Глава первая

Нурбай очнулся от припекающего солнца и нестерпимой боли. Плечо огнем жгло из-за вонзившейся монгольской стрелы. Он поднял голову, огляделся. Стояла тишина, только был слышен тонкий писк невидимых насекомых и где-то в небесной выси жаворонок выводил свою нескончаемую трель. Нурбай глухо стеная, с трудом приподнялся и кое-как уселся. Вытерев глаза, еще раз огляделся. Картина была безрадостной. Вокруг лежали мертвые тела. То тут, то там торчали воткнутые в землю копья, буграми высились туши коней и густой травой взошли оперенные концы стрел. Обернувшись, Нурбай увидел своего погибшего скакуна. Его мертвый глаз отливал синими бликами от лучей утреннего летнего солнца.

Караульный отряд кипчаков был порублен.

Нурбай с трудом вспомнил, как все это началось,… Монголы появились внезапно… «Тут уж наша вина – проморгали» с горечью констатировал Нурбай. Выставив часового, кипчаки расположились на отдых в прибрежных зарослях. Спрыгнув с коней, воины разминали затекшие ноги, некоторые пошли к речке освежиться.…Как вдруг раздался враз захлебнувшегося предостерегающий крик часового. Видимо поздно заметил опасность, и убили бедолагу. Пока кипчаки в суматохе садились на лошадей монголы густой тучей кинулись на малочисленный отряд. Лавина неслась с устрашающим визгом. Нурбай едва успел вспрыгнуть в седло, развернуть коня, как ему навстречу мчался богато одетый всадник. «Их предводитель, не иначе» решил Нурбай и с поднятым копьем помчался на, как ему казалось, вражеского командира. Только успел в него метнуть копье, как почувствовал удар в плечо. Внезапная слабость охватило его, рука онемела, кипчак вцепился здоровой рукой в лошадиную гриву и наклонился вперед. Монгол рубанул саблей, метил в шею противника, да Нурбай успел, вовремя, откинутся назад и удар пришёлся по холке его скакуна. С почти перерубленной шеей конь со всего маха опрокинулся на землю, чуть не придавив собой всадника. Нурбай краешком сознания помнил, как вылетев из седла, ударился головой обо что-то твердое, и черная мгла поглотила его. «Однако, крепко приложило» - морщась от боли, трогал голову Нурбай, - обо что же это меня так? И увидел край камня, торчащего из земли. Крепкий валун. «Еще б немного и голова раскололась как яйцо». Но, что же делать со стрелой? Боль страшная. Да еще конец болтается, принося страдания. Придется либо вытаскивать, либо ломать стрелу. Попробуем вначале вытащить, решил воин. Нурбай закинул руку за плечо, ухватился за древко стрелы. Плечо отозвалось вспышкой боли. Огнем полыхнуло в сознании. Мм-м. Нет…, не получается. Нурбай отдышался, вытер капли пота со лба. Ну, еще разок. Мм-м. Нет, не выходит. Проклятье, наконечник зазубренный. Придется терпеть до кочевья. Там вынут. Постанывая сквозь зубы, кое-как встал и нетвердой походкой пошел к речке, что синей лентой вилась невдалеке. Через силу продрался сквозь кустарник, как неожиданно послышался шорох. « Враги?» тревожная мысль вспорола воспаленный мозг раненого. Нащупав на поясе боевой нож, Нурбай вынул его и осторожно пошел на звук. Впереди открывалась прибрежная полянка. Кипчак отклонил ветку куста, увидел запутавшуюся поводьями среди веток кустов лошадь. Нурбай осторожно, стараясь не потревожить раненое плечо, заковылял к неожиданному подарку судьбы. «Видать долго стоишь, бедняга» пожалел коня, увидев обглоданные верхушки куста. Конь тихонько заржал, увидев человека. Нурбай здоровой рукой освободил конец уздечки, что замотался на развилке ветки. Конь резко потянулся к речной воде.

- Не спеши, не спеши, - морщась, проговорил он, - я не поспею за тобой. Лошадь же все требовательней тянула повод. Наконец-то с плеском она уткнулась в водную гладь и стала пить крупными глотками.

- Чей же ты коняка? – сквозь боль размышлял Нурбай, пока скакун утолял жажду. Внимательно осмотревшись, воинзаметил лежащее невдалеке тело незнакомого воина. Нурбай разглядывал мертвеца, - по одежде, вроде не наш. С какой стороны ты будешь, бедолага? Видно с далеких краев тебя забросило, - подумал он, отметив чужой покрой одежды и оружие. Нурбай уже был наслышан, что монголы забирают воинов с покорённых племен и бросают их в бой впереди себя. Пока те бьются, сами в сторонке стоят, наблюдают за битвой и вступают в нее только когда грозит опасность поражения. Грозный враг. «А как же кочевье?» - стрелой пронзила его мысль. Кипчак дернул за повод, вывел недовольного коня из воды и подвел его к валуну, возвышавшегося над берегом. Встав на камень, Нурбай с трудом селв седло. Тронул повод, и конь неспешно потрусил туда, куда направляла нетвёрдая рука раненого всадника. Нурбай было взбодрившийся возле воды, оказывается, не знал какие страдания принесет ему эта мелкая лошадиная рысь. Поначалу было еще терпимо, но перевалив невысокий холм, конь под уклон пустился легким галопом, тут Нурбай совсем расклеился. Он почти лег на шею лошади и смотрел воспаленными глазами вперед, изредка шевеля поводьями, указывал коню путь. Ездок держался из последних сил. Его мучила сильная боль в раненом плече. Солнце пекло, одолевала жажда. Ехать же еще долго. В изнеможении Нурбай прикрыл глаза и уже не обращал внимания на ритмичные вспышки боли в плече от хода коня, только чувствовал, как жар поднимается от раны и идет вверх по всему телу и, как все больше набухает влагой материя рукава. «Наверное, кровь никак не остановится, - утомленный слабостью думал джигит, - не знай, доеду до кочевья или тут же дух испущу». На очередном толчке боль опять напомнила о себе. Так и ехал домой воин, сознание которого то уходила в темные глубины, то возвращалось вновь. Вскоре Нурбай совсем выбился из сил, в беспамятстве лежал в седле. Руки упали вдоль туловища коня. Повод свисал почти до земли. Почувствовав свободу, конь остановился, всхрапнул и, принюхиваясь, огляделся. Затем еще раз всхрапнул, уверено повернул в сторону недальних холмов. Он учуял дым. А где огонь, там человек. Люди помогут его наезднику.

 

Глава вторая

Тумурха-багатур сидел на войлочной подушке, подложенным расторопным нукером на траву. Слуги суетливо разводили костёр, под небольшим походным казаном. Монгол был недоволен. Мрачным взглядом смотрел на спешивающихся воинов. Невеселые мысли одолевали его. Нет, не так он думал начинать свой первый поход. Который день уже в битвах, а победы до сей поры нет. Никак не одолеть этих треклятых башкир. Уже сколько было боев, разоренных кочевий, сколько башкирских воинов было казнено для устрашения. А скажи вот.… Появляются ниоткуда, наносят молниеносные удары и так же исчезаютв никуда. Конца краю не видно этой кровавой круговерти.

-А как все начиналось хорошо… Тумурха углубился в воспоминания…

В начале первого летнего месяца, он, Тумурха, сотник передовой тысячи ханского войска, по приказу, предстал перед грозными очами Батжаргал-нойона, начальника тумена, десятитысячного войска. Тот долго смотрел на распростертого перед ним сотника. Шевельнул рукой, разрешая тому сесть. Тумурха почтительно отодвинулся и сел на пятки подогнутых под себя ног. Батжаргал еще раз шевельнул рукой, сидевший в сторонке писец встал, подошел к Тумурха и с поклоном вручил ему серебряную пайзцу. Знак власти. Тумурха с поклоном принял его и снова распластался перед ногами темника. Все это действо происходило в полной тишине. После томительной минуты, Батжаргал – нойон властным голосом тихо проговорил:

- Встань Тумурха. Великий хан назначает тебя тысячником в моем войске за твои прежние заслуги при покорении Хорезма и всей Азии. А сейчас иди. Мне некогда. Важное дело ожидает моего решения.

Тумурха – багатур еще раз поклонился и выбрался из ханской юрты. Только закрылся крайкошмы дверного проема, он, прижимая к себе драгоценную пайзцу, надменно огляделся вокруг. Затем вскочив на своего коня, поехал в стан своей сотни. По дороге его останавливали другие военачальники и с поклоном поздравляли его с неслыханной честью. Это надо же…Выходец из простого, не знатного рода,… а стал тысячником - это воистину непостижимо?! Хотя чему удивляться, в войске хана все возможно. Согласно законам Великой Яссы человека отмечают не за знатность происхождения, а за смекалку и храбрость, боевые заслуги, умение руководить боем. Тумурха - багатур добрался до своей юрты и скорей укрылся от жары в ее прохладной тени. Выгнал слугу, уселся за низким столиком. Затем бережно вынул из-за пазухи драгоценную пайзцу. Тумурха-багатур еще раз осмотрел слиток металла и смежил веки. До него стало доходить, что это произошло, в самом деле. Наконец-то! Свершилось! Он, Тумурха… простой монгол-арат,… начавший службу, как рядовой воин в орде Чингисхана, прошедший все походы вместе с великим ханом… стал тысячником!!! Тумурху, как и Чингисхан, в детстве и в юности натерпелся голода, холода, унижений и побоев, как простолюдин слабого племени. И только примкнув к войску Чингисхана, понял, какие возможности открываются перед ним, и дал себе клятву, стать повелителем над другими, то есть командиром отряда. Тумурха-багатур был смел, находчив, умел видеть картину боя и молниеносно ориентироваться в нем. Эти его качества были замечены и Тумурха постепенно поднимался по служебной лесенке. При покорении Самарканда, когда он один из первых ворвался в этот город во главе десятка воинов, заменив убитого командира, его поставили десятским, присовокупив к нему титул «багатур». Затем была Бухара, Самарканд, Ургенч, когда завоевывали Хорезм. Сколько было битв и сражений. Итог - Тумурха стал сотником. Эта должность, конечно, тоже значимая. Все-таки сотня воинов в твоем подчинении, но этого было мало. Тумурха был честолюбив до крайности. При смотре всего войска сотник с завистью смотрел на богатые наряды тысячников и других военачальников. В мечтах он примерял расшитые золотом халаты и обвешивался драгоценным оружием. В мыслях представлял, как он распределяет военную добычу, оставляя себе большую долю. Тумурха – багатур твердо верил, рано или поздно добьется своего, станет тысячником, войдет в круг знатных военачальников и дети его уже не будут простолюдинами, Никто… не посмеет обидеть их или унизить, как унижали его самого в далекой юности, а кто посмеет,… головой поплатится. Для осуществления этой мечты Тумурха был готов на все. В битвах не жалел ни себя, ни подчиненных. Был свиреп к нарушителям дисциплины, безжалостно казнил провинившихся, собственноручно ломая им позвоночники. Воины сотни Тумурхи боялись своего командира больше, чем самого страшного врага в самой лютой битве. Одного его взгляда было достаточно, чтоб привести в трепет воинов. Был беспощаден к врагам. Тут его жестокость не знала границ. Теперь же Тумурха сидел в полутьме юрты и сжимал пайзцу в руках. Наконец-то… Мечта сбылась,… сдержал данную самому себе клятву. Он… тысячник! С этого дня он ничем не хуже родовитых нойонов. Хвала законам Великой Яссы!Тумурха очнулся от сладостных мыслей и резким голосом позвал слугу. Слуга уже прознавший о таком возвышении своего господина, перевалившись через порог юрты, упал на колени:

- О, хвала великому богу войны Сульдэ! Хвала вечному синему небу Тэнгри! Мой господин вы, избранник Небес. Да продлятся ваши дни нам на радость и на досаду и плач ваших врагов.

- Хватит. Позови всех моих десятских и пятидесятников.

- Они уже дожидаются, господин,- слуга, пятясь, вышел из юрты и в раскрытые створки дверей начали входить командиры Тумурхи. Они поочередно кланялись, рассаживались согласно рангу старшинства и заслуг. Тумурха сидел, как ему полагалось напротив двери, и принимал поздравления. Смежив ресницы, он слушал льстивые речи подчиненных и заверения в искренней преданности говорящих. Но, этим речам Тумурха не верил. Через чуть открытые веки разглядывал льстецов и внутренне надсмехаясь, думал «Вы, не преданны мне, как уверяете. Вы, боитесь меня. Страх вами движет. Это хорошо.…Самая лучшая верность – страх! И в моей тысяче, тоже будут возвеличивать». Открыв веки, пронзительным взглядом прошелся по лицам подчиненных. С удовлетворением отметил, как они прятали своиглаза от его взора и властно сказал:

- Великий хан удостоил меня большой чести. Батжаргал – нойон вручил мне пайзцу и велел изготовить бунчук с пятью хвостами священных яков. С этой минуты я тысячник. И мне нужна будет личная стража. А кого приму в эту стражу, зависит от вас и ваших воинов. А сейчас устройте пир по поводу моего назначения. Я, приглашаю на этот всех его тысячников и сотников. Так, что, ничего не жалейте, ни скота, ни припасов, ни серебра. Сделайте все, чтоб пир был достойным к приему самого темника Батжаргала – нойона. Я, все сказал. Идите.

