"Ничто так не объединяет людей, как общая беда.

 

Ничто так не разобщает их, как желание любой ценой спасти свою

собственную жизнь."

 

Палящее июльское солнце к вечеру немного ослабело. Его косые лучи

пронизывали пыль над просёлочной дорогой, поднимаемую сотнями

солдатских сапог. Клубы этой пыли перемешивались с едким дымом

пожаров горящего Севастополя. Разрозненные части Красной армии

хаотично отступали в сторону тридцать пятой береговой артиллерийской

батареи в надежде на эвакуацию морем. По слухам, именно оттуда бежал

на большую землю командующий обороной города адмирал Октябрьский с

частью высшего комсостава. Говорили, что именно туда по ночам,

опасаясь немецкой авиации, подходят наши корабли, чтобы забирать в

Новороссийск попавших в окружение бойцов.

Первый день июля 1942 года принёс только плохие новости.

Сопротивление защитников города прекратилось. На береговой батарее

больше нет снарядов, но в её мощных укреплениях можно продержаться

ещё несколько дней до подхода наших кораблей. Никто не знал точно,

придут ли эти корабли? Существуют ли ни вообще? Сколько людей они

смогут взять на борт? В управлении войсками царил хаос. Никакой

информации не было. В окопах, окружавших тридцать пятую батарею,

обустраивались на ночь всё новые и новые бойцы, отступавшие из

Казачьей бухты. Всеобщая неразбериха, вызванная бегством

командования, осложнялась нехваткой продовольствия и, главное,

питьевой воды. Счастливчиками были те, у кого ещё оставались во флягах

считанные глотки.

Среди таких, чудом сохранивших треть фляги бойцов, оказались два

рядовых с фамилией Куликов. Они не были братьями и даже небыли

родственниками. Призывались оба из большого волжского села, где

фамилию Куликов носил чуть ли не каждый третий. До войны они даже не

были знакомы. Зато с осени 1941-го, Степан и Алексей были - не разлей

вода.

Ещё на призывном пункте, судьба поставила их в один строй рядом. С тех

пор парни сильно сдружились. Они были одного возраста. Примерно

одинакового роста и телосложения. Оба ещё не женаты и головы их

одинаково переполнялись мечтами и планами.

Алексей успел закончить перед войной ремесленное училище и всерьёз

увлекался футболом. У него были хорошие данные, и тренер заводской

футбольной команды уже присматривал для Куликова место в сборной

Саратовской области.

Степан имел планы несколько скромнее. В родном селе остался

недостроенный его умершим отцом большой бревенчатый дом, который

Степану, как старшему сыну, полагалось закончить. Там же, на соседней

улице осталась и Катюша. Большеглазая сирота, застенчивая и тихая

девчонка, приглянувшаяся Степану ещё с детства.

Теперь все эти мечты превратились в дым. Едкий и угарный дым от

догорающих резиновых колёс разбитой снарядом на обочине дороги

полуторки. Не стало ни футбольного стадиона, ни родного села, ни ясных

Катюшиных глаз.

Зато оставалась молодость, по своей природе склонная к оптимизму, и

треть фляги пресной воды на двоих.

За последний год Куликовы научились делить на двоих всё. Каждый,

добывая глоток воды, щепотку махорки или корку хлеба, думал о друге и

был счастлив разделить пополам добытое. В этом дележе заключалась

сакральная жертвенность, позволявшая каждому из них подсознательно

черпать духовные силы у судьбы, сохранявшей их обоих живыми и

здоровыми.

- Лёшка, глотни первым, - сказал Степан, протягивая флягу долбившему

лопатой каменистый грунт Алексею.

- Подожди Стёпка, ещё на вершок углубить окоп надо, а то видишь, как

осыпался.

К наступлению темноты окоп был достаточно глубок. Стрельба стихла.

Обугленная полуторка на обочине догорела и перестала чадить. В чёрном

небе показались первые звёзды. Допив последнюю воду, Куликовы

уселись рядом и прижавшись спинами к стене окопа.

- Как думаешь, Стёпка, меня возьмут после войны за сборную области

играть?

- После войны молодые футболисты подрастут, почище тебя, - отшутился

Степан.

- Да где они возьмутся эти молодые? Им и тренироваться-то сейчас негде,

- обижено возразил Алексей, - к тому же, у кого ещё такой удар с левой

ноги?

- Сдался тебе этот футбол, что ты в нём нашёл?

