В небольшом городке, утопающем в зелени живописного района

Сибири, проживали замечательные и трудолюбивые люди. Городок был

маленький, уютный, основанный из двух сел, разросшихся и

соединившихся застройками новеньких пятиэтажек на ровных красивых

асфальтированных улицах. Достопримечательностью этого городка был

расположенный в центре городской парк. Летними вечерами в парке,

окруженном исполинскими тополями и каменной оградой, собирались

толпы молодежи. Благоухающий сиренью, со своими фонтанами,

светившийся огнями ночных фонарей он действительно был красивым.

Вкусно пахнущие шашлычные и беляшные собирали у столиков любителей

под горячую закуску пропустить стаканчик разливного. На его массовых

аттракционах и танцплощадке, гремевшей своим оркестром, всегда было

шумно и тесно. На окраине городка протекала небольшая речушка со

странным названием Башмачиха. Устав от работы и дневной жары, народ

толпами валил на ее песчаный берег. В выходные казалось, что здесь

собирался почти весь город. Сидя кружками на песчаном пляже вокруг

старенького покрывала с разложенной не нем снедью, под бутылку вели

дружеские беседы, загорали, купались. Уют и красоту городка портил

комбинат «Кальцид», вечно чадивший своими трубами, а в жару –

зловонный запах с гордости и кормильца горожан – местного

Мясокомбината. На этом комбинате в разное время работали почти все

жители этого городка. Одни уходили сами, не выдержав трудных условий,

некоторых уволили за кражу и нарушения, а иные трудились до старости.

Работали на нем и наши герои – два друга, приехавшие с одной деревни –

Владимир Недозрелов и Серега Бесяев, более известные на комбинате как

Михалыч и Бес. Михалыч – покладистый, стройный, кареглазый, с

большим носом, портившим его красивое мужиковатое лицо, но, несмотря

на это, он был мечтой любой женщины. Был он женат, но об этом нигде не

распространялся, жена с сыном жили в деревне и ожидали переезда для

воссоединения семьи. Время шло, а квартиру пока не давали, и жил он в

общежитии. Серега, наоборот, был парнем ветреным и легкомысленным,

за что успел в свои двадцать пять отсидеть два года в колонии. Рос он

вольно, воспитывавшая его мать не чаяла в нем души. Отца он не видел,

тот погиб когда ему еда исполнился годик. Худощавый, среднего роста, с

голубыми глазами, которые становились белесыми, когда он входил в

гневное состояние, а, в общем, он был обычным парнем. Оба работали в

мастерской комбината, Бес электриком, Михалыч слесарем. Помимо

мастерской комбинат имел несколько цехов и свой автопарк. В городе

шоферили мужики, но на комбинате среди шоферни бойко рулила на

бортовом «газике» засидевшаяся в девицах Сороколетова Аня. Было ей

двадцать три в полном расцвете женственности, всегда в комбинезоне и

рябенькой кепке, подражая героине из популярного в то время фильма.

Поначалу ребята пытались приударить за ней, но она отшивала всех,

желающих попытать свое счастье становилось все меньше, пока и вовсе

не испарились. Она легко общалась в коллективе, была проста в

разговоре, но держала себя в строгости, и ей удавалось избегать сплетен

и слухов.

Аня развозила мясопродукты по пищеторговским магазинам, работы было

в общем-то немного, и ее «газик» частенько был под дежуркой…

Стояла июльская жара шестьдесят пятого года, последний рабочий день

недели, в мастерской готовились к выходным.

— Михалыч, может завтра на Башмачиху сходим? Покупаемся, посидим,

водочки попьем, кости прогреем, — предложил Бес.

— Можно конечно, но денег нет, ты же знаешь, я свои почти все

Катерине отправляю, на дом копим, от этих жлобов сто лет квартиры не

дождешься.

— Я тоже на мели, поиздержался порядком. Попробую сейчас у

секретарши червонец в долг взять.

— Да бесполезно это, она в долг никому не дает.

— За спрос в лоб не бьют.