Воины встали, пятясь и кланяясь, вышли из юрты. За тонкой стеной юрты раздались громкие команды, и началась беготня слуг. Дел предстояло много. Тумурха еще раз полюбовался пайзцой, достал прочную серебряную цепь продел в ушко пайзцы, защелкнув замочек, надел цепь на шею. Пайзца удобно расположилась в складках одежды. «Как будто с ней родился», – порадовался тысячник и вышел из юрты. Ему предстояло идти к темнику, дабы лично пригласить его на пир, да заодно объехать всех тысячников. Иначе нельзя, могут обидеться и затаить злобу, не стоит наживать себе недоброжелателей в начале его славного пути, а в том, что его стезя будет славной, Тумурха нисколько не сомневался, он свято верил в свою удачу. Тумурха вскочил на коня и в сопровождении нукеров поехал в ставку темника. Батжаргал милостиво принял приглашение на пир. Покушать он любил, да и предстоящее пиршество, какое-никакое, а развлечение. К вечеру Тумурха приехал уже на свою новую ставку. Место ему, как тысячнику, выделили прямо у реки Яик. Белые юрты поставили на высоком берегу, откуда ветерок приносил речную прохладу в знойный день. Распорядитель – слуга решил накрыть пиршественный достархан прямо на зеленой траве у берега. Слуги расстелили по земле ковры, цветные кошмы, накидали на них подушки, для удобства гостей. К вечеру, когда жаркий день сменился сумеречной прохладой, и разожгли костры для освещения торжества стали собираться приглашенные. Вначале подъехали самые младшие по чину – сотники, затем в сопровождении нукеров тысячники. Каждому из гостей был оказан надлежащий почет и посажен на заготовленное место у достархана согласно его рангу. Тысячников Тумурха встречал уже как равный, хотя буквально вчера он, и смотреть в их сторону не смел. Раздались громкие звуки карнаев… – сигнал,… подъезжает темник Батжаргал – нойон! Все вскочили, выстроили «живой» коридор и застыли в поклоне. Появился Батжаргал – нойон. Тумурха шагнул ему, навстречу, прижал руки к груди, склонил голову, замер, ожидая прикосновения руки темника разрешающего выпрямиться. Раньше нельзя. Считается дерзостью. В монгольском войске для дерзких, – наказание только одно - смерть. Батжаргал – нойон с удовлетворением осмотрел склоненные спины. Коснулся ладонью плеча Тумурхи. Тумурха с облегчением выпрямился. Хвала Тенгри, не заставил долго стоять в поклоне на радость недругам. Хороший знак. Нойон благоволит ему. Тумурха в полупоклоне сопроводил темника на его место во главе достархана. Батжаргал уселся и пиршество началось. Гости объедались всевозможными яствами. Крупными кусками было подана жирная конина, нежное мясо молодого барашка под различными соусами, зачастую неведомые монголам. Угощение было роскошным. Это постарались китайские повара, коих на время одолжил Тумурха из свиты самого темника. Старался потрафить вкусу нойона. Затем желающие могли отведать бульоны с курутом, сдобренные азиатскими пряностями. После мясных блюд, подали узбекский плов, китайские пельмени. На скатерти горками высились лепешки, истекали ароматным соком дыни, розовели абрикосы, просвечивался крупными кистями виноград. Все это поглощалось гостями в молчаливой тишине, до первых признаков сытости. Из напитков подавались кумыс и китайское вино. Прошло довольно-таки много времени. Воистину Батжаргал – нойон умел покушать. Гости уже насытились, пора бы уже передохнуть. Но темник продолжал, есть с видимым удовольствием. Остальные, глядя на него, тоже не отрывались от достархана. Незыблемый обычай монголов запрещал, что-либо завершать раньше своего начальника. Это есть неуважение. Наконец-то Батжаргал отвалился от еды. Ему немедленно подали полотенце для вытирания масляных рук и чашу с крепким кумысом. Нойон с наслаждением осушил чашу, рыгнул, что было признаком полного насыщения. Остальные гости, будто по команде, торопливо опрокинули чаши с кумысом. Темник оперся на подложенные под бока подушки, выпрямился. Он собрался говорить. Тумурха предупредительно поднял руку, призывая к тишине. Монголы притихли.

- Воины! Великий Чингисхан завещал нам покорить все страны, куда ступает копыто монгольского коня. Вот за этой рекой лежит страна башкир, до сих пор не покорившимся, не склонившие голову перед бунчуком нашего хана. Что ждет этих дерзких башкир?

- Смерть! – взревели монголы.

- Правильно. Мы, уже несколько лет воюем с ними, и все еще никак покорим эти племена. А впереди великий поход на русские земли за Итилем. Как можно идти в поход, если в тылу остается мятежный народ? Потому, великий хан велел во, чтобы это не стало привести к покорности все башкирские кочевья. Мало того, хан желает иметь в войске столь доблестных воинов, не уступающихв отваге, нам, монгольским багатурам покоривших Китай, Хорезм, и все племена Дешт – и – Кипчака…И…

Тут раздался близкий топот коня. Лицо Батжаргал – нойон перекосило от злости, маленькие раскосые глаза налились кровью. Кто посмел приближаться к его особе верхом на коне? По обычаю всех кочевников - проезд верхом на коне к жилищу или трапезе считается оскорблением. Наказание – смерть. Темник уже приготовился отдать приказ слугам, как в свете костра появился всадник с небольшим знаменем в руке. От вечернего речного ветерка знамя развернулось, показав на полотнище тамгу великого хана. Это был его личный курьер. Все склонились перед знаменем. Гонец спрыгнул с коня, подошел к Батжаргал – нойону, вручил ему ханское послание. Темник выпрямился, поцеловал край печати свитка и передал его писарю. Монгол был неграмотен. Курьер поклонился темнику, отошел в сторону, где его под ручки подхватили сообразительные слуги и увели в сторону кухни, накормить его с дороги. Писарь с почтением развернул свиток, быстро пробежался листу письма и, склонившись к уху темника начал ему передавать смысл текста. Батжаргал с невозмутимым видом сидел, внимал говорящему. Остальные гости, забыв про кушанье, с ожиданием важной вести смотрели на нойона. Батжаргал – нойон поднял руку и резким голосом сказал:

- Великий хан повелел всему войску двигаться в сторону реки Итиль, пересечь ее и встать у горы Сары-тау. Там соединяются все отряды. Мой тумен, выступает завтра. Здесь же для покорения оставшихся башкирских кочевий оставляю тысячу Тумурхи - багатура. Он смел и отважен, сумеет привить этим дерзким племенам почтение перед знаменем великого хана. А теперь, всем начальникам вернуться в свои тысячи и сотни. Готовьте воинов к завтрашнему походу. Выступаем на рассвете.

Монголы разом поднялись со своих мест, безмолвно вскакивали в седла и растворялись в ночной темени. Батжаргал – нойон, прежде чем сесть на коня обернувшись, сказал Тумурхе, почтительно стоящему в полупоклоне:

-Нам путь на Запад. Страх бежит впереди войска монголов, облегчая нам захват всех встречных земель, но есть такие племена, которые имеют дерзость не покоряться нашей власти. Это кипчаки, рассеявшиеся от удара нашего войска. Они, как сурки, попрятались среди окрестных народов и смеют показывать свои клыки. Твой долг вырвать эти клыки и заставить кипчаков признать власть монголов. Иди за реку Яик и покори всех, кто там живет. А кто не признает власти великого хана, уничтожь. Лучше оставить пустыню за собой, чем не до конца вырванные сорняки будущего бунта. В первую очередь убирай голову племени-вождя с семьей. Уничтожишь эту опору, люди сами покоряться, но слишком не зверствуй. Обещай им сохранность их племен, земель, веры взамен их боевых отрядов, готовых идти под знаменем великого хана.

- Господин! Я, клянусь, сломлю этих башкир не мытьем, так катаньем. Они будут целовать край моей одежды. За месяц вся эта земля признает законы Великой Яссы, - горячо проговорил Тумурха, - не быть мне багатуром…Я…, и почти захлебнулся от избытка чувств.

- Башкиры хорошие воины, а нам нужны джигиты для завоеваний в западных странах, - невозмутимо продолжал нойон, не обратив внимания на страстную речь Тумурхи, - Людей береги. Враг очень опасен и хитроумен. И запомни, они защищают свою землю, а это удесятеряет их стойкость. Иди, жду хороших вестей. Приложи все свое старание, красноречие, обещай, что угодно, после разберемся, но до первых холодов, ты должен добиться покорности от башкир, живущих вдоль реки Сакмары и до самой Агидели и выслать первые отряды башкирских воинов в ханское войско у реки Итиль. Войско будет там стоять, пока реку не скует мороз, для переправы. Для достижения этой цели будь храбр, как лев, быстр, как сокол, скользким как змея, безжалостен, как гиена, подл, как шакал. Не выполнишь приказ, хан пришлет шелковую веревку, а выполнишь, твоя тысяча будет зачислена в мою личную гвардию, а ты будешь приглашен в свиту самого хана. Все.

С этими словами нойон, не смотря на свою грузность,легко вскочил в седло и поехал в сторону своего стана, за ним тронулись воины его личной охраны. Утром, на рассвете, тумен Батжаргала – нойона ушел. Тумурха остался один со своей тысячей. Он долго смотрел вслед ушедшему войску, пока последний всадник не растворился в рассветной сини. Повернул коня и поехал к своей юрте. Тысячник был рад порученному делу. Это его первый самостоятельный поход. Теперь над ним не будет, как прежде начальнического ока. Сам себе хан. «Ну, держись башкир,… я иду, узнаешь какая у меня рука тяжелая!», - с этими мыслями Тумурха приказал нукерам донести приказ всем сотникам о выступлении в поход. Затрубили карнаи и через час, перед ним выстроилась его тысяча. Лес копий колыхался, поскрипывали седла. По взмаху ладони Тумурхи, нукеры наклонили его бунчук, указывая сторону, куда двинется войско. Прозвучала команда, кони вздрогнули и пошли привычной рысью. Монголы выступили в поход.

 

Глава третья.

Рассвет смело появился тонкой светлой полоской на горизонте, хотя верхушка неба, искрясь звездами, все еще прижимала темную ночь к земле. В ауле Исанбая уже не спали. Бодрствовало одно жилище. Вождь племени Исанбай неподвижно лежал в душной юрте, сон не шел к нему. Лежащая рядом жена Айсылу, так же маялась из-за того, что ее муж не спал. Она прислушивалась к его дыханию, немерному стуку сердца, но спросить,… не смела. Уж больно скрытен был ее муж Исанбай. Терпеть не мог расспросов. Под горячую руку лучше не попадаться. Тяжкие раздумья одолевают Исанбая. Как спасти племя и землю? Враг пришел на его родину и страшный враг, не знающий пощады. Уже несколько лет идет война. Согласно решению совета старейшин самые боевые джигиты племени ушли в сборное войско башкир для отпора грозному врагу. Хотел было сам возглавить отряд, да не тут-то было. Аксакалы, как один восстали против его решения. «Ты уже в годах. Походные тяготы не выдержишь. И потом на кого племя бросаешь? Кто сумеет уберечь племя, как не ты, с твоим-то опытом и выдержкой? Даже думать не смей. Враг у порога, а ты в джигиты вздумал поиграть. Твое местоздесь. Старики, дети, женщины, они твои сородичи, их тоже надо оберегать, покуда джигиты на войне». Против таких доводов Исанбай не мог возразить. Остался. Отряд воинов племени ушел без него. Уже давно нет от них вестей. Хотя обрывками доносятся слухи, что башкирское войско бьется доблестно. С уходом воинов племя ослабело. Одни немощные старики, женщины, да дети. Только дозорные джигиты остались, что стерегут племя на дальних подступах. Да и тех мало. Случись беда, как отбиваться? Все думы, думы и думы. Ночи напролет. Сутки прожило племя, уже счастье, что никто не погиб. А ведь люди верят в вождя, верят в его мудрость и смекалку. Надеются на него. Исанбай решил спрятать кочевье за рекой Оло Эйек, откочевав из степной стороны. Укрыл племя за речными тугаями, в близлежащем лесе и за возвышающей горой. В случае набега, можно схоронится от врага. Вроде все предусмотрел, однако сердце неспокойно. Враг коварен. Все можно от него ожидать. Поди, тоже ночами не спит, ищет пути к кочевью для разорения. Рассвет все больше разгорался, окрашивая горизонт алой краской утреней зари. «Что делать? Как отбиться от врага? – недремлющей птицей билась мысль в голове вождя. От бессонной ночи вождь ближе к рассвету задремал. Да не надолго.

Исанбай проснулся от упавшего на него с разбега хохочущего внука Улузамана. Исанбай так же рассмеялся и прижал к себе крохотное тельце пятилетнего внука. Следом в юрту вошла жена Исанбая, Айсылу:

- Улузаман, сколько можно повторять, нельзя так бросаться на дедушку.

- Не ругай его жена. Озорует. Мальчишка. Да и притом, он же солнышко наше. Правда, внучек? – ласково тискал его дед.

- Правда, правда, - повторил мальчонка, вырываясь из объятий, и потянул за рукав, - Дедушка, пошли, завтрак уже готов. Потом поедем в тальник ветки для стрел срезать. Ты, обещал?! – и озорные карие глаза ребенка требовательно посмотрели на Исанбая. Жена вышла. Исанбай резко поднялся с места.

- Ну, раз обещал, то обязательно пойдем. Мужчина должен держать слово, правда, внучек?

- А как же! – отозвался Улузаман и со смехом выбежал из юрты.

За завтраком Улузаман не давал покоя, смешил своими ужимками, не забывал уплетать за обе щеки вкуснуюснедь приготовленную бабушкой. «Аппетит отменный, весь в дедушку» – ласково смотрела на внука Айсылу, едва успевая наливать душистый взвар из листьев дикой смородины, да подкладывать поджаристые кусочки пресных лепешек, которые так любит Улузаман, особенно с маслом и медом. Зашел сын Исанбая Булат, уважительно поздоровался с отцом, вошедшая следом невестка Сагура подсела к свекровке и принялась хлопотать у котелка с взваром, наливая в подставляемые пиалушки. Завтрак прошел весело. Затем Исанбай выслушал короткие доклады ночных часовых, отдал необходимые распоряжения, сказал Булату:

- Я, отлучусь на несколько часов. Улузаман покоя не дает со своими стрелами. Я пообещал ему. Не отстает сорванец, требует обещанного. Ты, тут смотри. Следи за аулом. Что-то неспокойно мне. Разведка с дальних рубежей не прибыла в аул. Что могло их задержать? Живы ли они, нет? Неизвестно. Если, что, труби тревогу, я услышу, - не спеша вышел из юрты и направился с внуком в прибрежные тальники реки Оло Эйек. Несколько в стороне за ним следовали несколько телохранителей – нукеров. Время неспокойное. Монголы уже несколько лет воюют с кипчаками, после того, как кипчаки потерпели поражение на берегах Итиля, часть племени ушло, сюда, на Урал. И оказались мощной поддержкой в борьбе окрестных племен с нашествием. Кипчаки отчаянно сопротивляются, и чаша весов склоняется то в одну сторону, то в другую. Сложилось такое равновесие в этой нескончаемой войне, что монголы, не смотря на свое могущество, никак не покорят кипчаков, те же не могут одолеть врагов, изгнав их. Рекой льется человеческая кровь в постоянных схватках. Лихое время. Потому совет аксакалов решил приставить к вождю племени постоянную охрану, несмотря на протесты Исанбая. Исанбай, как все мужчины, считал ниже своего достоинства ходить под надзором нукеров, он об этом говорил на каждом совете, требуя убрать его, пока его не остановил Мырзыгали-аксакал:

- Исанбай! Брось свои батырские замашки. Вождь племени в первую очередь печется о благе своих сородичей. И речь идет не о твоей воинской доблести. В ней никто не сомневается. Все знают ты не трус. Враг коварен и опасность подстерегает на каждом шагу. Что станет с племенем, если ты вдруг, не дай Тенгри этому случится, погибнешь, от подосланного убийцы или же внезапного нападения? А? Молчишь? То-то же. Во все века наши предки советовали беречь голову. Все идет от головы. Если она мудра, сумеет уберечь от гибели все племя. А ты у нас голова. Кому, как не нам ее беречь? Ведь впереди еще столько опасностей. Тревожно в этом мире. Весь горизонт затянуло грозовыми тучами войны. И пока ты жив, есть надежда, что племя не сгинет в этом кровавом круговороте». Аксакалы сдержано загудели, одобряя слова старейшины. Исанбай, скрепя сердце, согласился на охрану, но только, если придется отлучаться за пределы кочевья. Как и сейчас Исанбай с досадой глянул на воинов плетущихся несколько позади, те же зная его раздражительность, держались в сторонке. Улузаман не зная всех этих подробностей, удивлялся скованности джигитов, что так приветливы в ауле, тем не менее, его радовал этот поход в тальник. Ох, и наберут же они прутьев для стрел. «Ей-ей, нарежу полную охапку» - таял в мечтах мальчишка и нетерпеливо подгонял не спеша идущего деда. Исанбай же добродушно посмеивался и журил внука, называя его торопыгой. Пока подошли к зарослям тугаев, солнце уже высоко поднялось, обещая жаркий день. В тальнике еще сохранилась утренняя свежесть и, пока не начало припекать дед с внуком принялись срезать ровные пруты. Исанбай учил внука, какие выбирать ветки, чтоб потом при сушке они не изгибались, не сворачивались в дуги или же совсем смешно - в кольца. Иначе напрасный труд. Воины – нукеры тоже даром не стояли. Выставив часового, они врезались в густые заросли и с таким усердием, что мигом устлали тропинку охапками веток. Солнце перевалило полдень. Стало душно. Исанбай посмотрел на внушительную вязанку прутьев и, обернувшись, сказал нукерам:

- На сегодня хватит, джигиты. Улузаман, давай заканчивай.