- Эх, не скажи, Стёпка. Ты вот представь себе. Огромный стадион. Тысячи

людей пришли смотреть. Свистят все, переживают, такая атмосфера

волнительная. Матч подходит к концу. Счёт ничейный. И тут я выхожу на

замену и в последние секунды забиваю решающий гол. Публика ревёт в

восторге. Все вскакивают с мест. Кричат, аплодируют. А после матча я иду

по улице, а девчонки перешёптываются, на меня смотрят. Это Куликов, тот

самый! Который гол забил! И платья у них такие лёгкие, шёлковые, на

тёплом ветру колышутся.

- Это хорошо если ты забьёшь гол. А если тебе? А ещё чего доброго, с ног

собьют так, что и не встанешь.

- Так это ещё лучше! Представляешь? Меня на носилках с поля уносят. А

девчонки плачут и убегают со стадиона в слезах. А я потом выхожу после

матча живой, здоровый и угощаю их холодным мороженым, чтобы

успокоить. Нет, Стёпка, тебе этого не понять. Ты наверно только о своей

Катьке большеглазой и думаешь.

-Ну и думаю. И что с того. Я, может, жениться на ней думаю. Она может

лучше, чем весь твой стадион с мороженым.

С моря потянуло тёплым ветром. Где-то в ложбине застрекотал кузнечик.

Свет от луны становился всё ярче. Усталость брала своё. Почти

одновременно бойцы провалились в глубокий сон.

Солнце ещё не поднялось из-за горизонта, когда Степан проснулся от

внезапного шума. Открыв глаза, он увидел стоящего над его головой на

бруствере немца. Кругом слышалась немецкая речь. Лейтенант в фуражке

со свастикой бойко командовал визгливым и неприятным голосом. Наших

солдат разоружали, снимали ремни и сапоги, уводили колоннами по десять

в сторону Севастополя.

Стоявший над Степаном на краю окопа немецкий солдат был совсем

мальчишка. Его светло серые глаза испуганно и напряжённо бегали из

стороны в сторону. Очевидно, он первый раз наблюдал живых русских так

близко. Степан видел перед собой чёрное отверстие ствола немецкого

автомата и рваный ботинок этого парня. Из-под оторванной подошвы

торчал босой палец его ноги. Справа от Степана, на краю окопа лежали

несколько окровавленных тел наших бойцов. В одном из них он узнал

политрука батальона. Другие были сильно обезображены. Узнать их было

трудно.

Спустя некоторое время, всех вывели в поле и усадили на землю, окружив

конвоем из нескольких десятков немецких солдат. Июльское солнце

набирало высоту. Начиналась невыносимая жара. Многие пленные теряли

сознание. Некоторые из них потом поднимались, некоторые нет. Под вечер

уже трудно было определить, кто, из людей, лежащих на земле жив, а кто

нет. Многие были ранены. Некоторые бредили, просили воды.

Уже в сумерках немецкий автоматчик ткнул прикладом Степана, указывая

ему на жестяной бидон для воды. Немец указывал пальцем то на пустой

бидон, то в сторону балки, где находился ближайший ручей.

Степан мигом разбудил Алексея. Они схватили двуручный бидон и под

конвоем автоматчика направились в сторону ручья.

Пройдя несколько десятков шагов по пыльной грунтовке, немец

остановился. Он был тучным и тяжело дышал. На его лбу

многочисленными капельками выступал пот. Кто-то окликнул его сзади, и

немец начал, жестикулируя руками, что-то объяснять своим. Степан и

Алексей остановились в ожидании. Конвоир махнул рукой, давая понять,

что можно пока продолжать путь без него. Дорога к ручью спускалась под

гору и была хорошо известна Степану. Через минуту наши бойцы с

бидоном спустились вниз. Немца уже не было видно. Не показался он и

когда ребята, вдоволь напившись воды, наполнили бидон. Степан в лёгком

замешательстве осмотрелся вокруг. Сумерки ложились на Крымский берег,

остужая раскалённый за день воздух.

Внезапно из большой воронки на противоположной стороне ручья

высунулась кудрявая голова в морской бескозырке. Матрос махал рукой,

призывая следовать к нему. Недолго раздумывая, Степан и Алексей

оставили полный бидон возле ручья и через мгновение оказались в одной

воронке с матросом. Кроме них в воронке лежали ещё двое раненых

моряков. Один из них был тяжёлый.

Кудрявого моряка звали Игнат. Он рассказал, что уже второй день сидит с

товарищами в этой воронке. По ночам они вылезают к берегу в ожидании

наших катеров. Однажды видели, как наши бойцы вплавь добирались на

подошедший к берегу катер «Морской охотник». Забрать смогли не всех.

Начался налёт вражеской авиации. С палубы открыли зенитный огонь. По

словам Игната, тот катер смог успешно уйти в море.