Секретарша Татьяна Ивановна Пестерева была старой девой, чуть

больше сорока, с вредным характером, недурным лицом и хорошей

фигурой, несмотря на свои зрелые годы. В январе сорок третьего

проводила на фронт своего жениха Андрюшу, а к концу осени этого же

года на него пришла похоронка. Замуж она так и не вышла, да и не за

кого было в свое время, война выкосила почти всех ее сверстников. Из

восемнадцати мальчиков их класса домой вернулись только трое. Как

символ верности, в ее спальне на полке старенькой этажерки в рамочке

стояла маленькая фотография худенького паренька в военной форме с

курсантскими погонами. Мужчины в ее жизни, конечно же, были, но те,

что нравились ей, обманывали и уходили, а тех ,что не нравились,

обманывала она, утолив жажду своего одиночества, навсегда давая им от

ворот поворот.

Бес без стука вошел в приемную, секретарша работала, звонко щелкая

клавишами новенькой машинки, охраняя запертую дверь кабинета

директора комбината Савелича.

— Тебе что, Бесяев? — прекратив щелкать, спросила она, подняв на

него свое недурное лицо и смотря ему прямо в глаза.

— Татьяна Ивановна, — начал Бес. — Я тут собрался на выходные в

деревню съездить, мамке помочь, а деньги кончились, не одолжите мне до

получки десять рублей?

— Бесяев, я хорошо знаю тебя, ты же врёшь! Тебе деньги нужны не на

поездку, а на попойку с собутыльниками. А я, если ты забыл, на пьянку

денег не даю, — вымолвила секретарша, продолжая с издевкой смотреть

ему в глаза.

— Ивановна, вот тебе крест, — Бес быстро перекрестился. — Вчера

вечером наших с деревни на вокзале встретил, передали, что мамка

слезно просила меня приехать, помочь дров на зиму заготовить, — соврал

он, не отводя глаз.

— Ладно, Бесяев, уговорил, дам, если есть, — немного подумав,

сломалась секретарша. — Но если узнаю, что обманул, ко мне больше

никогда не подходи, я трепачей терпеть не могу. — И брезгливо сморщила

свое напудренное личико.

На Беса ей было наплевать. Эту старую деву, мечтавшую с девичества

стать матерью, подкупило и тронуло то, как он нежно и трогательно

выговаривал слово «мамка».

— Сейчас подожди, посмотрю, что у меня в кошельке есть, — сказала

она потеплевшим голосом.

— Ну и жарища сегодня! Водички у вас, Ивановна, холодненькой нет?

— Бес подошел к дребезжащему ЗИЛу, открыл дверку и заглянул внутрь.

— Хоо! Да у вас тут пивко стоит! — крикнул он с восторгом и вытащил из

холодильника потную трехлитровую банку.

— Поставь на место! Это пиво Савелича, — грозно рявкнула

секретарша.

— Ивановна, честно! Я только глоток сделаю, он даже не заметит! — И

стал снимать капроновую крышку.

— Поставь, свинья, на место! Я тебе сказала — это пиво Савелича! —

секретарша с криком кинулась к нему и стала вырывать банку.

Её слова взбесили Беса. Забыв, зачем пришел, он выкатил свои

белесые глаза и заорал во все горло:

— Савелича, значит! Меня на проходной с бутылкой пива поймали —

сразу на сто процентов премии лишили, а Савеличу, значит, можно на

комбинат пиво банками заносить! Если мне нельзя, то и Савеличу нельзя!

— взревел Бес и, оттолкнув секретаршу, подбежал к открытому окну и

сбросил банку вниз.

Банка, пролетев два этажа, жалобно звякнула и брызгами разлетелась,

оставив большое мокрое пятно и кучку стекла на асфальте.

— Ну все, скотина! — ахнула секретарша. — Считай, что ты уволен, ты

после своих ноябрьских любовных похождений на волоске висишь, я кое-

как Савелича уговорила тебя оставить, — соврала секретарша.

На ноябрьские комбинат получил переходящее Красное Знамя. По этому

случаю был торжественный вечер и банкет. Вначале как всегда

пламенные речи, чествовали и награждали передовиков. Потом дружно и

весело всем коллективом до поздней ночи отмечали это знаменательное

событие в комбинатовской столовой. Под звон бокалов и музыку

профковского Маяка пьяные до упаду толпой плясали кто на что горазд.