- Сейчас картатай,- раздался из зарослей заметно подуставший голосок мальчика, и он с пыхтением появился на тропе с несколькими ветками в руке.

- О, сколько нарезал, - похвастался Улузаман, тряся прутьями перед дедом и затем, увидев большую вязанку, удивленно протянул:

- Вон у вас сколько! А у меня?! – разочаровался мальчик. Однако Улузаман не привык падать духом, тряхнул головой и вызывающе сказал деду, - зато мои лучше, прямее, они как ветер будут петь, когда будешь стрелять в монголов.

- Конечно, внучок! Твоими стрелами метко буду поражать врагов, обещаю, ни одна мимо не пролетит. Ну, давай собираться, бабушка уже заждалась тебя, - кивком велел джигитам вьючить вязанки на лошадей и, не торопясь, направились в сторону аула.

Со стороны аула раздался нестройный шум и от одной из юрт в разные стороны брызнул народ. «Что-то случилось» в тревоге подумал Исанбай и, понукая лошадь, заторопился в аул. На подступах к крайним юртам им навстречу уже спешили люди.

- Беда, Исанбай – курбаши. Враг идет на нас, - задыхаясь, проговорил первый из толпы. Люди сдержано загудели. Послышался женский плач. Шум нарастал.

- Тише! - властно крикнул Исанбай, народ потихоньку умолкнул. Установилась гнетущая тишина. Только лошадь вождя бренчала удилами, кивая головой, отгоняя мошку,

- Откуда весть? – спросил вождь у подоспевшего Булата.

- Нурбая в аул привезла чужая лошадь. Весь побитый. В плече стрела застряла. Много крови потерял. Стрелу вынули, перевязали. Сейчас он в своей юрте. Лежит без памяти.

- Ну-ка отведите меня к нему, – приказал Исанбай, - А, вы, - обратился к сородичам, - в панику не бросаться, готовьте оружие, седлайте коней, женщинам собрать все необходимое, девушек, детей, стариков оправляйте сейчас же в лес и прячьте их там. Разойдись, через час джигиты соберитесь у моей юрты.

От спокойного, уверенного голоса, люди сразу воспряли духом и поспешили выполнять приказы вождя. Исанбай же пошел к раненому. Вошел в юрту, там находилась мать Нурбая и веточкой отгоняла назойливых мух от лица сына.

- Как он? – шепотом спросил вождь, присаживаясь в изголовье воина.

- Стрелу вынули, жар спал немного. Бредит.

- Не переживай Салима, твой сын крепкий джигит, быстро поправится.

- Я тоже надеюсь, - проговорила она.

Тут раненый зашевелился, открыл воспаленные глаза. В них еще отражалась обморочная муть, но постепенно взор прояснился, он узнал предводителя.

- Исанбай агай…- сделал попытку приподняться Минахмат, и горячечно зашептал, - Монголы на нас идут. Их много. Туча темная. Весь передовой дозор порубили. Никого не осталось в живых. Один я чудом уцелел. Все погибли, все…,- раненый в изнеможении склонил голову на подушку.

- Где это случилось? – наклонившись, спросил Исанбай.

Нурбай едва открыл веки:

- Где река Накас впадает в Оло Эйек. Чуть выше по течению. Я сразился с монголом. Он погубил моего коня. Все погибли, все… - и впал в беспамятство.

Исанбай выпрямился и вышел. У юрты уже собрались аксакалы и джигиты в полном вооружении. В ауле шли спешные сборы. Уже первые партии девушек стариков, женщин и детей отправлялись в тайные лесные убежища.

 

Глава четвертая

Война не затухала на светлых берегах Яика, Сакмары, Оло Эйека. Агидели. Земля багрилась от пролитой крови, степь и горы стонали эхами от плача детей и женщин. Леса наполнились спасающимися от разорения беглецами. Многие кочевья обезлюдели, дымились остатки сгоревших юрт, тут и там лежал брошенный впопыхах домашний скарб. Кругом царило всеобщее запустение, только был слышен тоскливый вой отставших собак. Тысяча Тумурхи огненным палом прошлась по землям башкир за Яиком. Всюду встречал ожесточенное сопротивление. Но, силы были неравны. Многие кочевья, лишившиеся своих воинов, из-за многолетней войны были беззащитны. Те, же, что были в силе, ушли в большое башкирское войско, дававшие отпор нашествию. У монголов было преимущество, они шли на башкирскую землю несколькими большими отрядами, клиньями вспарывая оборону башкир. С объединённым башкирским войском монголы зачастую терпели поражения, что заставило их искать другие способы ведения войны против непокорного народа. И нашли. Мелкими отрядами, пользуясь тем, что воинские силы племен ослабли, нападали неожиданными набегами, заставая врасплох. Тумурха с начала следуя советам темника, посылал в башкирские кочевья к вождям и советам аксакалов послов с предложениями мира. Послы льстиво говорили вождям, что монголы ничего против башкир не имеют, тем более, что башкиры, почти им братья. Согласно договору монголы обязуются не нападать на башкирские аулы, наоборот берут под свое покровительство. Будут платить очень маленький ясак. Но, главное условие мира - это служба башкирских джигитов в монгольском войске. Соблазняли будущей добычей в походах на запад. Обещали много золота, серебра, коней, скотины. Многие башкирские вожди отвергли лестные предложения монгольского военачальника. Хотя некоторые предводители родов имели и другую точку зрения и были бы не прочь заключить мирное соглашение на условиях монголов. Скорее всего, это были вожди слабых, немноголюдных родов, лишившихся своих защитников и покинувшие свои родовые земли. Ими двигало желание сохранение потомства, - самого уязвимого места любого племени. Они предлагали на йыйынах уступить требованиям монголов. Вожди были в смятении, то, что предлагали сторонники мирных договоров с монголами, было против совести и обычаев башкир. Не в характере было такое стяжательство. Не нужны им были ни богатство, ни дармовой скотины. А как можно брать добычу, разоряя незнакомый народ, не нанесшего им смертельной обиды? Да и обнажать оружие надо, только защищая свою землю.

Тумурха – багатур сидел в юрте, пережидая зной. Сидел в полной тишине, погрузившись в думы. Слуги ходили на цыпочках, стараясь не громыхнуть, ни зазвенеть посудой или же какой-нибудь утварью, беда будет. Тысячник рассвирепеет, провинившемуся небо с овчинку покажется или же совсем голову саблей снесет. Где-то вдали послышался конский топот. Тумурха открыл глаза. Кто посмел? Хлопнул в ладоши. Мигом в проеме дверей юрты возникла раболепная фигура слуги:

- Чего изволите господин?

- Чей конь посмел нарушить мой покой? Узнать.

- Слушаюсь господин, - слуга исчез.

Через минуту слуга уже тихим шепотом докладывал:

- Прибыл башкирский курбаши. Имеет важные сведения. Просить встречи с вами.

- Он один?

- Да господин.

- А где его охрана, нукеры?

- Сказал, что прибыл тайно, никому не сказав своих намерений.

- Стало быть, предатель прибыл или же шпион. Впусти его.

- Господин, это не опасно? Башкиры храбрецы и один может кинуться на сотню.

- Не тревожься, если я знаю человеческую натуру, этот курбаши приехал что-то выторговать у нас в обмен на какую-то тайну или же известие. Иначе, зачем он полез бы в пасть тигру? Ну, все-таки пусть встанут два нукера за моей спиной. Осторожность никому не вредила.

В юрту вошли два воина в полном вооружении и встали безмолвными статуями за спиной тысячника. В дверном проеме показалась фигура курбаши. Тумурха разглядывал стоящего перед ним башкира – кипчака, долго разглядывал, чем вызвал беспокойство у курбаши. Он стал переминаться с ноги на ногу. Наконец монгол выдавил из себя:

- Кто ты такой? Как твое имя?

- Садык. Я из кипчакского аула, что за этими горами. Я аксакал этого кочевья.

- Устраивайся Садык-аксакал на мягкие кошмы, разговор будет долгим.

Садык недоверчиво взглянул на тысячника и осторожно присел на подушки. По мановению руки разостлали достархан, уставили блюдами с мясом, лепешками, баурсаками, вспенился кумыс в деревянных чашах - тастаганах.

- Испей кумыса гость. Сегодня день жарок. Охладись.

- Благодарствую - сдержано кивнул Садык-аксакал.

- Ну и зачем ты приехал ко мне?

Тумурха вспомнил наставления темника Батжалгара – нойона. «Ну что ж первая ласточка прилетела. Надо проявить милость, но опять-таки в обмен на что-то более серьезное, чем просто башкирские воины. Видимо, аксакал неглуп и многое может поведать про окрестные аулы. А там и посмотрим, как взять их с меньшими потерями. Ну, давай будем торговаться» - усмехнулся коварный монгол.

- Ты, тысячник, покоряешь все башкирские аулы, что встретятся на твоем пути, таково повеление твоего хана. И сила твоя велика. Наш аул не так велик и богат, чтоб стать драгоценным зубцом на короне твоей воинской славы. Пощади кочевье! Если пощадишь, наши джигиты встанут под твое знамя.

- Ну, зачем там уничижительно говоришь о своем ауле, курбаши - снисходительно усмехнулся Тумурха – несколько таких вроде маломощных аулов иногда сдерживают всю мою тысячу, правда, при этом сами погибают, что совершенно напрасно.

- Вот и я о том же – вырвалось у Садыка, - впрочем, прости, прервал тебя.

- Велика мудрость законов Яссы. Как завещал Чингисхан: «Если враг равен с тобой в храбрости и отваге, не теряй силы в борьбе с ним, а сделай так, чтоб он стал твоим другом». Ты, Садык, первый приехал с изъявлением покорности. Так и быть, твой аул не познает разграбления и насилия, но…этого мало.

- Как и обещал, джигиты нашего кочевья будут в твоем войске, тысячник. А это хорошие воины.

- Знаю, знаю, аксакал. Но и этого мало.

- Что же ты хочешь еще? – опасливо спросил Садык-аксакал, - неужели всех женщин и девушек заполонить и детей в рабство? – ахнул он.

- Ну, зачем так мрачно, аксакал? Я прошу только одного, расскажи какой отряд самый сильный в этих краях и в каком ауле обитает его предводитель, как его зовут, где находятся тайные убежища этого племени. В общем, все, что знаешь.

- Тысячник, мы не договаривались, чтоб я тебе поведал все тайны? Ты, щадишь мой аул, наши воины в твоем войске, вроде такие были условия?

- Не-е-т, аксакал! – радушно протянул монгол, - этого очень мало. Ты, приехал ко мне, а не я к тебе. Условия ставлю я. Либо ты все рассказываешь, за это ты получишь охранную пайзцу от великого хана и никто, слышишь, никто из монгольского войска не посмеет тронуть твое кочевье, либо от аула останутся одни головешки и трупы твоих же воинов. Решай сам.

Садык-аксакал задумался. - Если откажешь, все разорит. А там и мои стада пострадают. Что же делать? В процессе мышления башкир не раз смотрел недоверчивым взглядом на монгольского военачальника. Тумурха не торопил, он откинулся на подушки и медленно тянул кумыс из чаши. Наконец Садык решился:

- Хорошо, я расскажу все. В ответ обещай, что не тронешь аул, возьмешь ясак и все.

- Ты, аксакал не тяни, выкладывай, а по ценности твоих сведений решим.

- Самое сильное племя в наших краях, - осторожно начал Садык - это кипчаки, самый влиятельный и могущественный среди них - предводитель Исанбай. Услышав про твое вторжение, он, именно он настоял, дать отпор твоему войску. Сейчас его кочевье ослабело, большая часть его джигитов отправились в башкирское войско в сторону Агидели. Кочевье вождя защищает небольшое количество воинов.

- А как же он надеется сохранить свое племя и род, если нет защитников? – спросил Тумурха.

- Он решил схорониться в своих тайных пастбищах, в которых род прячется в случае войны.

- И как это выглядит?

- Это места за рекой, берега которой укрыты густыми тугаями, рядом горы и дремучий лес. И главное - места там глухие и в стороне от основных дорог. Не каждый решиться заехать в такие места. А дальше вверх по реке в горах есть глубокие пещеры, если не знать тайных троп, никогда не найти. Так что Исанбаю есть куда спрятать своих стариков, женщин, детей и свое имущество.

- Вот ты мне и покажешь все эти тайный схроны. Договорились? Или мне отдать приказ о набеге на твой аул? А что от него останется, и какую смерть примут твои соплеменники, будет на твоей совести. Решай.

По лицу Садыка было видно, он принял решение:

- Хорошо, тысячник, я покажу все тайные убежища Исанбаева аула. За это ты не трогаешь мои стада, которые я укажу.

