитацию «жилое колесо». Сын включил

фильмоскоп, открыв позабытый портал белою простынёю. Я вспомнил лицо своего папы, опрокинул залпом за

отечество, отцовство. Пережитое оказалось мертвой зоной для симулятора жизни, оно лишило меня восприятия

времени. Дряблая рука сына увела в сон. Гарсон, миссьон, пасьон, гравитасьон. Готовая под венец мимоза вплетала

пчел во французские косички. Двигавшиеся клином стекляшки калейдоскопа набирали светосилу моих

воспоминаний. Зеркальные пластины отражались друг от друга, оставаясь в любом положении звездою.

Выброшенная ею в конце пути энергия доходила до меня в неизведанной форме.