Бес с Веркой из обвального, изрядно выпившие, уединились в Ленкомнате

и совершили там аморальный поступок. Все бы осталось незамеченным,

если бы Верка спьяну и по темноте не подстелила под себя это самое

переходящее Знамя. Первой его валяющееся на полу порядком измятое и

изгаженное обнаружила председатель профкома Лида Буланова. Прикрыв

от ужаса рот ладонью, она сразу же бросилась в кабинет директора.

Савелич, хоть и ходил с партбилетом в кармане, но был человеком

широкой русской души. Он приказал ей держать язык за зубами, тайно

провести расследование, а Знамя привести в надлежащий вид и поставить

на место. Особых усилий в расследовании не требовалось, полкомбината

видели, как Верка тащила Беса за руку в Ленкомнату, где они после

закрылись. Верка, понятно, от позора сразу же уволилась, а Бесу как с

гуся вода, но с директором он имел с глазу на глаз очень неприятную

беседу.

Слова секретарши отрезвили гнев Беса. Он не боялся увольнения,

электрик он был неплохой и мог легко найти себе другую работу, ему не

хотелось терять свой мирок, который он успел выстроить за это время.

Человек он был общительный, веселый, и почти весь комбинат считал его

своим парнем.

— Ивановна, я отдам деньги за пиво, просто разозлило меня за

справедливость.

— Пошел вон отсюда! Секретарша с силой в спину вытолкнула Беса из

приемной.

В мастерскую Бес зашел взъерошенный, с красной физиономией.

Михалыч с Колькой копались на верстаке, ремонтировали кислородный

редуктор.

— Ну что, занял? — повернувшись, спросил Михалыч.

— Да не дала, зажала. Нету, говорит, обломались с отдыхом. Пойти, что

ли, Аньку на танцы вечерком пригласить, денег нет, делать вообще

нечего.

— Не позорься, Серега, Анька с характером не по тебе.

— Смотри-ка, тоже мне принцессу нашел! Почему это я ей не пара,

можно подумать, за ней очередь, кому она нужна.

— Очередь не очередь, но ты ей не пара, да и она не пойдет с тобой.

— Посмотрим. Не только пойдет, а побежит.

— Серега, смотри, — предупредил Колька. — Она больная на голову,

года полтора назад слесаря Ваську с колбасного так отделала, что он

неделю на работу в затемненных очках ходил. И главное не за что, просто

поцеловать захотел.

— Хватит меня учить, это мое дело, я не Васька с колбасного.

Перед самым концом рабочего дня Бес подошел к Аниному «газику», та,

задрав капот, копалась в моторе.

— Здорово!

Аня от неожиданности вздрогнула, подняла голову и повернула в его

сторону:

— А Бесяев! Ты как всегда вовремя, мне одной тут неудобно, ну-ка,

подержи вот этот проводок, а я стартером крутну, искру проверить, не

заводится колымага. Что копаешься, давай быстрей, уже домой надо

собираться.

— Не торопись, сейчас я пассатижи достану.

— Бисяев, ты что такой трусливый, не бойся не убьет.

— Береженого бог бережет. Крути! Все, хорош, нет искры, бросай свой

лимузин, пусть им ремонтники занимаются. Аня, ты что сегодня вечером

делаешь?

— Да в общем-то ничего. А ты что спросил — из любопытства или какие

виды имеешь? — кокетливо поправив кепку, улыбнулась Аня.

— Хочу тебя сегодня на танцы пригласить, придешь? Мы с тобой,

Аннушка, люди свободные, имеем право на людях себя вечерком показать.

Если согласна, я жду в двадцать один, ноль, ноль у кинотеатра Рассвет.

— Хорошо, я приду, но если обманешь или пьяный припрешься, убью!

— Смотри Бесяеев!

Бес не ожидал, что она так легко согласится, но ему не понравилась,

как она надменно произнесла последнюю фразу, будто кинула монету

надоевшему попрошайке.

Но он сдержался и, мило улыбнувшись, произнес:

— Аня, о чем ты? Да ни за что! Я ждал этой минуты всю свою жизнь!