- Ну и слава Тенгри. Бери моих воинов и веди к этим убежищам. Не беспокойся, они запомнят все, что покажешь. Память у них отличная.

Тумурха хлопнул в ладоши, появился слуга. Монгол отдал приказанья своему сотнику и велел не спускать глаз с башкирского аксакала, вдруг он в засаду приведет. Поэтому пусть, вначале приведет воинов в свой аул в знак того, что он не обманывает и оставит нескольких нукеров для охраны кочевья, вдруг какой отряд монголов сдуру нападет на него. Вскоре раздался и затих вдалеке стук конских копыт. Тумурха остался ждать известий. Пока стояла полуденная жара, он вздремнул в прохладной юрте. Солнце уже перевалило половину дня, и зной постепенно ослабевал. Проснувшись, Тумурха зычным голосом велел подать кумыс. Приказанье мигом исполнили. Тысячник в задумчивости неторопливо тянул свежий напиток и при этом думал: Исполнит ли этот аксакал, что обещал? Сколько раз бывало, что по всем приметам и сведениям добытые разведчиками в этом месте должно было быть кочевье и столько же раз обнаруживали только заброшенные аулы, а сами башкиры исчезали бесследно. Куда уходили со своими стадами, стариками женщинами, детьми? Опять же обычно эти непокорные племена кочуют в степи, в случае опасности уходят в горы и леса. А там монголы не воины. Это на открытом пространстве они, да, хорошие вояки. А в горах и лесах они как младенцы тычутся из стороны в стороны, а кругом из-за деревьев и скал их поражают стрелами. И главное - врагов не видно. Кидаются монголы в чащи, рубят кусты, а там уж и никого уж нет. Трудно с ними воевать. А Садыку зря я обещал неприкосновенность его аулу, - мелькнула запоздалая мысль, - а впрочем, посмотрим.

К вечеру следующего дня прибыл сотник и доложил, что все, что аксакал обещал, показал. А часть своей сотни оставил в его ауле, чтоб ни одна душа не выскользнула предупредить Исанбая о нападении. Тумурха спросил:

- Аул велик?

- Да нет, господин, юрт сорок, не больше. Скотины немного. В основном овцы, да коровы. Лошадей вообще мало. Спросил у Садыка, почему. Ответил, что забрали джигиты, ушедшие в войско.

- А воинов у него сколько осталось?

- Да не больше полусотни. И тех по настоянию Садыка отправили в дальние пастбища, охранять подступы. Убедил, что ждать нападения следует именно с той стороны, якобы сам лично видел первые разъезды нашего войска.

- Стоит ли держать слово из-за каких-то полусотни воинов? – вскипел Тумурха.

Сотник испугано склонил голову и спросил:

- Может направить отряд, пусть там пройдутся огнем и мечом? Навар не велик, да и башкир у себя в тылу оставлять опасно.

- Нет, вначале надо аул предводителя племени разорить, а самого вождя с семьей убить. Тогда можно будет склонить к покорности остальных. Так ведь гласит Ясса.

- Вы, как всегда мудры и проницательны, господин.

- Слушай, приказ. Завтра на рассвете, несколькими отрядами незаметно поставь засады на тропах, ведущих в лесные убежища кипчаков. Они уже, наверное, будут знать о нашем появлении в этих краях и начнут прятать в схронах своих женщин, детей и стариков, стада, богатства. Перехватывай их на этих дорогах и направляй обратно в аул. К тому времени мы уже захватим его. Главное натиск. Башкиры сейчас слабы. Воинов нет. Да, и не забудь передать мое повеление. Пленных не трогать! Пока, не трогать. А там решим. За нами купцы едут, товар надо продавать целым и невредимым. Цена выше.

- А как же с башкирскими джигитами? Господин, ведь Батжаргал-нойон требует, чтоб их отряды были отправлены в его войско у горы Сары-тау, когда придет зима.

- Знаю, знаю – раздраженно махнул рукой Тумурха, - ему там, на берегах Итиля легко говорить. Как тут их отправишь, если они почти никогда не сдаются? После боя одни тела павших башкир, а скольких моих воинов кладут рядом.

- Ничего, господин, велик бог Сульдэ, надо принести ему жертву, чтоб завтра даровал нам победу.

- Это верно. Прикажи шаману подготовить все для жертвоприношения. Когда стемнеет разжечь костры.

- Слушаюсь, господин. Еще приказания будут?

- Нет, иди.

Сотник выскользнул из юрты. Раздались его команды, слуги, нукеры зашевелились. Молодец, расторопный – подумал Тумурха, - надо будет его приблизить к себе. Да, как же его имя? Впрочем, завтра спрошу.

В юрту вошел шаман. Тумурха нехотя встал. Шаманы обладали большими привилегиями в монгольском войске. Могли без спросу и приказаний войти в юрту военачальника, любого нойона, бека, хана. И тот должен был встать и приветствовать его. И слушать его слова, советы и предсказания. Но, не каждый монгол мог объявить себя шаманом. Прежде должен был показать свои способности, и получить подтверждение у главного шамана монгольской империи. При каждом войсковом объединении был назначенный служитель. И с его волей приходилось считаться Тумурхе. Ведь мало того, что он беседует с духами и богами, но еще и глаза и уши Батжаргал-нойона. Шаман по приглашению тысячника сел на подушки и глядя на Тумурху, спросил:

- Что тебя тревожит, Тумурха, зачем затеял жертвоприношение? Что ты хочешь услышать от бога Сульдэ?

- Сам видишь шаман, какая война идет. Башкиры оказались слишком хорошими воинами, отпор дают всюду и везде. Каждый аул приходится брать штурмом. Моя тысяча несет большие потери. Спроси у бога Сульдэ, как закончится мой поход и пусть дарует нам победу в нем.

- Тумурха, бог Сульдэ дарует победу не только смелым и решительным, но и умным, которые умеют думать головой. Башкиры сильный народ – это правда. Купить их зачастую невозможно. Устрашить тем более. Смерти они не боятся. Впереди великий поход на Русь, все монгольское войско соберется у берегов Итиля. Как оставишь у себя в тылу непокоренный народ, готовый сражаться до конца? Это будет постоянный тлеющий огонек мятежа. Великий хан не похвалит нас за это. Потому и действовать надо очень осторожно и расчетливо.

- Я следую мудрым словам Батжаргал-нойона и законам Великой Яссы.

- Правильно делаешь, - равнодушно кивнул шаман, - но и этого мало. Не удивляйся тому, что башкиры так храбры и отчаянны в бою, они защищают свою землю. Как справиться с ними? Каждое племя и народ, что человеческий организм. Все органы важны, чтоб народ или племя счастливо существовали. Но самое главное в нем – это голова. Вождь племени! А совет аксакалов - это шея, что соединяют голову с племенем. Потому – то наш великий хан, всегда отрубает голову, она самая решительная и самая умная часть народа, а аксакалов не трогает. Сколько аксакалов столько и мнений, ими проще управлять. И нельзя лишать народ призрака самостоятельной власти, после того как он попадет под наше покровительство.

Шаман впал в задумчивость.

- Так что же мне делать, как поступить? – осторожно спросил Тумурха.

- Ты правильно сделал, что временно пощадил аул Садыка. Это временная мера. А как дальше действовать, я скажу после жертвоприношения, когда узнаю волю бога Сульдэ.

- Возьми любую лошадь, какая приглянется, для камлания, - сказал Тумурха.

- Спасибо. Я видел в твоем табуне одного очень хорошего жеребца из башкирских скакунов. Бог войны Сульдэ любит такие жертвоприношения. Ему всегда нужны свежие кони в заоблачных сражениях.

Шаман поднялся, за ним встал и Тумурха.

- Идем, подходит время для камлания. Вели привести жеребца. Он один у тебя в табуне такой, сразу его видно. И не жалей коня, - одернул шаман Тумурху, который недовольно засопел. Этого жеребца тысячник хотел под свое седло, уж больно хороший конь, однако придется отдать. Ну, шаман, ну змей - злился Тумурха, - так и норовит вредничать.

Шаман хитро улыбался.

В середине лагеря дымно-красным кругом светились огненные языки небольших кострищ. В центре пылающего кольца, шаман с заклинаниями разжег большую груду сухого хвороста. Пламя заплясало. Монголы молчаливой толпой благоговейно смотрели за действиями увешанного амулетами и колокольчиками шамана. Тумурха стоял возле бунчука тысячника и хмуро смотрел на весь этот обряд. Сильный противник, - думал монгол, глядя на служителя бога Сульдэ, - надо с ним осторожней. Власть у него огромная. Влияние на людей имеет. Вон, как вся эта орда смотрит на него. Не дай Тенгри, скомандует сейчас и… все! Это стадо сметет меня, как пушинку, а хану доложат, что на это была воля Сульдэ. И докажи потом, что не верблюд…

Тем временем в круг ввели жеребца. Хороший конь, резвый, сильный. На поводьях повисли два нукера, до того был могуч и горяч. Красавец, - восхищенно цокали воины, - такой конь достоин бога Сульдэ. Не разгневается, а проявит милость своим детям-монголам за такой подарок.

Конь косил огненным глазом, его страшили пламя костров. Шаман величественно стоял, опираясь на посох. Рукой махнул нукерам, державших коня, те разом опутали арканом ноги скакуна и умело повалили на землю. Шаман приблизился, в руках держал жертвенный нож. Взмахнув ножом, он обратился к небесам:

- О-о, великий бог войны Сульдэ! Ты предводитель небесного воинства, ты даруешь победы, и проявляешь милость. Поражаешь тех, кто ослушался тебя. Прими этого коня в дар. Даруй нам победу в этом походе и укажи пути ее достижения. Раскрой мне незримое и тайное. Подскажи, как нам поступить. О-о, великий бог Сульдэ! На тебя с трепетом и надеждой взирают твои воины – дети монголов.

Все монголы разом взревели:

- О-о, великий бог Сульдэ!

Шаман взмахнул ножом, вонзил в шею хрипящего от смертельного ужаса коня и подставил чашу под струю крови. Чаша наполнилась дымящей кровью. Шаман плеснул кровью в костер и под молчание окруживших его воинов медленно выпил чашу до дна. Отбросив в ее сторону, он начал ритуальный танец вокруг костра под гулкий ритм бубна. Воины дружно взрыкивали, хлопали ладонями в такт. У монголов ярко блестели глаза, они тоже вслед за шаманом впадали в транс этого магического танца. Они уже не пели, а ревели что-то непонятное, но ритмично. Шаман все убыстрял свой танец, все бешеней дробил бубен. И вот…! На самой высокой ноте, бубен вдруг захлебнулся. Шаман упал и лежал неподвижно. Камлание кончилось. Осталось узнать волю бога Сульдэ, которую несомненно передал через своего служителя. Тумурха подошел, опустившись на колено, приподнял его. Шаман очнулся и поднялся на ноги.

- Какова воля бога, шаман? – спросил тысячник.

- Сульдэ завтра дарует твоему воинству победу! – властным взмахом шаман остановил радостный рев монголов, - но она будет нелегкая. Многие погибнут. Башкиры этого племени очень упорны и отважны. И все! Остальное предназначено для ушей Тумурхе – тысячнику! Возьмите тушу коня и сварите для угощения во славу бога Сульдэ!

Монголы неторопливо, обсуждая предсказанье, расходились. Ничего нового для себя они не услышали. Смерти эти воины не страшились. Для того Сульдэ и ведет войны, чтоб забирать в свое воинство самых смелых и бесстрашных. А вот угощение надо попробовать. Как говорят приметы, - кому не достанется кусочек жертвенного мяса, тот и падет первым в бою. Тут уж рот не разевай. Хоть и почетно встать в ряды славного воинства Сульдэ на небесах, но и этот мир пока покидать не хочется. Он еще не надоел.

Шаман и Тумурха вошли в юрту. Слуга быстро зажег масляный светильник и беззвучно исчез, только дверная кошма колыхнулась. Монголы опустились на ковры. Шаман подоткнул в подмышку подушку, и устало вытянул ноги. Тысячник ждал. Подали кумыс.

- Выставь заслоны на тайных тропах, ведущих к убежищам кипчаков, – начал шаман. - Перехвати женщин, стариков, детей, весь их скот. Когда одолеешь врагов, не будь кровожаден, всех не казни, только самых строптивых. Вождя и его семью погуби. Обезглавь племя. А в устрашение дай такой приказ: Под страхом смерти, казненную семью вождя не хоронить ни на кладбище, ни на какой ровной земле. Ослушаются, изведи все кочевье. Они мятежны по своему духу. И забери джигитов в свое войско. Этим ты вырвешь зубы у этого племени. Тогда они будут не страшны. Оставшихся в живых - не тронь. Власть законов Яссы пришла надолго. Еще понадобятся воины для будущих сражений. Пусть пасут скот и растят детей. Сделаешь, хан будет доволен. Я все сказал.

- Понял тебя почтенный. Сейчас распоряжусь.

На рассвете Тумурха поднял свою поредевшую тысячу, отдал приказы сотникам. Войско тронулось в путь. Огненное солнце поднималось из-за горизонта, обещая знойный день.

 

Глава пятая.

Собранные кучки женщин, стариков, детей уходили в тайные убежища. Вереницей проходили навьюченные лошади, верблюды. Мальчишки хлопками кнутов гнали разноголосое стадо коров, отары овец. Во всем был определенный порядок. Совет аксакалов быстро собрался в юрте Исанбая. нужно было решить вопрос, что делать дальше? Как сохранить племя? Аксакалы с надеждой смотрели на предводителя. Они доверяли его опыту и смекалке. Исанбая хмуро смотрел в открытую дверь юрты.

- Близлежащие аулы надо предупредить о нападении. Пусть тоже уходят в горные ущелья. Монголы туда не сунутся. Там скалы и лес.

- А самим что делать? – спросил Мырзагали-аксакал.

Исанбай посмотрел на белобородых и с горечью сказал:

- Видно крепко потрепали наши джигиты монголов. Расстояние не большое от реки Накас, а они с нападением временят. Силы копят, наверное.

- Не говори так Исанбай. Наверняка где-то здесь они. Ждут удобного случая.

- Не таков монгол, чтоб сдуру ломится в битву. Что-то замыслил.

- Надо выставить заставу вокруг кочевья, на случай вражеского нападения и сдерживать, пока соплеменники не покинут становище, – сказал вождь и вышел из юрты. Аксакалы поспешили к своим коням.