Когда окончательно стемнело, Степан с Алексеем вернулись к ручью и

забрали полный бидон с водой. Игнату удалось отмыть от песка рану

одного из матросов и перевязать его. Второй матрос до утра не дожил.

С первыми лучами рассвета все четверо покинули воронку, опасаясь

немецких патрулей, и перебрались под скалистый берег. Там прошёл ещё

один день без воды, еды и почти без надежды на спасение.

На вторую ночь Игнат не раз будил спящих товарищей. Ему всё чудился

шум моторов катера. Все напряжённо вглядывались в темноту. Гул

двигателей действительно слышался, где-то вдали, но тут же начинал

удаляться от берега.

- Слышишь, Стёпка, как думаешь, если катер не подойдёт близко к берегу,

сможем до него вплавь? – спросил Алексей.

- Если волны небольшие, думаю, сможем. Ты же наш, волжский, плаваешь

хорошо.

- У меня ноги сильные. Одна ударная левая чего стоит. Точно доплыву.

С рассветом всех четверых разбудил шум мотора. Катер был совсем

близко. Из-за гребня пенистой волны то и дело показывалась его серая

рубка с маленькими стёклами и зенитным пулемётом. Это был «Морской

охотник».

Ребята, не задумываясь, кинулись в воду. Через несколько минут Степан

уже видел весь корпус катера. Его палуба была переполнена

красноармейцами. Он отчётливо различал бинты на головах раненных,

слышал русскую речь.

Два матроса на корме катера заметили плывущих с берега беглецов. Один

из них, совсем молодой, юнга, бросил в воду конец каната. Второй матрос,

постарше, что-то активно выговаривал юнге. Первым за брошенный конец

уцепился Алексей, плывший быстрее остальных.

В этот момент в небе над самой водой внезапно появились два немецких

«Юнкерса». Пулемётная очередь неприятным цоканьем простучала по

корпусу судна. Среди стоявших на палубе многие попадали, остальные

интуитивно прижались друг к другу. Юнга продолжал держать канат, за

который уцепился Алексей. Второй матрос бросился к зенитному пулемёту

и открыл огонь по «Юнкерсу».

- Я не вытащу всех! – прокричал юнга, - нам надо уходить!

Алексей судорожно вцепился в канат и был уже в метре от леера и

тянувшего на палубу юнги. Степан схватился за правую ногу висящего над

водой Алексея. В глазах юнги читалась паника, он задыхался.

- Я не вытяну обоих, надо уходить, все погибнем, - прокричал он.

В этот момент Алексей с размаху ударил Степана левой ногой в лицо. От

неожиданности Степан разжал руки и вновь оказался в воде. В глазах

помутнело. Последним, что он успел увидеть и запомнить, была спина

Алексея, которого под руки втаскивали на катер.

Степан очнулся через минуту от сильного удара затылком о твёрдый

предмет. Солёная вода заливала его лицо. Обернувшись, он обнаружил

выброшенную взрывом в море часть деревянного борта от разбитого

кузова грузовика. Степан ухватился за этот спасительный плот.

Перед глазами на секунду промелькнула Катя. Наверное, показалось,

подумал Степан и тут же заметил, как голова Игната ушла под воду и

больше оттуда не показывалась. Спустя полчаса, окончательно

выбившийся из сил Степан выбрался на берег.

Было уже совсем светло. На берегу он наткнулся на группу из нескольких

десятков наших бойцов. Все они были безоружны, полураздеты, многие

ранены. Солдаты лежали вповалку на берегу. Некоторые тихо

разговаривали, но в большинстве молчали. Когда Степан дополз до своих,

силы и сознание оставили его.

Очнувшись, Куликов услышал голоса. Это были какие-то команды,

которых он сначала никак не мог разобрать. Степан осмотрелся. Всё

встало на свои места. Команды звучали на немецком языке. Степан

поймал себя на мысли, что это уже не вызывает у него ни удивления, ни

страха. Просто хотелось, чтобы скорее всё это кончилось. Смерть казалась

желанным избавлением от этой бесконечной, обессиливающей и

бесполезной череды побегов. Но, конец был ещё так далеко, что никто не

мог этого даже предполагать.

Впереди был долгий плен.

Сначала концентрационный лагерь, на курганах у реки Качи. Проволока,

сторожевые вышки, собаки. Жили под открытым небом. Кормили

отрубями, смоченными сырой водой из проточной канавы. Дизентерия,

жажда, жара. За попытку пройти к канаве немцы расстреливали. В южной

части лагеря колючей проволокой был отделён небольшой угол, который

военнопленные называли "мышеловкой". Туда загонялись командиры,

коммунисты, комсомольцы, евреи и другие "особо важные" пленные. Там

их раздевали, избивали до полусмерти, а вечером расстреливали. Степан

не был коммунистом и «мышеловка» его миновала.