К кинотеатру Бес пришел за полчаса до назначенного времени, стоял и

нервно курил у куста старенькой сирени, поигрывая на вечерних лучах

заката блеском своих новых лакированных туфлей и белизной нейлоновой

рубашки. Мимо то и дело проходили пары, удалялись со смехом и

подергивая носами. Аня пришла минута в минуту. Увидев ее, Бес опешил,

он не сразу узнал ее, перед ним стояла шикарная девушка в нарядном

одеянии.

— Ты что рот открыл как мартовский кот, не узнал, что ли? Фууу! А

надухарился то! — дернула она со смехом своим маленьким курносым

носиком. — Ты что, одеколоном умывался, что ли? Несет как из пузырька.

— Я маленько сбрызнулся, — засмущался Бес. — Провоняли все на этом

комбинате.

— Ладно, пойдем, в толпе проветришься, — озорно хохотнув,

промолвила Анна и, ловко поймав его под локоть, потащила на

танцплощадку.

На площадке кружились пары, в воздухе витала любовь и нежность.

Танцевал Бес хорошо, еще в колонии он увлекся гитарой и танцами, и все

свободное время проводил в клубе, оттачивая свое мастерство. Аня сразу

почувствовала в нем уверенность и силу. Близость их тел, нежная музыка

медленно зарождала в ее сознании тонкую невидимую нить, которая на

века связывала два сердца. Ей было хорошо и легко с ним, порой ей

казалось, что она знала его всю жизнь. Но все испортил Бес, он убил в ней

проснувшиеся чувства в начальной стадии. В этот же вечер, когда пошел

провожать до дому, возбудившись от близости ее тела, прижав к забору,

он стал приставать к ней, склоняя к интимной связи.

Утром на работу Бес пришел с аккуратным свежим синяком вокруг

глаза. Не успел он зайти в курилку, как на него набросился с расспросами

любопытный Колька.

— Ну как сходил? Удачно?

— Еще как, не видишь по его физиономии, аккуратно врезала. Я же

тебе говорил, Серега, не по тебе она, не умеешь ты за девушками

ухаживать. Это тебе не хвосты коровам в деревне крутить. У тебя одни

мысли, как бы быстрей под юбку залезть, и главное молча. Твои девушки

в обвальном работают, — съязвил Михалыч.

Обвальный цех на комбинате был самым непрестижным, условия там

были тяжелые, и принимали в него всех подряд, даже с тридцать третьей.

Работали, в основном, женщины, и контингент там всегда собирался

невысоких моральных устоев.

Беса это оскорбило, и он заорал:

— Смотри-ка, Казанова нашелся! Кроме Катьки не одной бабы в жизни

не видел, учитель! Да она и тебе бы врезала, потому что больная на

голову. Правильно Колька сказал.

Михалыча это тоже задело, у женщин он действительно пользовался

значительным интересом, но держал это в тайне, даже от друзей.

— Давай поспорим, что через неделю Аня будет моя! — выпалил он с

запалом. — Давай по литре Московской! По рукам?! Разбивай Колька.

— Ничего у тебя не выйдет, — не сдавался Бес.

Друзья ударили по рукам. С этой минуты Михалыч стал постоянно

уделять время Анне. Он специально шел ей навстречу, всегда

останавливался, и они о чем-то весело болтали. Дня через четыре

комбинатовские вдруг заметили, что Аня начала подкрашивать свои

красивые пухленькие губки. Бес понял, что он может второй раз стать

объектом насмешек, после того как ему Михалыч заявил, что бы он

готовил на днях проспоренный расчет. Этого он потерпеть не мог.

Дождавшись, когда Михалыч отошел от Анны, он подошел к ней и с

издевкой спросил:

— Аня, ты знаешь, что Михалыч женат?

— Да, — спокойно ответила она. — Он мне об этом говорил, но он с

женой развелся и уже больше года не живет.

— Кто не живет?! Да они с Катериной деньги на дом копят, купят, и она

переедет к нему с сыном.

— А что, у него есть ребенок?

— А ты что, не знала? Не веришь, иди в отделе кадров спроси.