Исанбай махнул рукой джигитам и велел стать заставой у границ аула. Только приказал, как от берега Оло Эйека раздался устрашающий визг нападающих врагов. Джигиты разом развернули коней в сторону нападения и сомкнутым строем пошли на виднеющиеся внушительную линию монголов. Исанбай резко вскинул голову: Эх, не успели! – мелькнула мысль, и вождь махом взлетел в седло, подхватив поданное копье, кинулся в атаку. Булат скакал, рядом подстраховывая отца. Аксакалы, оставшиеся подростки кинулись к юртам, откуда женщины выносили им луки и колчаны со стрелами. Мырзагали-аксакал крикнул:

- Стреляйте в этих извергов. Только в своих не попадите. Акъегет, скачи со своими джигитами за Исанбаем, берегите его в битве. Головой ответишь перед племенем, если что.

- Понятно, - крикнул Акъегет и ринулся вслед за вождем, который уже успел врезаться во вражеский строй. Кинув копье в монгола, Исанбай выхватил саблю, и началась жестокая сеча. Кипчаки сдерживали нападающих на подступах к аулу. Старики и совсем юные мальчишки осыпали тучей стрел врагов. Женщины, дети, старики уходили в леса, пока защитники отражали атаки монголов, сохраняя единственный путь к спасению из погибающего аула. Но вскоре и эта дорога была перекрыта прорвавшимися врагами. Кочевье было полностью окружено. Теперь враг был повсюду. Защитники изнемогали в битве. Силы были неравные. На одного воина-кипчака приходилось трое, четверо монголов. Один за другим падали башкиры с седел. Исанбай задыхался. Глаза заливал едкий пот. Рядом рубился Булат и Акъегет с джигитами. Акъегет бдительно следил за вождем, прикрывая его со спины, и отражал удары, направленные в его сторону. Круг кипчаков постепенно ссужался. Бой переместился в аул. Между юртами крутились в смертельной схватке всадники и пешие. Из открытых дверей жилищ вылетали стрелы, поражая монголов. Даже раненный Нурбай собрав последние силы стоял в дверях жилища и отбивался саблей от врагов. Уже полыхали крайние юрты, задымляя место схватки. Весь аул наполнился скрежетом стали, стонами смертельно раненых, женскими испуганными криками, плачем детей, шелестом летящих стрел. Повсюду лежали мертвые тела. Кочевье было обречено. Вскоре битва шла в единственном месте - у стоящей в центре аула юрты вождя. Там сражались оставшиеся кипчаки. Силы были на исходе. Раздался крик монгольского военачальника с приказом остановить бой. Нападающие отошли. Окруженные со всех сторон джигиты, тяжко дыша, смотрели на врагов.Монгол выехал вперед и, сдвинув брови, хмуро смотрел на оставшихся защитников. Поднял руку:

- Сдавайтесь или же все умрете…

Исанбай вытер пот со лба и осмотрел оставшиеся воинство. Джигиты были в изнурении. Почти все израненные. Булат держится из последних сил, плечо повисло плетью от удара палицы. Акъегет прикрывает рукой рану от копья. Колчаны опустели. Луки уже бесполезны. Пришлось отбросить их. Только сабли в руках. Исанбай еще раз, оглянувшись на сородичей, ответил твердым голосом:

- Кто ты такой? Назовись, если ты смеешь приказывать.

- Я Тумурха-тысячник! Военачальник всего войска. Еще раз предлагаю сдаться.

Исанбай презрительно посмотрел на монгола и громко сказал:

- Тумурха, ты разве не знал? Кипчаки умирают, но не сдаются. Плен - это позор, что ляжет пятном на нашу честь. Таково наше решение.

Монгол покачал головой:

- Ты, видимо и есть вождь этого племени? Больно уж ты смело ведешь себя. Сразу видно - повадки воина. Назовись. И не стой там. Выйди сюда вперед. Или боишься чего? – усмехнулся тысячник. Исанбай вышел и встал перед шеренгой соплеменников. Сзади встал сын Булат и оставшийся джигиты. Кучка башкирских воинов угрюмо смотрели на недругов, в глазах читалась решимость и ожидание последней битвы.

- Ну и какое имя дали твои благословенные родители?

- Имя мое Исанбай, я вождь этого племени.

- Как же слышал, слышал. Так вот слушай вождь, еще раз предлагаю. Сдавайтесь. К чему лишняя кровь? Племя убережешь – это главное.

- Тумурха, так ведь зовут тебя? Кипчаки предпочитают смерть, чем плен.

- Это глупое решение, – покачал головой тысячник. - Ну, ладно! Тогда, что скажете на это, - он кивнул головой, строй разошелся, и в образовавшуюся брешь показались пленные женщины, дети, старики, почти все население кочевья. Исанбай с горечью увидел своих соплеменников, которые, как он надеялся, надежно укрылись в лесах. Монгол, куражась, насмешливо сказал:

- Надеялись ваши семьи все в безопасности, пока сражались с нами? Ха-ха, думали, самые умные, все предусмотрели? Да я тоже не дурак. У ваших лесных троп стояли мои воины, перехватывали ваших сородичей.

Аксакалы горестно качали головами. Исанбай, потемнев лицом, спросил:

- Тут не обошлось без предательства. Кто указал вам наши тайные тропы?

Тумурха удовлетворенно хмыкнул:

- Мир не без добрых людей. Нашлись умные вожди, не тебе чета Исанбай. Покорились нам, да аулы свои сберегли за кое-какие тайны. Ну, сдавайтесь, иначе они все умрут. А, чтоб вам лучше думалось, смотрите сюда, - взмахом руки отдал приказ, выразительно проведя ладонью по горлу. Передний всадник одним ударом сабли снес голову раненому кипчаку, который еле стоял опираясь на обломок копья. Тело мягко опустилось на пыльную траву. Это был Нурбай. Монгол похоже специально выбрал его. Забилась в крике Салима-апай, женщины с трудом удержали ее. Поднялся плач. Тумурха еще раз спросил:

- Сдаетесь? Или же из-за вашего упрямства головы ваших соплеменников положу к вашим ногам. Никого не помилую. Ни стариков, ни детей.

Из толпы пленных послышались крики, призывающих драться до последнего.

Исанбай закрыл глаза. Булат тронул за рукав отца.

- Атай, что будем делать?

Исанбай раскрыл веки:

- Сдаваться. Иначе всех погубят. Все племя исчезнет.

- Атай может, рванем разом, прорубимся через них?

- Правильно, - поддержал Булата Акъегет.

- Нет, - в сомнении покачал головой Исанбай, - и сами не уйдем и сородичей погубим, - затем подавленно сказал Тумурхе, - мы сдадимся, если обещаете пощадить племя.

Монгол на секунду задумался и кивнул головой:

- Клянусь богом Сульдэ, что племя уцелеет.

Исанбай кинул окровавленную саблю под копыта коня монгола. Цепочкой пошли остальные джигиты. Сабли глухо звякали, падая на землю. Вражьи всадники мигом окружили сдавшихся плени связывали им руки. Джигиты в бессильной ярости смотрели на недругов.

Тумурха закинув ногу на луку седла, задумчиво смотрел на процессию сдающихся воинов-кипчаков. И был не доволен. Овчинка выделки не стоила. Зря он хвастал на пиру у хана, что за один набег покорит всех башкир, что кочуют у реки Оло Эйек. Столько воинов потерял. А ведь еще впереди почти целая долина реки. Тысячник сидел в седле в задумчивости, пока его не тронул его личный нукер. Тумурха очнулся от дум и посмотрел пронзительным взглядом на наглеца посмевшего побеспокоить его. Нукер испугано отпрянул от его глаз и несмело проговорил:

- Кипчаки оружие сдали, мой повелитель. Что прикажете делать?

Тумурха взглянул склоненные головы, выпрямился. Вот оно торжество победы! Наслаждайся ее вкусом, ликуй! Но что-то в душе свербело. Что-то не нравилось ему.

Тысячник внимательно вглядывался в непреклонные лица кипчаков. В гневе развернувшись, он приказал:

- Всех приговариваю к смерти! – и было махнул нукеру, носящему его бунчук, наклонить его в знак приказа, как тут его остановил неизвестно откуда появившийся шаман. Все еще придерживая рукав командира, он сказал:

- Не делайте этого господин. Казнив все кочевье, вы разбудите еще большую ярость кипчаков. Хан будет недоволен. Впереди великий поход на Запад, а тут приходится воинов терять. И ты поклялся именем Сульде, пощадить их

- Молчи, шаман, – ярился тысячник, - знаю, что делаю.

-Остыньте господин. Ничто так не успокаивает, как трижды произнесенная молитва богу Сульде.

Тумурха недовольно оторвал рукав от цепких пальцев старого монгола, крикнул:

- Вывести сюда вождя племени и его семью.

Монгольские воины кинулись на Исанбая и, начали было вязать ему руки, однако, изможденный вождь, собрав силы, одним рывком отбросил недругов от себя, и смело глядя на Тумурху, твердым голосом сказал:

- Зря стараются твои воины, монгол. Я, не баран, чтоб меня вязать перед закланием. Смерть приму достойно, как подобает мужчине, – и с этими словами вышел из строя и встал напротив тысячника. Тот недовольно пожевал губами и надменно спросил:

- А, где твоя семья? Пускай тоже добровольно выходят, коли вы такие смелые кипчаки.Или я нарушу обещание, - пригрозил он.

Исанбай повернул голову в сторону сородичей и посмотрел на стоящую в отдаленье Айсулу. У нее в глазах застыла мука. Тут раздвигая стоящих пред собой соплеменников, вышел Булат, встал рядом с отцом:

- Не смей упрекать кипчаков в трусости, монгол. Я, Булат, сын Исанбая, вождя племени, стою перед тобой.

- Хм, вон оно как. Ну что ж, похвально, что не побоялся. Только вот где ваши жены и потомство ваше? Или вы оба неженатые? Что скота не хватило, уплатить калым за невесту? - глумился Тумурха, насмешливо кривя губы, - как же ты, Исанбай, стал предводителем племени, коли ты не женатый? А сын у тебя откуда? Неужто подкидыш? – монголы злорадно захохотали, подхватив издевательский тон своего начальника.

- Хватит! – резко оборвал свой смех Тумурха, глаза его потемнели от гнева, - где ваши жены и дети ваши? Ну?

Айсылу гордо подняв голову, прошла сквозь строй соплеменников и встала рядом с мужем, к Булату также с заплаканным лицом подошла Сагура. Булат шепотом спросил:

- Где Улузаман?

- Около тетушки Хатимы. Я велела ей укрыть Улузамана среди толпы. Если что с нами случится, они не оставят его в беде.

- Это ты правильно сделала, - успокоено шепнул Булат и ободряюще сжал ладонь Сагуры.

- А дети твои где, вождь? – хмыкнул тысячник

- Как видишь, они все пред тобой. Вот жена, вот единственный сын, дочери все замужем в других племенах. А внуком еще Тенгри не наградил.

- Хм, - недоверчиво усмехнулся Тумурха, - ну, ладно, поверим. Готовься к смерти Исанбай.

- К смерти надо быть всегда готовым, – ответил Исанбай, - Одно дело, когда помираешь в грабительском походе, захватывая чужое и другое дело, другое дело, когда погибаешь, защищая свою землю. В первом случае смерть позорна, потому как из-за алчности гибель свою получаешь. А во втором, честь и славу поют тебе благодарные потомки. Теперь и думай Тумурха, какой смертью ты хотел бы умереть?

- Ты, Исанбай, голову не морочь своей напускной храбростью. Правильно гласит Ясса. «Хочешь погубить племя, руби голову». Воины выводите обреченных.

Башкиры взволновались, послышались женские слезы, крики, проклятия, пока монгольские воины выталкивали семью вождя на середину майдана перед конем военачальника. На Исанбая с Булатом навались монгольские воины и после свалки поставили на колени и обнажили шеи. Айсылу и Сагурой удерживаемые нукерами встали невдалеке от Тумурхи. По знаку тысячника к обреченным подошел с громадной саблей высокий и крепкий воин-монгол. Все замерли. Сабля поднялась. Установилась звонкая тишина, готовая взорваться криками ярости и проклятий. Вдруг страшное безмолвие лопнула от звонкого детского крика.

- Дедушка, дедушка! Отпустите его! Атай, эсэй прикажите этим людям не трогать дедушку! – из толпы, вырываясь из рук Хатимы-апай, выбежал мальчик. Он подбежал к Исанбаю и в ярости стал колотить крохотными кулачками монголов. Сагура непроизвольно вскрикнула:

- Улузаман! Сынок!

Исанбай рывком освободился от насевших воинов, обнял внука.

Тумурха шевельнул пальцем, останавливая казнь.

- Говоришь, Тенгри не благословил тебя внуком, а Исанбай? Хитрец. Решил обмануть бога Сульдэ? Он, великий, даровал нам победу и он же указал на обман. Слушайте, башкиры! Отныне вы во власти великого хана. А чтоб в будущем вы не вздумали поднять мятеж, по воле хана вождь со всей семьей будут казнены. Джигиты кочевья уйдут в составе моего войска в поход на запад. И не вздумайте, не подчиниться этому решению – иначе смерть всему кочевью. Начинайте.

- Стой Тумурха! – раздался голос Исанбая, - ты же не зверь, человек, ведь и тебя женщина рожала. Казни нас, если тебе повелел хан, ребенка только оставь. Не бери грех на душу за убийство невинного ребенка.

- Нет, вождь, - отказал монгол, - из малого желудя вырастает могучий дуб. Так и из твоего внука вырастет непокорный предводитель и поведет против нас отряды мятежных башкир.

Сагура молча плакала. Слезы капали из прекрасных глаз, оставляя мокрые бороздки на пыльных щеках. Айсылу крепко обнимала безутешную невестку. Улузаман прижался к ногам матери и бесстрашно смотрел на монгола. Булат буквально сверлил ненавидящим взором невозмутимое лицо Тумурхи. Тысячник неподвижным взглядом на решительного Исанбая, гордого Булата, плачущую невестку Сагуру и молчаливую Айсылу. И глухая ярость вскипала в нем. Как они смеют не подчиняться священным законам Яссы, которые установил великий Чингизхан? Почему без страха смотрят мне, военачальнику в глаза? Почему даже этот мальчишка не боится меня? Глухим от кипящего гнева приказал:

- Первым казнить мальчишку.

Крайний монгольский ратник подошел к приговоренным схватил Улузамана за рукав и потянул из толпы. Сагура, подхватила сына на руки и крепко обняла хрупкое тельце мальчонки:

- Не дам, не пущу. Ты зверь, монгол. Даже волки и те щадят беззащитных, а ты…кровопийца! Чем так грозен этот малай? Неужели ты настолько храбр, что готов детей казнить, боясь будущей мести?

- Эсэй, эсэй пусти, ты задушишь меня! – отбиваясь из рук матери задыхаясь проговорил Улузаман, - опусти на землю.