Затем был рабочий лагерь Регенсбург, при авиационном заводе. Там

Степан Куликов вместе с несколькими пленными отказался работать на

немцев. Результат был предсказуем. Били прикладами, штыками, ногами

пока Степан не потерял сознание. Пришёл в себя в умывальнике, где

лежал на полу в воде. Через несколько дней он начал работать в лагере

уборщиком. Потом были лагеря Флоссенбург и Бухенвальд.

За годы, проведённые в плену, Степан смог выжить, не сотрудничая с

немцами. В дальнейшем, после освобождения, это спасло ему жизнь. У

СМЕРШа не нашлось фактов подтверждающих предательство Куликова.

Однако, почти для всех освобождённых из плена судьба была примерно

одна. В эшелоны, и прямым ходом на Урал. Выгрузили в тайге, вручили

пилы, топоры. Загнали строить леспромхоз, заготавливать лес. Так и

прожил там Степан до самой пенсии. Был в плену - значит, недостоин

нормальной жизни.

Работал кочегаром в котельной леспромхоза. Жил в бараке. Поначалу

писал письма в родное село, искал Катю. В первые годы возвращение в

отцовский дом было невозможно. Потом, после известия о гибели Кати и

всех родных в сорок втором году, возвращение потеряло для Степана

всякий смысл. Лишь в тридцать девять лет он всё же женился, вырастил

дочь, переехал из барака в маленькую квартирку. И лишь потом,

реабилитация. Вручение медали за оборону Севастополя.

Ему всегда было немного не по себе, что он, Степан Куликов, дожил до

этой новенькой блестящей медальки. Было немного неловко, что не дожил

до медали Игнат, и те парни на скалистом берегу. Не дожили и те, кто

делил с ним тонкие картофельные очистки в Бухенвальде, кто стоял

часами на лагерном построении под ледяным ветром, кто долбил вместе с

ним киркой замёрзшую землю. Все они, кого Степан знал по именам, и те

кого просто помнил в лицо, и ещё, длинные, бесконечные вереницы вечно

идущих под конвоем мальчишек…Не дожили. От этого Степану

становилось больно на душе.

Было Степану нехорошо всякий раз, когда его приглашали на встречи

ветеранов и юбилеи. Несмотря на это, он почти всегда соглашался

принимать в них участие, но был молчалив и печален. Его охватывали

тяжёлые воспоминания, которые ещё много дней после этих встреч не

давали ему покоя. Все эти годы не отпускали его и мысли об Алексее. Как

же он мог так со мной поступить? Что с ним? Жив ли теперь?

Было Степану не по себе и в этот раз, когда его пригласили на открытие

мемориала защитникам тридцать пятой батареи Севастополя.

Организаторы встречи ветеранов решили рассаживать приглашённых в

зале по фамилиям, в алфавитном порядке. Степану Куликову достались

соседи на букву «К». Как и много лет назад в одном ряду с ним снова

оказался человек по фамилии Куликов.

- Лёшка! Здравствуй, подлец!

Напротив Степана стоял седой старик. На его груди были медали за Прагу

и Берлин, орден отечественной войны второй степени и множество других

наград. Он с большим трудом держался на деревянных костылях. Левая

нога его была ампутирована. Увидев Степана, старик задрожал всем

телом. Выпустил костыли, которые с грохотом упали на гранитный пол

мемориала. Старик протянул руки вперёд и начал медленно заваливаться

на Степана.

Воцарилась гробовая тишина. Послышались, чьи-то возгласы с просьбой

срочно позвать врача. Администратор мероприятия уже вызывал

неотложку. У кого-то на руках заплакал грудной ребёнок. Его крик

громким эхом разлетался в холодной пустоте зала.

Алексей всем своим телом повис на Степане, обхватив его шею руками.

- Прости меня, Стёпка…

Крупные слёзы текли по его изрезанному морщинами лицу. Он дрожал

всем телом. В тишине было слышно, как звенят, ударяясь друг о друга, его

медали. Сильные руки Степана держали весящего на его плечах безногого

друга. Эти грубые, мозолистые руки вытирали с лица Алексея слёзы.

- Спасибо тебе Лёшка, - вырвалось невольно у Степана,- спасибо тебе, что

пришёл. Как хорошо, что ты пришёл. Потом всё расскажешь. Потом Лёша…

Они так и стояли всё время, обнявшись, а над Севастополем уже

поднималось жаркое июльское солнце. Оно светило над нашим

Севастополем…