Ходила она или не ходила в отдел кадров, никто не знает, но только на

следующее утро Михалыч, придя на работу, с порога объявил:

— Точно — дура! Проспорил я тебе, Серега, с получки рассчитаюсь.

Вчера договорились вечером в кино сходить, все нормально, она от

счастья прыгала. Я билеты купил, стою, жду, смотрю — несется злая и с

ходу поперла, прилюдно меня кобелем обозвала. Я слушать ее долго не

стал, извинился и ушел.

— Да ладно тебе, Михалыч! Какой расчет! Главное, что ты теперь сам

убедился, — вынес вердикт их спору Бес.

Через месяц после ночной попойки, покрутившись в мастерской на

глазах у начальства, Бес потихоньку выскользнул за двери. Только он

свернул за угол, как нос к носу встретился с Анной.

— Бесяев, можно тебя на минуточку!

— Что хотела? Давай быстрей, мне некогда, — выдавил из себя Бес,

морщась от головной боли.

— Слушай, ко мне приехали родственники, а угостить нечем, ты же в

колбасный ходишь, вынеси килограмма три копченой. Я оплачу.

— Тебе когда надо-то?

— Желательно до обеда.

-Я там редко бываю, ну что не сделаешь ради дружбы. Михалыча

попрошу, такса — рубль килограмм. Деньги сразу, иначе он даже

разговаривать не станет.

Последняя фраза слегка смутила Аню, она, немного покраснев, достала

три рубля, протянула их Бесу.

— Держи.

— Ты не светись, я сам принесу и положу тебе в кабину за спинку

сиденья. До обеда не обещаю, как получится, после обеда точно. Побежал

я, некогда мне тут лясы точить, дела, — сказал Бес и быстро пошел в

сторону собачника.

На собачнике работал его лучший друг и собутыльник Санька Ежов, в

простонародье Ежик. Ежик считался человеком нужным, его уважала

половина комбината и поддерживала с ним всегда добрые отношения. По

штату он был охранник-кинолог, и без его проводки к забору ни один

несун не сунулся бы. Уж больно здоровые и злобные питомцы Ежика

охраняли подступы к нему. Человеком он был честным, денег не брал, и за

проводку рассчитывались с ним всегда в виде презента жидкой валютой.

Туда-то и спешил Бес в надежде поправить свое пошатнувшееся здоровье.

— Здорово, Санек! — улыбнулся он, протягивая руку с порога

полусонному Ежику. — Как ты поживаешь?

— Неплохо, пока тебя не было. Что приперся?

— Да вчера кореша встретил. До полуночи известку гасили, башка

болит, мочи нет. У тебя что-нибудь есть?

— А что будешь? — мрачно пробурчал Ежик.

— Ну ты, Санек, скажешь! Ну ты спросишь! Весь ливер со вчерашнего

горит.

— В столе стоит, и тара рядом. Подлечись.

Бес открыл дверку обшарпанного стола, вытащил початую поллитровку

и два стакана, налил в оба по половинке. Морщась, выпили.

— Фууу! — выдохнул Бес. — Санек, а у тебя, кроме рукава, закусить

больше нечем? Достал бы мяска для друга, что ли, из котла.

— Мяско! Откуда мяско, коней с Монголии нагнали, табуны третью

неделю бьют, собакам дают что не попадя. Вон, в мешке посмотри.

У разделочного стола стоял окровавленный измятый, слоеный мешок.

Бес подошел, растопырив пальцы, отогнул его бумажные края и заглянул

внутрь.

— Огоо! Где ты их наобрезал?

— Я же тебе, дурню, говорю, собакам дают, они не жрут, спасибо

Ваське из обвалки, костями выручает, а то совсем бы с голоду сдохли.

Ежик служил на погранзаставе кинологом, любил собак и, несмотря на

свою пьянку, всегда заботился о них, поэтому его и терпело начальство.

Бес хмыкнул, потер ладошкой глаз, сунул руку в карман, нащупал

Анькину трешку. У него еще не прошла обида, за то, что она выставила

его на посмешище, и в голове мгновенно созрел дерзкий план.