Сагура с плачем тискала сына. По знаку сотника палач подскочил к матери и стал отдирать ее руки от сына. Горестные крики уже раздались по всему майдану. Сородичам было невмоготу смотреть на страдания матери. На помощь палачу подбежали еще несколько монголов и наконец, они сумели отнять мальчишку. Улузаман извиваясь всем телом, кричал:

- Поставьте меня на землю. Я хочу к отцу и деду. Подпустите меня к ним.

Тумурха кивнул головой, Улузамана опустили на ноги и подтолкнули к Исанбаю и Булату. Мальчонка плача подбежал к ним и обнял их. Булат торопливо шептал ему:

- Сынок, ты не бойся. Будь мужественен.

Улузаман сквозь слезы шептал:

- Отец, дедушка, прогоните их. Прикажите чтоб отпустили маму и бабушку. Дедушка, отец вы же сильные, возьмите сабли, освободите аул от врагов.

У Исанбая тяжело заныло сердце, он прижал Улузамана к себе и строго, внушительно сказал ему, глядя прямо в глаза внуку:

- Улузаман! Чему я тебе учил долгими зимними вечерами? Я тебе говорил, что настоящий джигит никогда не плачет, так почему ты в слезах? Смотри без страха на врагов. Пусть они отворачиваются от твоего взгляда, а не ты.

- Исанбай, ты что говоришь, он же совсем ребенок. Его вот-вот казнят! Ты лучше придумал бы как спасти внука от гибели! – печальной укоризной сказала Айсылу.

- Отец правильно говорит! – поддержал Булат, - если смерть неминуема, так пусть сын примет ее достойно.

- Дедушка, а это больно и страшно? – прерывающимся голосом спросил пятилетний малец, он смотрел на деда требовательными и уже взрослыми все понимающими глазами.

- Улузаман, ты не бойся, будет совсем не больно, – так же обнимая внука, сказал Исанбай, - стой, гордо подняв голову, смотри на монголов и не смей опускать своего взора.

- И мы больше никогда не встретимся, когда умрем? – спросил Улузаман и глаза его опять начали наполняться предательской влагой. Мальчонка шмыгнул носом и горестно склонил голову. Исанбай едва сдерживал себя.

- Нет, внучок, мы с тобой обязательно встретимся. Даже сегодня встретимся. Мы с тобой еще наготовим прутьев для стрел.

- А эсэй, атай и бабушка тоже будут? – просветленным доверчивым голосом спросил Улузаман, уже видя внутренним взором эту сцену радостной встречи всей семьи после казни.

- Обязательно внучок.

- Тогда я ничего не боюсь, - воодушевился мальчишка, - атай, эсэй, картэсэй, картатай до свидания. Картэсэй не забудь лепешек напечь. Когда встретимся, я уже проголодаюсь. Я пошел.

Улузаман вырвался из рук дедушки и пошел крепкой походкой, смотря при этом в глаза Тумурхе.

Тысячник не выдержал пронзительного ясного взгляда мальчишеских глаз, отважно смотревших на него. Он кивнул головой. Палач наотмашь ударил саблей по шее Улузамана и детская голова слетела, подскакивая покатилась и остановилась у ног коня Тумурхи. Конь захрипел и отошел на несколько шагов назад, кося взглядом. Монгол затравлено огляделся и в ярости рубанул рукой требуя немедленно казнить оставшихся.

Монгольские воины обнажили шеи жертвам. Палач, играючи, саблей умело и ловко отделил головы обреченным. Народ только ахнул. Раздались крики, стенания, плачи, проклятия. Башкиры в едином порыве пошел на врагов. Монголы, тыкая копьями в безоружных кипчаков, остановили толпу. Тумурха выехал вперед и знаком позвал аксакалов. Ты с достоинством вышли.

- Слушайте меня аксакалы. Тела казненного вождя и его семьи под страхом смерти запрещаю хоронить на кладбище и на любой ровной земле, которая обнаружится по всей долине Оло Эйека. Платить ясак будете мехами зверей, что обитают у вас в лесах, медом. Отдавать коней на нужды, когда потребуется. Ваши джигиты будут служить в нашем войске. Приедут баскаки и установят очередность такой службы ваших воинов. Я, все сказал! Нукеры! Собирайте добычу, гоните скотину, уходим!

По приказу монголы развернулись, и беспорядочной толпой разбежались по аулу, по пути опрокидывая телеги, вьюки. Начался грабеж. Через некоторое время, монголы нагруженные добычей тронулись из разоренного аула. Вскоре они скрылись за полоской тугайных зарослей и только поднявшаяся пыль указывала их путь. На месте кочевья то тут, то там грудами лежали погибшие кипчаки. Оставшиеся в скорбной тишине стали собирать умерших в последний путь. Солнце уже садилось за горизонт, освещая последними лучами разоренный край. Похороны будут завтра.

 

Глава шестая.

Утро было хмурым. На линии горизонта собирались темные облака. Солнце ярким диском сверкало в разрывах облаков и снова скрывалось за плотной пеленой. Прошелся ветерок, неся свежесть от реки. Разоренный аул был тих. Нет той летней веселой суеты, неслышно было игривых жеребят, не мычали коровы, зовя хозяек. Не блеяли нежными голосами ягнята. Не слышно выстрелов пастушьего кнута. Все замерло в мрачной тишине. В крайней юрте открылась дверь. В проеме показалась мужская фигура. Это был Мырзагали-аксакал. Он прошел до середины утоптанного майдана и трижды крикнул:

- Вставайте люди! Пора исполнить скорбный долг!

В юртах послышались голоса. Народ давно не спал. Согласно обычаю, люди ждали, когда на рассвете с первыми лучами солнца аксакал аула позовет исполнить похоронный обряд. Тогда можно выходить из юрт и приниматься за дела в такой траурный день. Плачущих голосов было почти не слышно. Плакать на похоронах разрешалось только матерям, женам и то только скромно, молча и маленьким детям, которые по незнанию могли разреветься. Остальным же не следовало проявлять такую слабость. Всему живому Тенгри владыка. И в рождении и смерти. Оплакиваешь смерть родных – значит, ропщешь против воли Тенгри, ибо ты – человек, творение Тенгри начинаешь сомневаться в правильности деяний твоего же Творца. Это уже святотатство. Ересь. Потому башкиры никогда не плачут в трауре. Бог дал, - Бог взял! Мужчины хмуро копали могилы. Старики готовили покойников к погребению. Хоронили целый день. Траурная процессия длилась без перерыва. К вечеру на кладбище появилась длинная шеренга свежих могил. Справили поминки. Затем люди молча, разошлись по своим жилищам. Настал черед молчаливых материнских и вдовьих слез. Почти в каждой юрте оплакивался покойник. В юрте вождя завернутые в саван лежали пять покойников. Страшась гнева монголов их не решились похоронить на кладбище, хотя горячие головы предлагали безымянно закопать в землю. Догадайся потом, кто лежит в могиле. Но совет аксакалов воспротивился. Они не воры и не разбойники, чтоб тайно хоронить своего вождя, что так доблестно погиб во имя сохранения племени. С этим согласились все соплеменники, и совет племени постановил: аксакалы должны в течение одной ночи найти мудрое решение, чтоб и повеление монголов не нарушить и достойно похоронить всю семью вождя. Согласно обычаю, оставляемые в жилище тела покойников следует охранять от нечистого, чтоб не утащил душу почившего. Потому вокруг усопших должны находится родственники, как бы охраняющих покойников. В юрту собрали совет аксакалов, чтоб в размышлениях найти место захоронения, заодно и умерших почтить. Сколько голов, столько и мнений. Вариантов места могил было много. Одни предлагали похоронить в пещерах, что во множестве были в ущельях окрестных гор. После многих размышлений этот план не одобрили. По опыту знали: во время весеннего паводка, эти пещеры переполнялись водой и тела могли всплыть и унести их течением. Это было неприемлемо. Другой аксакал предлагал завернуть тела в толстые шкуры и привязать на верхушках толстых и высоких деревьях. Опять этот вариант отклонили. Не пристало башкирам своих покойников, как колокольчики на ветках развешивать. И на столбах советовали. Нет, не подходит ни одно решение. По вере башкир, - человек рожден из праха, должен обратно в прах возвратиться. Стало быть, в земле должен упокоится умерший. А как? Приказ монголов гласит: «Под страхом смерти, казненные не должны быть погребены ни на кладбище, ни на ровной земле, кое будет в долине Оло Эйека и на всей земле подвластной монголам». До рассвета думали аксакалы. Утомились. Решили оставить принятие решения до полудня. Мырзагали-аксакал сидел перед юртой и отрешенно смотрел, как из голубоватого тумана, опускавшегося над водами Оло Эйеком, появляется вершина горы. Гора постепенно все выше и выше вздымала свою макушку, возвышаясь над окрестностями. Наконец встала над кочевьем, упираясь непокорной головой в небо. Тут будто что-то толкнуло старика. Его озарила мысль: Вот оно, место захоронения. Гора не ровная земля и там камень. Насчет гор запрета не было.

Аксакал поспешно вскочил на ноги и вошел в юрту. Аксакалы вздрогнули, услышав голос Мырзагали:

- Похороним сегодня же нашего Исанбая. Я нашел место для могил.

- И где же это благословенное место?

- На вершине горы. Вон той, что стоит на окраине кочевья, - показал посохом старейшина, - не ровная земля и не кладбище и не земля, а камень.

- Мудрое решение, - согласились аксакалы. В ауле начались приготовления к траурному обряду. Мужчины пошли на вершину горы, копать могилы. Трудились почти целый день. Сплошной камень. Вскоре могильные ямы были готовы. Покойников вынесли из юрты и положили в ряд. Белые саваны смотрелись потусторонним символом бренности бытия. У юрты вождя собрались оставшиеся жители кочевья. Мырзагали-аксакал поднял руку, привлекая внимание:

- Тугандар! Агайэне! Настал скорбный час прощания с нашими мучениками, отдавшие свои жизни, ради сохранения племени. Вот они, лежат доблестные! Исанбай, брат мой! Ты гордился племенем, племя гордилось тобой, таким отважным и мужественным предводителем. За тобой, соплеменники были как за каменной скалой. Знали в любую опасную минуту, ты примешь верное решение, что спасет кочевье от верной гибели. От такого батыра, может только батыр родится. Булат в час смертной муки повел себя достойно. А Улузаман, безгрешная душа! Тенгри взял его к себе, видя какой бесстрашный воин растет. Теперь он там, на небесах у трона всемогущего Тенгри. Айсылу и Сагура! Вы верные спутницы своих мужей, как в жизни, так и в смерти. Бог соединил вас неразрывными узами. Ваши души сейчас с вашими мужьями. Достойная жизнь и смерть. Женщины нашего рода - вот свидетельство верной добродетели, которая так возвышает женщин. О таких женах народ поет славу во всех веках! Покойтесь с миром! Мы нашли вам достойное место! Вон с той вершины горы вы будете смотреть на нас, оставшихся в живых, и любоваться родной землей, ради которой вы отдали свои жизни. Люди, берите с них пример бескорыстного служения земле, роду, племени.

Мырзагали окончив речь, поднял руки и начал читать молитвы. Закончив обряд, по его знаку мужчины осторожно подняли покойников и стали осторожно навьючивать на сидевших у привязи верблюдов. Верблюды хрипло ревели, чувствуя мертвых. Вскоре на окраине кочевья выстроилась похоронная процессия. Впереди верблюды с погонщиками и следующая за ними толпа женщин, стариков, детей. Мырзагали с аксакалами возглавлял этот скорбный караван. Достигнув горы, у подножья стали оставаться раненые воины, самые старые и немощные, которым было не по силам подняться на вершину. Верблюды неторопливо, переваливаясь, по краю горы у кромки леса поднялись на макушку. Погонщики негромкими криками заставили животных сесть и осторожно отвязали покойников с их боков. Мырзагали задыхаясь и отдуваясь, присел на землю. Все-таки не молод. Остальные аксакалы, тоже глядя на старшего присели. Мужчины, те, что помоложе разложили покойников у отведенной им могилы. Самой трогательной была могила Улузамана. Крохотная яма. Женщины не выдержав, начали всхлипывать. Мырзагали кряхтя, поднялся и повелительно махнул рукой в женскую сторону:

- Перестаньте плакать на радость нашим врагам! Не можете сдержаться - идите отсюда. На похоронах должны присутствовать только крепкие сердцем и ясные сознанием долга перед умершими.

Женщины смущенно замолкли. Мужчины аккуратно опускали покойников в выдолбленные в камне ямы и осторожно насыпали сверху землю. Вскоре на вершине горы поднялись холмики свежих могил. На каждой из них в изголовье положили по большому валуну. Аксакалы выстроились в шеренгу и сотворили молитву.

- О-о, Тенгри прими души этих доблестных людей в свои райские земли, – возгласил последнюю строчку Мырзагали. Все хором повторили этот призыв.

- Поклянитесь тугандар перед святыми могилами, что не посрамим честного имени этих героев- мучеников. Их слава переживет нас, живущих, передастся нашим потомкам. Не вечно будут монголы на нашей земле. Придет конец и их владычеству. Пройдут века, а подвиг этих людей будет сверкать драгоценными камнями на страницах истории нашего народа.

Мырзагали кивнул головой, повернулся и пошел по склону к подножью горы. Люди вереницей потянулись за ним. Все дальше и дальше отходили и чаще оглядывались на маленькое кладбище, что как будто прощалось с ними, трепещущими от ветерка привязанными ленточками на шестах, воткнутых у каждой могилы. Вскоре за бугром все скрылось от прощальных взглядов.

В разоренном кочевье началась печальная тризна. Люди молча, поглощали мясо жертвенных животных. Тризна шла, пока все не съели. Это было знаком высшего уважения к умершим. Вскоре аксакалы подняли ладони и прошептали молитвы благодарности Тенгри. Все начали расходиться. Впереди ждала работа. Надо восстанавливать хозяйство. Мырзагали по статусу остался временным главой рода, пока совет старейшин не выберет вождя племени. Это трудная задача. Джигиты угнаны в войско хана. Многие погибли при защите кочевья. Раненных много. Из кого выбирать? Среди старейшин? Они уже все в преклонном возрасте. А обязанности вождя требуют много сил, которых у стариков уже нет. Что делать? – Мырзагали напряженно размышлял, искал ответа на многие насущные вопросы. Только вот если Акъегет? – мелькнула мысль, - нет, слишком молод. Опыта маловато, как житейского, так и боевого. Да, конечно, ловок во владении оружием, наездник хоть куда, с любым диким конем справится. Всем хорош, - «но», есть, - «но». Обидчив, не в меру горяч, чуть что вспыхивает, как сухая трава во время пала. С таким вождем, племя бед не оберется. Это грозит постоянными стычками соплеменников, как с ближними, так и с дальними соседями. Где стычки - обязательно барымта, а там и карымта невдалеке маячит. Снова кровь, слезы, потери. Может попробовать? В случае чего, совет старейшин укажет на его ошибки. Только с таким условием, - решил Мырзагали и поспешил на совет в крайнею юрту. Как ожидал, аксакалы в основном были против, они знали все недостатки Акъегета.

- Ты Мырзагали, совсем с ума сошел, предлагаешь в вожди этого зеленого малая. Он только-только женился, еще потомства не дал, - неодобрительно прошамкал самый старый из старейшин Аманкильде – аксакал.

- Все с чего - то начинают, - степенно ответил Мырзагали, - ты тоже не сразу с бородой родился.

- Вообще-то Акъегет смышленый, а недостатки в характере так это от молодости, вот встанет во главе рода, прыти поубавится. Его надо будет сразу завалить работой, чтоб дурь молодецкая в голову не лезла. А там, через год-два остепенится. Если что узду на него накинуть всегда успеем, – поддержал Мырзагали один из старейшин. Он сидел в незаметном углу юрты. Все обратили взоры на него. Это был Азамат – аксакал в прошлом достойный воин, весь в шрамах. Они как живая летопись описывала боевой славный жизненный путь этого человека. Эта поддержка многое значила. И старейшины задумались. Молчание затянулось. Мырзагали нарушил тишину:

- Ну, так что решим, уважаемые? У кого какие предложения?

- Раз выдвигаешь на место вождя Акъегета, смотри Мырзагали, спрос с тебя будет. Следи за ним и подсказывай аккуратно. В общем, я не против, - сказал Аманкильде-аксакал.

Старейшины в разнобой, нерешительно, но все же высказались в поддержку Акъегета. Мырзагали крикнул мальчишку, велел тому найти и пригласить Акъегета в юрту. Молодой воин с перевязанным плечом вошел и коротким поклоном поприветствовал сидящих старейшин. Мырзагали указал вошедшему на свободное место. Акъегет присел.

- Дело такое, Акъегет, - начал Азамат-аксакал, - Сам видишь племя без вождя. Некому взять ответственность за соплеменников. Тяжкое это бремя. Старейшины посоветовались, остановились на твоей кандидатуре. Как думаешь, потянешь этот воз?

Акъегет сидел оглушенный таким предложением. Затем осмыслив, решил отказаться. Сам понимал - молод еще совсем, не справится. Много шишек набьет, пока жизненный опыт придет. А ведь за каждой ошибкой стоят конкретные судьбы его соплеменников, всего рода. Отказался. Старейшины принялись уговаривать его. Вроде недавно сомневались в нем, а теперь почему-то утвердились, что Акъегет единственная достойная кандидатура. В конце концов, уговорили. Акъегет скрипя сердцем, согласился. Только с одним условием. Дать ему испытательный срок. Ровно год. Если все сложится удачно, тогда останется на месте вождя. Старейшины признали это мудрым условием и согласились.

Наутро по сигналу собралось все кочевье. Мырзагали объявил решение совета старейшин об избрании вождем племени Акъегета, и если племя утвердит это решение, то с этого дня Акъегет будет признанным предводителем рода. Все соплеменники единым порывом высказал свое одобрение. В кочевье любили этого удалого джигита. Акъегет подошел к Мырзагали и тот ему торжественно вручил бунчук вождя. Акъегет прикрепил его к копью, а копье воткнул у двери своей юрты. Отныне это ставка вождя племени. Жизнь продолжается.

 

Глава седьмая.

Сотня монголов двигалось от кочевья Исанбая, через аул Садыка. Надо было забрать оставшихся там охранниками своих воинов. Показались купола крайних юрт, кони всхрапнули и, приободрившись, прибавили шаг. Там в тени деревьев их ждала прохладная вода и отдых. А монголы учуяли запах сытного обеда. Охранники не жалея, забили почти всю живность аула, несмотря на энергичные протесты Садыка-аксакала. Старейшина грозил будущими карами гнева Тумурхи-тысячника, обещавшего не разорять кочевье. Монгольские воины не слушая протесты старика, хозяевами ходили по аулу, заглядывали во все юрты. Немногочисленные джигиты вступили в свалку с монголами, вскоре все строптивые были повязаны и брошены в отдельные юрты. Из-за приказа сотника, их не убивали, а только вязали им руки, до особого распоряжения. А основные силы башкирских воинов были на границах угодий аула, на охране. Их туда услал хитрый Садык-аксакал, от греха подальше, пока монголы в ауле. Он скрыл свою договоренность с монгольским военачальником. Об этом даже старейшины не догадывались. Так что в кочевье монголы вошли беспрепятственно. Народ застали врасплох. Никто, ничего не понял, а аул уже был под властью врага. Ничего, ничего, - успокаивал себя Садык, - главное люди целы, никто не убит, женщины не опозорены. А скотина?! Еще разживемся. Если все нормально будет и Тумурха сдержит слово, можно будет сказать, что смерть миновала наш аул. И кто будет в выигрыше? То-то же! Спасибо еще скажите Садыку, за хитроумность. А пока придется потерпеть, – с такими мыслями Садык носился по аулу и успокаивал испуганных женщин, раздраженных аксакалов, которые ничего не понимали в происходящем.

- Ты, Садык, объясни, как враг сумел так незаметно подойти к становищу? Где наши джигиты, почему они не перехватили монголов на дальних подступах к аулу? – в ярости спрашивал сухонький Минглебай-аксакал.

- Вот так случилось, что поделаешь? Воины на той стороне Оло Эйека, на дальних пастбищах. Там впервые показались монголы, вот и направил их туда караулить и дать отпор в случае нападения.

- Что-то тут не так, Садык, - засомневался Илембэт, крупный пожилой старик, - очень уж вовремя вошли монголы в аул. Как будто ждали, когда уйдут наши джигиты. Случаем не твоих рук дело, а?

- Да вы с ума сошли, родичи, - вскричал Садык, покрываясь крупным потом от испуга, вдруг догадались, - да как я мог предать свое племя, а?

- Да кто тебя знает, у тебя ведь там родина, где косяки, да стада твои пасутся.

- Это ты на что намекаешь, - взъярился Садык, - что это вдруг мои стада тебе глаза колоть начали?

- Да ты ради богатства своего на все пойдешь, - отрезал Илембэт.

- Ладно, ладно, успокойтесь родичи, - пошел на попятную встревоженный Садык, - монголы ведь никого не убили, не разорили. А то, что животину на угощение порезали, подумаешь - не обеднеем. Джигитов нет в ауле, зачем раздражать монголов? Поедят мяса, да поедут дальше. Нам же легче будет.

- Ну, Садык, что-то уж ты слишком суетишься! К чему бы это? – глядя в упор, сказал Минглебай-аксакал.

Тут к облегчению Садыка его окликнул сотник. Он приказал приготовить кумыс в бурдюках. Садык пальцем призвал околачивающегося рядом мальчонку и, повторив приказ, отправил его к женщинам. Илембэт-аксакал недоверчиво и подозрительно смотрел вслед Садыку. Не верил он ему. Однако надо прояснить эту ситуацию. Он подошел к Минглебаю.

- Слушай, кордаш, что-то тут все подозрительно. Не доверяю я Садыку и на его заверения, что монголы здесь случайны. Не послать ли нам гонца к джигитам. Пусть приедут и выгонят этих врагов из аула.

- Я сам об этом задумывался. Кого пошлем?

- Да хоть, Нуримана. Мал да удал.

- Давай. Только чтоб монголы не проведали.

Илембэт вошел в юрту и затем оттуда вышел мальчишка лет 11 и с озабоченным видом подошел к коню.

- Ты куда собрался? – спросил неизвестно откуда вылезший монгол.

- В лес, борти проверить. Дед велел мед привезти к угощению.

- Правильно велел. Вези и как можно больше, – оскалился монгол.

Нуриман вскочил на коня и неторопливо выехал за кольцо юрт. Встав на тропинку, дал шенкелей, конь сразу взял в намёт и исчез в чаще леса.

Тем временем сотня монголов вошла в аул и сразу направилась к кипевшим котлам. Грозная единица имела просто громкое название - сотня. Его состав насчитывал от силы половину. Отряд понес сильные потери в битве с башкирами. Потому-то и сотник был рад тому, что Тумурха договорился о мирном взятии этого аула. Вот уже и угощение приготовили. Молодцы. Монголы соскочили с коней и расслабленно пошли к речке, что лентой вилась вдоль кольца юрт, навесов и привязей для кобыл. Освежались прохладной водой. В тенечке деревьев расстелили скатерти и установили большие блюда с мясом, раскидали лепешки, баурсаки, плошки с курутом. Началось пиршество. Монголы объедались нежным бараньим мясом, сочной говядиной, жирной кониной. Ложками черпали разведенный кислый курут, перебивая жирный привкус мяса. Подали чаши с бульоном, затем бишбармак. В общем, воины наедались от души, потому как зачастую им приходилось голодать в походе, перебиваясь ячменной толкушкой и вяленым мясом. Наконец-то начали отваливаться от скатертей, отдуваясь и утробно икая. Их еще ждал чай, кумыс. Китайскую травку на один раз пожертвовал сам сотник из своих запасов в честь победы над кипчаками. Сотник прихлебывал чай и при этом говорил:

- Благодарите Тумурху-багатура. Это его мудростью день сегодня закончился удачей.

- Господин сотник, а правда, что тысячник повелел не хоронить тела казненного вождя и его семьи? – спросил воин, не участвовавший в набеге на кочевье .

- Правда. Пусть знают, как страшен гнев великого хана. И не просто на кладбище запретил хоронить, но и на всякой ровной земле всей долины этого края. Пусть устрашаться непокорные.

Садык с аксакалами находился невдалеке. Он помертвел, услышав о каре настигшей вождя племени. Илембэт покрылся краской гнева, Минглебай-аксакал грозно сощурил глаза. Их лица дышали ненавистью. Садык с испугом огляделся. Ну, если проведают, что я указал монголам пути к тайным убежищам племени - мне конец, - подумал Садык и незаметно юркнул за юрты. Монголы еще только отваливались от угощения, как послышался дробный стук копыт, на майдан аула вылетел отряд башкирских джигитов. Они с напуску кинулись на монголов. Не смотря, на неожиданность, враги - эти бывалыми воинами, не растерялись, мигом вскочили и вступили в бой. Мелькали сабли, слышались глухие удары, свист стрел. Испуганные крики женщин, плач детей, хрип смертельно раненых. Все эти звуки рисовали страшную картину боя. Битва шла по всему аулу. Монголы старались добраться до привязанных коней, что неосмотрительно оставили без присмотра. Джигиты все прибывали и прибывали и вступали в жестокую сечу. Вскоре центр боя сместился на берега речки, что на окраине кочевья. Монголы снопами падали под беспощадными клинками кипчаков. Вскоре осталась маленькая кучка, прижатая к высокому берегу. Вражеские воины хрипло дышали, устало отмахиваясь от наскоков башкир.

- Стойте! Прекратить бой! – гулким голосом приказал высокий, крепкий воин Минулла-батыр, - этих взять живыми.

Джигиты опустили клинки и сверля врагов бешенными от ненависти глазами, глухо ворча отступили на несколько шагов. Минулла-батыр крикнул монголам:

- Сдавайтесь! Вам отсюда не уйти живыми.

- А что взамен? – ответил сотник, вытирая кровь с рассеченного лба, - вы нарушили договор. Напали на мирный отряд, который должен был вас охранять, пока Тумурха-багатур вел войско на кочевье Исанбая.

- Какой договор? - нахмурился подъехавший Илембэт, - ты о чем толкуешь монгол? Никакого договора наш аул не заключал. Это все поклеп.

- Вы-то нет, а вот ваш курбаши Садык, сам приезжал в ставку Тумурхи-багатура. Просил не разорять ваш аул, за это обещал джигитов в монгольское войско, – морщась от боли, ответил сотник, - сам слышал. Мало того, Садык указал все ваши убежища, да и тайные тропы, ведущие к ним, показал. Потому-то мы и взяли аул Исанбая. Вождь племени сдался, желая сохранить жизнь соплеменникам. За это поплатился жестоким наказанием - его казнили, всю семью и вдобавок под страхом смерти запретили хоронить тела казненных ни на кладбище, ни на другой ровной земле, что под властью великого хана.

Башкиры стояли, пораженные услышанным. Минулла махнул рукой:

- Сдавайтесь, вас никто не тронет. Перевяжут и отправят восвояси.

Сотник бросил саблю, за ним откинули свое оружие трое монголов и сразу же повалились от упадка сил. Илембэт в ярости крутнулся в седле и крикнул:

- Найти Садыка! Он не должен уйти!

Подстегнутые этим приказом, джигиты рассыпались по аулу, заглядывая в каждую юрту, некоторые устремились за околицу кочевья, справедливо полагая, что предатель не станет ждать кары, а постарается удрать. Вскоре затихли вдалеке звуки копыт. Илембэт приказал привести сотника. Того уже перевязали.

- Садись и подробно все изложи про Садыка. О чем он договаривался с твоим тысячником.

- Я и сам немногого знаю. Только слышал из уст Тумурхи, что курбаши вашего аула просит пощадить кочевье, а взамен обещает платить ясак и предъявить джигитов в войско хана. Вот и все, что я знаю. Ты, аксакал, перебил почти весь мой отряд. За это Тумурха отомстит. Вырежет весь твой аул. Вы, нарушили договор.

- С вами никто не заключал договора и никаких клятв мы не давали. Совет старейшин не давал такого права Садыку. С него и спрос.

- Так-то оно так, но возмездие неминуемо, аксакал. Если сегодня моя сотня не вернется в войско. Завтра вся тысяча нагрянет сюда, - припугнул сотник.

- Не стращай, - отмахнулся Илембэт, - уйдем в горы, а там вам нас не достать.

- Мы знаем дороги и тропы, ведущие в ваши тайные укрытия.

- Ну и что? Откочуем дальше в леса. Затем вернемся. Но, знай, сотник, пока вы на нашей земле, покоя не будет. За каждым деревом или скалой вас ждет острая стрела мстителя. А насчет того, что Тумурха пощадил бы наш аул вериться с трудом. Скажи правду, ведь тебе твой тысячник, наверняка дал приказ уничтожить наше становище. Взять всех женщин, девушек, детей в плен, чтоб перепродать работорговцам, правда, нет? Скажи и даю слово отпущу вас.