— Слушай, Санек, у моих знакомых собака с голоду сдыхает, на

картошке сидит. Твои зажрались, а та хоть черта сожрет, я наберу ей

килограмма три.

— Хоть все забери, я своим уже костей сварил.

Бес оторвал от мешка и расстелил на столе здоровенный клок плотной

бумаги. Брезгливо вытащил из него с десяток окровавленных обрубков,

завернул в пакет и перевязал шпагатом.

— Спасибо, Санек, выручил. Я всегда знал, ты настоящий друг. Как

думаешь, три кило будет?

— Я тебе что, весы, что ли. Давай, наливай еще по одной и сваливай

отсюда, а то сейчас начальство с обходом пойдет, и тебя застукает. Из-за

таких, как ты, и мне почета нет.

— Ты что, Санек, сегодня мрачный такой?

— Да моя Маруська условия поставила, если не брошу пить, в деревню

свою уедет. Неприятности кругом. Давай наливай по последней, все,

бросаю.

Через минуту, пряча сверток за пазухой, сгорбившись, Бес бежал к

мастерской, занюхивая на ходу рукавом.

— Ты где шаришься? Тебя уже полчаса ищут, в холодильнике таль

стала, мужики туши на горбу таскают. Дежурный уже туда пошел.

— Михалыч, будь другом, положи за спинку в Анькин «газик» пакет, я

ей тут сделал, что она заказывала. Я бы сам, но ты же видишь, бежать

надо — таль чинить, а то теперь и так шуму хоть отбавляй.

Ничего не подозревающий Михалыч, спрятав сверток под спецовку,

подошел к машине и засунул его за спинку. Из ворот автопарка вышла

Аня, их взгляды встретились. Кивнув ей, он быстро пошел в мастерскую.

После случившегося между ними скандала, где он с позором был изгнан,

ему не очень хотелось встречи с ней.

После обеда, закончив работы, ремонтники собрались за столом,

поглядывая в окно, играли в домино. Бес как всегда был на высоте.

— Что-то Анька к нам бежит, — бросив взгляд на окно, сказал Колька.

— Давай ставь, Бес! Что, Аньку испугался, не бойся, Анька премиальных

не лишит.

— Да я сейчас! Подожди маленько, по-быстренькому схожу в цех,

газировки попью, в горле пересохло, — Бес быстро бросил костяшки и

шмыгнул во вторую дверь.

Через несколько секунд в мастерскую влетела разъяренная Анна,

подлетев к Михалычу, она гневно выпалила:

— Ты что, подлец, посмеяться надо мной решил!

— Я не понял тебя, Аня, — пробормотал тот опешенно и недоуменно

улыбнулся.

В мастерской раздался хлесткий удар кулака, едва не сваливший

Михалыча с лавочки, его кепка улетела в угол, под глазом мгновенно

набух синяк. Он вскочил и схватил Аню за руки.

— За что, Анна! Я же перед тобой извинился! — закричал он.

— Ты что мне, скотина, в пакет завернул! — орала она, вырываясь.

— Да ничего я тебе не заворачивал, мне его перед обедом Бес дал и

попросил, чтобы я тебе его в машину положил, а сам таль побежал делать.

— Бес, скотина! Где он? — ревела она вырвавшись. — Убью гада! Где

он?

— Пошел воды в цех попить.

У двери раздались шаги.

— Да вот он уже идет.

Дверь открылась, на пороге появился дежурный электрик Федор.

— Ань, на, — сказал он, протягивая ей три рубля. — Сейчас Бес

пробегал мимо, как всегда озабоченный, просил, чтобы я тебе передал.

Бес в это время сидел рядом с бутылкой на собачнике у своего

осовевшего друга Ежика и пьяно жаловался ему:

— Все, Санек, надоело мне тут, увольняюсь. Друг меня зовет на Север,

завербуюсь, уеду годика на три. Савелича вот только жалко, он столько

мне добра сделал, а я его баку с пивом выкинул, он мне даже слова

грубого не сказал, наоборот, похвалил, растешь, говорит, Бесяев. И денег

не взял.

— Во! мужик.- И Бес поднял в верх из кулака своей правой руки

большой палец...