Сотник взглянул на аксакала, подумал и кивнул головой:

- Да аксакал. Тумурха-багатур велел, после того как покорят аул Исанбая, разорить вас. Взять полон и добычу, угнать всю скотину. А как насчет обещания данное Садыку, не разорять аул? – спросил я, - горе тому, кто верить клятвам своего врага, доверчивость - ужасный недостаток, ответил он мне. Так что я сказал всю правду, ты старик обещал отпустить меня и моих людей восвояси.

- Горе тому, кто верить клятвам своего врага, доверчивость - ужасный недостаток, - насмешливо сказал Илембэт. Лицо сотника начало сереть. Аксакал гордо вскинул голову:

- Не бойся сотник, башкиры держат свое слово. Мы не коварны, как вы, монголы. Отдохните и уезжайте. И передай мои слова Тумурхе, что я тебе говорил.

Сотник понуро свесил голову. Рана донимала его все нарастающей болью.

Илембэт посмотрел на раненого монгола, кивнул головой джигитам - уберите. Молодые воины живо подскочили, подхватили сотника и отволокли к кучке пленных. Тем временем кочевье готовилось к перекочевке. Женщины и молодые девушки, парни споро разбирали юрты, увязывали вьюки и грузили на коней и верблюдов. Мальчишки с гиканьем гнали отары овец и стада коров в сторону леса. Табунщики рысью перегоняли косяки кобылиц. Вся эта работа велась слажено и быстро. Все понимали, идет война. Любое промедление, непослушание может обернуться кровавой драмой.

- Нашли, нашли предателя! Догнали! – с такими криками ворвался на майдан молоденький вестовой. Люди побросали дела и сгрудились около парнишки. Илембэт встал и подошел к вестовому.

- Поймали Садыка? Где поймали?

- Вон в той стороне! – указал мальчишка камчой, вертясь на разгоряченном коней, - сейчас выедут из-за речки. А вот и они!

Группа всадников подъехала к толпе. Минулла-батыр устало слез с коня.

- Вот, Илембэт-абзый! Поймали предателя на той стороне Оло Эйека, в сторону монголов скакал. У них укрыться хотел, наверное.

Илембэт – аксакал тяжелым взглядом смотрел на связанного курбаши. Садык старательно отводил глаза. Аманкильде визгливо закричал:

- Люди, посмотрите на этого изменника! Это он за спиной аксакалов вел предательские переговоры с монголами. Это из-за него аул покрыл себя позором. Наши братья бьются с врагом не жалея жизни, а этот продал нас с потрохами. Какое наказание ему?

- Смерть! – отозвался единым дыханием народ. Садык в ужасе крикнул:

- Люди! Да ради кого я пошел на эти сговоры? Все ради вас. Вы же сами видели, что монголы не тронули аул. Нет пленных, женщины, и девушки не опозорены. Старики и дети не убиты. Скотина вся в целости сохранности. Все имущество не разграблено. Разве этого мало? Разве это не моя заслуга?

- Ты, Садык в первую очередь заботился о своем богатстве, о своих косяках и стадах, а не сохранности кочевья, – обвиняющее сказал Илембэт, - ты привел врагов в аул. Ты обманом отослал джигитов из становища. Монголы опасались, что наши джигиты примут участие в битве вместе с воинами Исанбая. Подлый ты человек! А знаешь, что приказал Тумурха сотнику? Разграбить наш аул, после того как войско повернет после разорения близлежащих кочевий? Слава Тенгри, джигиты успели вернуться, разбили монголов. Мало того, что кочевье подверг опасности, так ты еще выдал тайны нашего племени, указал все убежища и схроны. Благодаря твоему предательству Исанбаевский род подвергся уничтожению. И казнили всю семью вождя. Их кровь на твоей совести. Сородичи! Какое наказание ждет предателя?

- Смерть и позор ему! – раздались крики.

Из толпы вышли жена и дети Садыка. Садык радостно встрепенулся.

- У меня нет мужа! – с горечью сказала жена, - я проклинаю день, когда Тенгри соединил меня с тобой воедино.

- У нас нет отца! – с ненавистью выдавил старший сын, - у внуков нет и деда - предателя. Будь проклято имя твое. Мы отрекаемся от тебя! – семья Садыка стыдясь соплеменников, отошли в сторонку. Садык поникнул головой. Он был раздавлен.

- Какой казни достоин предатель? – громко спросил Минулла-батыр. Послышались крики в толпе.

- Повесить!

- Разорвать лошадьми!

- Закопать живьем!

- Посадить на муравьиную кучу!

Аманкильде-аксакал поднял руку, призывая к тишине:

- Нет, нет сородичи! Не пристало башкирам пачкать руки в крови изменника! Не можем мы, казнить соплеменника, пусть даже и предателя.

Поникший было Садык поднял голову и от слов старейшины в его глазах зажглась надежда. И вправду – радостно подумал он, - никогда башкиры не применяли казнь против своих сородичей, обычно преступника изгоняли из рода. Закон крови - священен. Ай да Аманкильде, вовремя вспомнил закон.

Садык выпрямился в седле - ничего! И изгнанники живут.

- Да, не можем покарать его смертью, но и оставить в живых, тоже не имеем права. Справедливость вопиет о возмездии. Как быть? Тут я подумал и вот что решил, сородичи. Давайте оставим его в живых.

Народ возмущенно зашумел. Как? После таких преступлений, оставить в живых? Из-за него столько погибло людей.

Аманкильде снова поднял руку:

- Стойте, выслушайте! Да, мы оставим его в живых, а покарает его Тумурха. Монголы не любят, когда их обманывают. По закону Яссы – обманщику смерть!

Садык побледнел и без чувств свалился с лошади. Илембэт – аксакал сказал:

- Джигиты, поднимите старика. И отведите его к монголам. Стало быть, так и порешим. Садыка и монголов связанными оставляем здесь. Завтра сам Тумурха, как обещал сотник, нагрянет сюда, узнать судьбу пропавшей сотни. И помоги Тенгри тебе Садык перед ответом тысячнику.

По взмаху руки Минуллы-батыра, джигиты аккуратно связали крепкими ремнями руки пленным монголам и Садыку. Тот очнулся и заверещал:

- Аманкильде, Илембэт! Отпустите меня. Закон крови – свят! Нельзя проливать кровь сородича. Тенгри покарает вас за нарушение священного закона!

- Твоя кровь прольется чужими руками и не по нашей вине, - равнодушно ответил Аманкильде, - и тем более вручаем твою судьбу во власть Тенгри! Ему решать. Прощай!

- Будьте вы прокляты! Прокляты! – завыл Садык.

Сотник с усмешкой добавил:

- Тумурха-багатур милосерден. Изменникам своего слова просто сдирает кожу, посыпает раны солью и оставляет на солнце.

Садык от ужаса потерял сознание.

Башкиры собрали остатки своего скарба и тронулись в путь. Становище опустело, только у дерева, возле речки осталась кучка связанных пленных узников.

Аманкильде ехал и задумчиво щипал свою аккуратную бородку.

- Слушай, Илембэт. Тумурха ведь и вправду может подвергнуть такой жестокой казни Садыка, - обратился он попутчику.

- Собаке - собачья смерть! – равнодушно ответил старейшина, помахивая камчой.

- Как ты можешь так говорить? – поразился Аманкильде, - ведь он твой ровесник. Играли вместе, в походы ходили.

- Я не думал, что он способен на предательство. И что ты предлагаешь, сам же настаивал на смертной казни?

- Так-то оно так. Но не такой зверской. Давай отправим Минуллу, пусть просто застрелит из лука. Заодно проследит за дальнейшими намерениями.

- А как же закон крови, а?

- Возьму этот грех на себя.

- Смотри сам, я не против.

Аманкильде подозвал Минуллу, прошептал ему несколько слов на ухо. Батыр согласно кивнул головой, повернул коня обратно, и дал шпоры. Караван башкир втягивался в густую зелень леса. Впереди маячили высокие горные скалы, открывающие узкую расселину горного ущелья. Еще немного и башкирский обоз будет безопасности. Монголы не сунутся сюда. За этим ущельем открываются широкие пастбища, годные для выпаса большого количества скота. Наконец-то пришли на заповедное место. Нашли там все население кочевья. Юрты пока не собирали. Только выставили дозоры. Еще неизвестно, может пойдут еще дальше в более глухие убежища. Женщины хлопотали насчет ужина. Над временным станом висела угрюмая тишина, прерываемая треском костра и звяканьем посуды. Все были в подавленном настроении. Ночь прошла спокойно. Наутро настроение народа улучшилось. Жизнь продолжается. Уже слышались смешки молодых девчонок и смущенный хохоток парней. К обеду вернулся Минулла-батыр. Все собрались вокруг него в ожидании новостей. Батыр неторопливо слез с седла и крикнул собравшимся:

- Все спокойно! Монголы дошли до кромки леса по нашим следам, дальше не сунулись, побоялись. Но, бдительности не терять. Распаковывайте ваши вьюки. Ставьте юрты. Скотину распределить по лугам, не держать в одном месте. Травы не хватит. Принимайтесь за работу. Ну!

Все, повеселев, разбежались по местам. Хоть какая-то определенность появилась, а вместе с ней и надежда, что все страшное уже позади. Аманкильде и Илембэт не тронулись с места, ожидая Минуллу. Батыр не спеша подошел к ним и присел возле них.

- Ну что, видел Садыка! Сделал, как я велел? – спросил Аманкильде. Минулла-батыр помедлил с ответом.

- Да я поехал исполнить твой приказ, бабай, но там, на прежнем месте уже были монголы. Оказывается, сотник сумел освободиться от ремней и вызвал подмогу. К ночи нагрянул сам Тумурха-багатур с отрядом. Я схоронился среди зарослей. Видел, как казнили Садыка. Тумурха был в такой ярости, что не стал, как обещано, сдирать кожу с несчастного. Приказал просто отрубить голову, наколоть ее на острый шест и оставить нам в назидание и в устрашении. А сам Тумурха по следу шел до леса. Остановился на полянке у кромки зарослей. Я из-за дерева стрельнул в монголов, свалил одного. Враги смутились, дав ответный залп из луков, отступили и колонной ушли обратно. Так что их ждать их набегом не приходится.

- Нехорошей смертью помер Садык, - мрачно сказал Илембэт, ковыряя палкой землю, - пусть лучше меня растерзают волки, чем кончить свои дни таким позором.

- И не говори Илембэт! – кряхтя, поддержал Аманкильде. Кочевье оживало. Кольцом ставились юрты. Налаживался нехитрый быт. Минулла-батыр сидел и поглаживал ножны сабли. Впереди предстояли дни долгой кровавой битвы за свободу своей земли. Уже стучали походные кузни башкир. Народ ковал оружие.

 

Эпилог.

Был ясный, сентябрьский день. Один из тех удивительных дней начала осени, когда солнце светит как-то по другому, вроде все еще лето, а нет уже того пекла.

На вершине Аулиятау было почти тихо, только слабый ветерок слегка шевелил своим дыханием серебристые стрелки ковыля и трепетали ленточки, привязанные к ограде святых могил. С горы открывалась потрясающая по красоте картина природы. Я впервые поднялся на эту гору, хотя много раз собирался это сделать. Почему я до сих пор не побывал на ней? Не могу ответить на этот вопрос. Видимо еще не время мне, не прижало. Ведь говорят в народе «По святым местам люди ходят, когда приближаются к краю жизни и ищут ответа на сокровенные вопросы или же жаждут просвета, потеряв себя в темных закоулках собственной души». Может быть, оно так и есть.

Обойдя захоронения, я по обычаю положил принесенные с подножья холма камешки на края небольших бугорков. Постоял у каждой могилы, потрогал ограду, проводя ладонью по выцветшим лоскутам ткани, что привязывают паломники в знак покаяния и просьбы о помощи у духов умерших. Сложные чувства обуревали тогда мной. Вообще я с очень большим почтением отношусь к могилам. Не знаю почему, но они мне с детства внушали какой-то трепет. Может из-за того, что это ворота в тот неведомый, пугающий мир, ожидающего каждого смертного в конце его пути? Не знаю.… Во всяком случае, думаю - это благоговение, оставленное нам предками и поныне живущее в каждом из нас. И только молодость подавляет этот инстинкт, ведь молодым неведом страх смерти….

Самое прекрасное заблуждение юности в том, что она совершенно искренне убеждена в своем бессмертии. Только с возрастом на смену этому бесстрашью, приходит понимание неизбежности, которую надо принимать достойно, и роковой час каждый встретит по своему, как ему начертано еще с начала времен. А вот эти люди, похороненные в этих могилах, что на вершине горы, встретили свою смерть так, что об их кончине сложена легенда и помнят потомки уже на протяжении многих веков. Да-а, странно устроена человеческая жизнь….

Кому-то достается судьба жить долго, быть безвестным, имя, которого теряется в дали веков, а кому-то яркая жизнь, но короткая, да еще овеянная славой подвига во имя родины. А предание об этой горе и похороненных на ней мучеников действительно удивительное и передают люди эту легенду из уст в уста уже почти семь веков. Самое потрясающее в том, что уважение к этим могилам сохраняется даже в наше безалаберное время. Спасибо предкам, что вложили в наш менталитет это чувство – почитание жертвенной любви к своему Отечеству.

Вроде как назидание нам, потомкам: Запомните - святостью наполняется имя того, кто решил посвятить себя бескорыстному служению Родине. Вспоминая содержание легенды, в мыслях я невольно все еще находился в том грозном времени, где жили эти достойные люди, защищая землю, род и племя. Сохранить это все, значит обеспечить будущее своему народу. Как говорили древние, три столпа, являются основой любого народа – земля, язык и память, если не сберечь их, считай, пропала нация, то есть мы с вами.

А все-таки хорошо, что пришел на эти святые могилы. Посидел, поразмышлял о бренности всего земного. Иногда надо бывать здесь, послушать свист ветра… окинуть взглядом весь простор, что открывается с этой вершины… вдохнуть напоенные запахами лесных трав и степного ковыля воздух и…. до дрожи в теле почувствовать свою связь с землей предков.

Я взглянул на часы. Ого, уже два часа сижу. Пора. Я встал, еще раз прошелся вдоль могил, постоял у каждой и пошел по тропинке вниз к подножью, откуда мне призывно махали руками друзья.

Уже на полпути обернулся посмотреть на это маленькое кладбище, оно уже почти скрылось с глаз. И только лоскутки на высоких шестах, маленькими флажками трепетали от ветерка, как бы прощаясь со мной. На душе почему-то стало легко и просто, и я продолжил спуск. Выехав на дорогу, пролегающую по ту сторону Оло Эйека, я еще раз посмотрел на вершину.

 

До свидания, Аулиятау!